– Муренка, Муренка! Кс -кс-кс…
Утро выдалось душным. Этот август так прогревал крышу за день, что ночью она отдавала всё это солнечное тепло в дом.
Ну это ничуть не смущало Егорыча. Он всё равно по привычке поставил чайник на плиту. Утренний чай был их давней традицией. А теперь вот его, одного.
Киры не стало год назад. И когда хандру Егорыч победил, стал делать все почти, как прежде. Как с Кирой было.
– Муренка, Муренка! Кс -кс-кс…
Из всей живности у Егорыча осталась только Муренка – кошка, которую притащил как-то правнук. Назвали Муренкой в честь коровы, которая прослужила им верой и правдой много лет. Такая добрая корова была. Кира её любила очень, горевала, когда та околела от старости.
Хороший верный пёс Тобол тоже отжил, живность раздали и продали. И вот осталась лишь Муренка – довольно молодая ещё кошка.
Спала она с Егорычем. Зимой – в ногах, а порой на груди, а летом все чаще у двери, где прохладнее. Был у неё и лаз – под утро уходила сама и укладывалась в утреннюю прохладу, выискивала где место похолоднее.
Но к утреннему чаепитию всегда возвращалась сама. Стоило чайник на плиту поставить – тут как тут. Но не сегодня.
Егорыч уже пятый раз выходил во двор, звал, но кошки не было.
Без Муренки и чай пился как-то по-другому. Егорыч хмурил брови, и его и без того прорезанное вдоль и поперек глубокими морщинами лицо становилось ещё резче.
Муренка помогла ему преодолеть тоску наступившего одиночества. Скучала ли она по хозяйке? Да Бог знает. Но Егорыч решил, что скучала очень.
– Что, плохо тебе без Киры Михайловны, да? Вот и мне …
Сам находясь в одиночестве, человек находит себе подобного, помогает ему и от одиночества спасается.
Вот и Егорыч – порой и в магазин бы не пошел, надоела эта жратва! Уж помереть бы, да и все! Так нет, Муренку кормить надо. Она сидит, в глаза смотрит, а как из магазина он придет, у ног ластится.
А в магазине-то и к самому аппетит возвращается. Так вот в заботах о кошке из хандры и вылез. Но тоска нет-нет, да и наваливалась опять. Хоть помирай.
Но куда ж кошка делась сегодня?
– Зой Ивановна, Муренку мою не видела?
– Не-е, не видела. А чё пропала разе?
– Да встал вот, и нету нигде.
Не допив даже чаю, Егорыч отправился кошку искать. Ходил тихонько по своему двору и огороду, тщательно проверяя каждый уголок. Он без конца звал кошку, говорил и говорил.
– Мурен, где ты, поганка серая? В прятки чё ль играть надумала? Так ить найду, уши надеру. Выходь уже, хватит прятаться…
Так приговаривая и пошел по селу. Зашёл и в магазин, и на почту. И вскоре все село уже знало о пропаже Егорыча. Он устал, давно уж не ходил так долго. После смерти Киры сдал Егорыч, отдыхал часто.
Уснул Егорыч прямо во дворе – сидя на скамейке и даже во сне все звал свою Муренку.
А ночью не спал совсем, как ни силился. Голова гудела тяжёлым телеграфным гудом. Под самое утро только и забылся немного. А потом сел у окна и долго смотрел, как по нему стекают капли утреннего тумана.
Где ж Муренка-то? Куда делась?
Егорыч и сегодня, и вчера почти ничего не ел – не хотелось. Печаль наваливалась черной стеной. Он опять и опять отправлялся по дворам, по закоулкам села. Сходил даже на кладбище, рассказал о беде Кире. В руки взял деревянную палку, ноги совсем отказывали.
На обратном пути с кладбища забрел к реке, сел передохнуть там.
Текла жизнь, как эта река. Сначала ходко и весело, а потом, как высохла вся. Белогорка– река тоже изменилась. Помнится ныряли они тут с её берегов мальчишками, а теперь берега затянули густые камыши, обмелела река. Сейчас она напоминала болото, и даже умыться в ней не хотелось, не то что купаться.
И что за жизнь наступила! Маета одна…
Егорыч вернулся домой, долго сидел на крыльце, подстелив ватник. Сейчас ему казалось, что и лето, и жизнь прошли – так устал.
Но вот в калитку быстро вошёл Сашка – сын Зои, соседки.
– Лексей Егорыч, здрасьте. Кошку-то не нашли?
– Не-ет, пропади она, гадина!
– А я вот видел похожую.
– Где? – Егорыч встрепенулся.
– В Завьяловке ведь. Да, – Сашка присел устало рядом на крыльцо.
Работал он на стройке, уставал, тоже уж не мальчик.
– Я чего подумал-то. Может я ее туда и отвёз. УАЗ у меня открыт был, а я в Завьяловку-то за ребятами заезжаю, может там она и выбежала. Я ее в доме напротив Веденеевых видел. Он отдельно стоит, недалеко от реки, зелёным крашеный. Только ведь, может и не она, похожа просто…
Завьяловка была совсем недалеко – за рекой. Но это если напрямки. Но мост вел в город из Завьяловки далековато. И чтоб дойти до туда, надо было делать большой крюк – до моста, до трассы, а потом идти как-бы назад.
– А ты когда опять туда-то? – спросил Егорыч.
– Завтра, в пять примерно. Мы сейчас пораньше, чтоб не по жаре работать.
– Возьмёшь меня?
– Так я-то возьму, а обратно как? Далеко, Лексей Егорыч, обратно-то, не дойдешь сам, а мы ведь поздно едем назад, уж вечером. Вот я сейчас только и вернулся.
– Разберусь. Ты возьми только. Я рано встаю, сам приду к УАЗу.
Утром рабочий УАЗ соседа вез в Завьяловку и Егорыча.
Дом, где видел Сашка похожую кошку, огороженный невидимым проволочным забором, стоял отдаленно между Завьяловым и рекой Белогоркой. Егорыч направился к нему, окликая Муренку.
Калитка открыта. Егорыч посмотрел сквозь сетку, но увидел лишь пушистого толстого кота на крыльце. Зашёл. И тут из-за угла дома показалась пожилая женщина, она несла в руках миску, а за ее юбкой бежала и ластилась его Муренка.
И вместо того, чтобы поздороваться, Егорыч выругался:
– Эх, ети тебя, окаянная, вот ты где!
Женщина остановилась, как вкопанная. И тут Егорыч сообразил, что напугал её.
– Кошка-то – моя. Ищу её третий день, вот и… Уж простите, что вот так зашёл, без приглашения…
– Ааа! А я думаю, чего это я – окаянная-то, – и женщина улыбнулась с добрым прищуром так, что морщинки разошлись от глаз, как лучи солнца на рассвете, – Она прибилась, ну, думаю, пусть остаётся, да и Кешка мой принял ее как-то спокойно. Он вообще-то не жалует кошек-то.
– Как это? Кот, а кошек не жалует? Молодая она.
– Так она-то может и молодая, да он кастрированный. Дети из города привезли, не прижился у них.
– Вот бедолага, – сочувственно глянул на него Егорыч, и опять увидел лёгкую улыбку в глазах хозяйки.
Мурена уже терлась у ног хозяина, чуть не сшибая с ног.
– Вот ведь, пропажа нашлась. Дуреха! – он смотрел на любимицу, – А я извелся. Она, видать, в машине соседа уснула, а он сюда едет перед работой, вот и закрыл в машине-то, не приметил.
– Бабушка, – из дома выкатился карапуз в майке и трусиках.
– Вот ведь, не спится ему! Чего рано как встал, Андрюшка?
Андрюшка застеснялся постороннего и исчез в доме.
– Ну, раз так, пошли к нам завтракать.
– Что Вы, что Вы! – Егорыч поднимал Муренку на руки, – Пойду я, спасибо Вам, что подкармливали гулену.
– А откуда Вы?
– Из Белогорьевки, тут недалеко.
– Ну, далеко-не далеко, а все равно. Пошли, а то правнук расстроится, что кошки нет. Играли они тут, подружилися. Кешка-то ленивый, толстый, а ваша вон какая игривая. А сегодня уезжает Андрейка мой, забирают родители. Пойдёмте в дом.
И она пошла вперёд, на крыльцо. Уходить, забрав кошку, было неловко.
В доме пахло сдобой и мылом. На голубой клеенке стояла банка свежего молока под марлей.
Егорычу тут стало так хорошо и так просто.
Малыш баловался. Его как-то мягко поругивала хозяйка. Муренка разбушевалась, поев, тоже. Её поругивал Егорыч.
– Уйму нет на них! Целый день друг за другом носятся. Умучал кошку.
– Ну это, кто кого еще умучал, – глядя, как Муренка из-за длинной скатерти нападает на пацаненка, возражал Егорыч.
– Отдохну уже сегодня. Заберут правнука. Вроде б радоваться, а грустно. Опять одна останусь время коротать. Скучаю я одна-то.
– Так не одна Вы, Кеша вон у Вас.
– Ох! Кеша…Кеша спит, да ест. Толку-то от него.
– Я Алексей, Егорычем кличут. А Вас как величать?
– А меня Верой зовите просто. Вера Сергеевна я. Пейте чаек, вот мед свежий.
Обратная дорога Егорычу далась нелегко. Уж больно далеко было до моста. Сначала он все оглядывался на дом, и его оконца смотрели на него с тем особым добрым прищуром, с каким смотрела и его хозяйка.
Нога заболела правая, он захромал. Да и Муренка никак не хотела сидеть на руках. Поначалу терпела, а потом взбунтовалась, устала, видать – начала царапаться и вырываться. Хорошо хоть от моста до Белогорьевки попутка попалась – добросили.
На следующий день Егорыч затопил баню, побрился. Чего-то он совсем себя запустил. Весь день читал нотации Муренке, ругал за побег, рассказывал ей как искал, как волновался, что сгинула.
А вечером, сидя на крыльце и глядя за речку Белогорку, спросил:
– А не хочешь ли ты, Мурен, опять в бега податься, а? Я б нашел тебя.
Но Муренка, видимо, не хотела. Утром была на месте.
И через пару дней, по самой жаре, Егорыч взял Муренку на руки и направился к реке.
Река пахла сыростью, мокрой осокой, увядающими кувшинками. Блестящие паутинки лениво кружили, покачиваясь в прозрачном воздухе. И речка петляла далеко-далеко меж холмов в желтоватых солнечных берегах.
Она звала. Захотелось вдруг, как в детстве, с разбегу – да в воду. Но это уж никак себе позволить Егорыч не мог.
А вот просто искупаться….
Он прошел по берегу, нашел место, где камыши расступались, разделся до трусов, и пошел в воду. И совсем не ил на дне, а мягкий песок, и вода приятно охладила усталые больные ноги.
Хорошо-то как!
Егорыч поплыл. И показалось ему, что опять он юный, и река все та же, и сейчас вот прибегут пацаны и с гиканьем полезут купаться.
В воде сразу почувствовал он, что впереди у него будет жизнь, а может ещё и счастье. Он остановился, собрался с духом и нырнул. Потом вынырнул и вдохнул несколько раз, набирая полную грудь свежего душистого воздуха и медленно с сожалением выпуская его из себя.
Как же красиво-то, как просторно и хорошо, Господи! И нету никакой старости…
И кстати, так – через реку – совсем близко до Завьялова. Вон и село за перелеском, а там и дом с прищуром, куда так тянуло Егорыча.
Но просто так заявиться туда не было повода. Некрасиво и подозрительно как-то.
Разве что опять – за кошкой. Но она в УАЗ навряд ли опять заберется. А вот …
Вот ведь приключение себе сочинил на старости лет!
Всю реку можно было перейти в брод – по шею Егорычу. Главное, не напороться на камыши на том берегу. Он нашел под ивой ветку, соорудил из футболки подобие мешка и сложил туда все, привязав к ветке. Муренку взял на руки. Она испугалась, поцарапала хозяину грудь, но Егорыч не уступил.
– В гости тебя веду, в гости, дуреха.
Егорыч, освеженный купанием, напрямки быстро дошел до знакомого дома, обошел со стороны сараев, с глухой стены дома и пересадил Муренку через забор в огород.
– Иди, давай, гостевай.
А сам скоренько направился обратно к реке. Надо было выждать время, чтоб явиться, типа, за беглянкой. Он задыхался.
Но не успел он отойти и нескольких метров, как услышал знакомое «мяу». Оглянулся, а Муренка бежит следом.
– От, напасть. Чего ты! Приду я, побудь там чуток, молочка попей. Горе ты мое.
Он вернулся опять, пересадил Муренку через сетчатый забор и спрятался за угол забора, за сарай – из зоны видимости кошки. Стал наблюдать.
Муренка прыгнула на забор, начала карабкаться и спрыгнула сверху вниз наружу. Оставаться на этот раз она почему-то не хотела. Замяукала в поисках хозяина.
Егорыч решил поменять тактику. Если Муренку посадить на пологую крышу сарая, то она, всего скорей, побоится высоты и спустится во двор, а там уж и останется на время. Но для этого надо было самому забраться хотя бы на середину сетчатого забора. Он поставил туда ногу и подпрыгнул, но неудачно – не достал до крыши. Стал пытаться подсадить Муренку ещё.
Ей процесс этот не нравился, Егорыч тихо уговаривал, гладил, успокаивая …
Вера возвращалась из магазина, когда издали увидела, что возле дома её кто-то скачет у забора. Поближе подошла – узнала.
Сначала думала, что кошку новый знакомый достает – видать, опять прибежала к ней. А потом разглядела – нет, кошка при нем, и он её пытается посадить на крышу сарая.
Вера ничего не поняла. Было пошла на помощь человеку, почти окликнула. Почти.
Как вдруг догадалась. Она остановилась растерянная, постояла чуток. А потом улыбнулась с добрым прищуром и потихоньку направилась в дом.
А вскоре услышала царапанье в дверь. Удалось, значит.
Открыла:
– Вот те и на! Опять – двадцать пять. Ну, заходи, гостья дорогая, – она закрыла дверь и добавила, – Только ты, чисто по-женски, уж не выдавай, что тайну его я знаю. Мне ведь знаешь ли тоже одиноко бывает очень, как и ему, Егорычу твоему. Будем вместе хозяина твоего ждать. Ладно?
А Егорыч ушёл к реке. Надо было выждать время.
«А что? – глядя на бегущую воду думал Егорыч, – Вот и вода не знает куда несётся, и что с ней будет за ближайшим поворотом, так ли она потечёт или по-другому. Но как бы ни было, жизнь хороша уже сама по себе, как эта речка, как сегодняшнее его купание, как этот дом с прищуром и его хозяйка»
И не было вокруг земле ни конца, ни краю.
Через пару часов Егорыч полнялся и с досадой, в которую и сам верил, произнес:
– Ну, и где ж тебя искать, дуреха? Может опять – там же. Пойду, проверю …
