– Бабушка, наверное, нам с Сашкой придется развестись! – трагически сообщила Елизавете Даниловне внучка Сонечка.
Елизавета Даниловна вздохнула, повернулась к плите и зажгла газ под чайником:
– Милая, я уже не настолько быстро соображаю, чтобы вот так сразу, в лоб, важные вещи воспринимать! Давай-ка мы с тобой спокойно попьем чайку, и ты мне расскажешь все подробно и по порядку!
На самом деле Елизавета Даниловна на себя наговаривала – если и существовал в мире человек, которому однозначно не грозит старческое скудоумие, так она этим человеком и была. Но молодежь-то всегда считает, что сообразительней старших, пусть и только на том основании, что научилась пимпочки на новомодной технике нажимать или напяливать на себя шут знает что! Так почему бы не воспользоваться этим заблуждением во благо, дав возможность внучке самой хорошенько разобраться в своих проблемах, пока бабушке их обстоятельно излагать будет?
Сонечка всегда была ее слабостью. Единственная внучка – на семерых внуков! Это вам не шутки!
К тому же из пяти ее детей только Ванька, Сонечкин отец, жил рядом с матерью – в том же городе хотя бы. Остальные по всей стране разлетелись.
Нынешней моды ограничивать семью одним ребенком, рассуждая о «умножении нищеты», Елизавета Даниловна категорически не одобряла. Ну какая сейчас нищета, очумела эта молодежь, что ли? Ну ладно бы здоровье подводит, хоть жену, хоть мужа – бывает, никто не застрахован. Но чтоб оба здоровы, как кони, а у ребятенка ни сестрички, ни братика?
За такую позицию невестку Ксению, Ванькину жену, Елизавета Даниловна осуждала. Как и за то, что та не столько воспитывала Сонечку, сколько ей, бабушке, девочку подкидывала. Работа у нее, видите ли! У других, что ли, не работа? У кого бабушки под рукой нет…
Доставалось не только Ксении, но и другим невесткам, и родным дочерям тоже. Все они восприняли странные новомодные веяния, и хорошо, если двоих деток родили. Вот верно говорят умные люди, что слишком хорошая жизнь вовсе не способствует счастливому семейному строительству!
Но осуждение все же было не слишком строгим. В конце концов, наверное, это и она сама, Лизавета, что-то в воспитании детей упустила, раз не пошли они по ее и Тимоши стопам. Но хорошо хоть, что все выросли порядочными людьми, трудятся на совесть, и дома у них хоть какой, но лад. Никто не развелся, никто на сторону не бегал и не бегает.
А Сонечка для бабушки была радостью. И понятно, что при таком подходе к воспитанию доверяла Соня тоже больше Елизавете Даниловне. Собственная мать ей куда менее близкой была. Но все же и ее влияние на девочке сказывалось – иначе не было бы сегодняшней проблемы.
***
Сейчас Сонечке было двадцать четыре года уже. Она успешно закончила институт, нашла работу. Но главное – не подчинилась современной моде откладывать создание семьи до седых волос. Уже год, как она была замужем за Сашей, бывшим однокурсником. Они работали, снимали квартирку, и вроде все у них было замечательно. И вот на тебе!
– Бабушка, понимаешь, Сашка совершенно не уважает мое личное пространство! Он уверен, что раз уж он подрабатывает ремонтом компьютеров, то эти его детальки и проводки могут по всей квартире валяться! Даже на моем столе и на полочке в прихожей!
Елизавета Даниловна покачала головой – в стиле «ну-ну!», а не «ай-ай!». Идеальный вариант для таких случаев.
– Так ты бы сказала ему, объяснила, что это мешает! Нашли бы ему какой угол для всего этого – может, он и перестал бы разбрасывать! – осторожно высказалась она. Сонечка всплеснула руками:
– Бабуля, у нас одна комната! Где его взять, угол этот? Ящик у него для этого есть, а работать приходится иной раз и на кухне! Но ведь он и в ящик это все не складывает, хотя я ему говорила, и не раз!
– А он что?
– А он говорит, что ему потом надо невесть сколько времени потратить, чтобы в этом ящике «положенную на место» детальку найти. Дескать, так быстрее, когда оно под рукой. Это так у него это валяние вещей повсюду называется – «под рукой»! Но у меня-то тоже свои вещи есть, свои дела, и убирать мне же приходится!
– А Сашка, значит, ругается, что не убрано, хотя сам вещи разбрасывает?
– Да ему вообще все равно – он и не заметит, убирала я или нет! И это еще одна проблема! Он совсем не ценит мое время и мою работу! Ему, понимаете, не мешает, что вещи повсюду, и пыль второй день не вытерта!
Елизавета Даниловна осторожно покосилась на свой комод – пыль на нем не была вытерта уже четвертый день. Честно говоря, ей она тоже не мешала, а Тимоша в свое время и слова бы не сказал, будь она месяц не вытерта. Не до того было. Да сколько ее там, той пыли?
– Зато он запросто может потребовать, чтобы я ему что-то подала, когда я с подругой по телефону разговариваю! Или вечером потребовать, чтобы я отставила наконец Одноклассников и ложилась спать, а то ему на работу рано! Мне тоже на работу, в конце концов, хоть и немного попозже!
Чаю пришлось поглотить едва не ведро – Сонечка еще много подобного рассказала. Елизавета Даниловна слушала и диву давалась.
***
В свое время с подругами она общалась по дороге на работу и с работы – пешком два километра в одну сторону, до швейной фабрики от ее же общежития. Ну еще на кухне того же общежития – их было две на этаж. Приходилось не разговаривать, а кричать – на их этаже было десятка два ребятишек, в том числе двое у самой Елизаветы Даниловны (впрочем, тогда еще Лизки) и ее мужа Тимофея.
Она третьего носила, отца Сонечкиного, Ваньку, когда случилось чудо – квартиру им государство дало. Роскошную, трехкомнатную. Ванька уже после новоселья родился. А за ним на радостях еще и Наташа, и Ростик. В этой квартире она сейчас и жила – одна. Завещано жилье было Сонечке. Елизавета Даниловна надеялась – родит внучка деток, снова оживут пустые комнаты…
Ох, что тут, бывало, творилось в свое время! Ванька носится по комнатам, как угорелый, разведя руки в стороны – он самолет. Наташа что-то рассказывает на детском птичьем наречии. Грудной Ростик требует молока – басом. Старшие, Данила и Любочка, периодически громко возмущаются «Как в этом бедламе учить уроки?» Она сама, молодая еще красавица Лизавета, буквально разрывается – и Ростика надо кормить, и котлеты на плите пригорают.
О, новый звук – самолет сбили! Ванька с разбегу зашиб руку о дверной косяк и вопит. Вот наказанье!
И тут в замке поворачивается ключ – и ситуация разом меняется. Замолкает даже требовательный Ростик! А прочие с восторженным визгом кидаются в прихожую – папка пришел!
И Тимофей, ее Тимоша, стряхивает на пищащую ораву снег с меховой ушанки, щекочет бока холодными руками и противозаконно (не ели же еще по-человечески!) сует каждому по конфетке-леденцу. А потом проходит в комнату, вынимает из кроватки хлопающего глазами Ростика и вместе в ним идет на кухню, к ней, чтобы по давно заведенному правилу поцеловать в шейку. Оставив облепленные снегом боты посреди прихожей…
Эх, была же у нее жизнь – всем на зависть! Уже почти двадцать лет, как нет рядом Тимоши – инфаркты в первую очередь самых лучших мужиков косят. У нее теперь везде порядок и тишина– в пустой-то, мертвой квартире чему еще быть? Вот разве пыль не вытерта.
Но утешение есть: пятеро детей, семеро внуков, Сонечка и уже два правнука. Тимоши дети, внуки и правнуки.
И вот теперь любимая внучка надумала разводиться, прожив с мужем всего-то год несчастный!
– Вот что, – сказала Елизавета Даниловна внучке. – Ты сейчас поезжай домой, собери, что может понадобиться, и снова сюда давай. Поживешь у меня с недельку. Вам с мужем не помешает охолонуть да каждому отдельно о жизни подумать. Потом уж разбираться будем. А пока Сашке скажи, что мне помощь нужна – радикулит замучил.
– Сашка знает, что нет у тебя никакого радикулита! – криво усмехнулась Соня.
– Тогда полиартрит! – строго заметила бабушка.
***
Когда Соня вернулась с вещами, бабушка отвела ей комнату и заметила вскользь:
– Только уж давай так: эта комната – твое личное пространство. А остальное все – мое. Все же ты тут ненадолго пока. И сама говоришь, что личное пространство – это важно.
«Ненадолго» обернулось всего тремя днями. Именно столько потребовалось Елизавете Даниловне для вразумления Сонечки.
Для начала бабушка поднялась и начала возиться в «своих» комнатах в пять утра. Шлепала тапками, хлопала дверями, гремела посудой на кухне. Телевизор включила, хоть и негромко. На замечание насчет «не выспалась» она только плечами пожала: так спала бы, я ж не у тебя шуршу!
Затем Соне велели убрать из прихожей перчатки и зонтик – это не ее помещение! Потом сделали замечание за то, что в комнату в уличной обуви забежала – бабушка что, зря сегодня пол мыла? А что линолеум пестрый, и не понять, мыт он или нет – так это работы не отменяет! Ну и еще много чего подобного было.
– Все, я поняла! – сдалась Сонечка вечером третьего дня. – Сашке я замечания делаю, а сама не лучше его. Тоже ему и спать мешаю, и работу его не уважаю, и личного пространства не даю.
Елизавета Даниловна покачала головой – в стиле «не-не!»:
– Ничего ты не поняла, Соня! Вернее, поняла, да очень не все. Ты вспомни: разве раньше, когда ты у меня подолгу жила, у нас такие проблемы возникали? Я ведь сейчас это специально устроила, для понятности! А что, разве ты раньше следы на мытом полу не шлепала и вещи не разбрасывала, где попало? Почему меня никогда раньше это не беспокоило?
Соня посмотрела на бабушку недоуменно. Ведь и правда, так все и было! Она даже сейчас, если в гости приходит, вечно чаю попьет в гостиной, а чашку там же оставит! И бабушке хоть бы хны!
– Детка, в семье, где люди действительно счастливы, не может просто быть никакого личного пространства! Нет там никакого «я» – есть «мы»! Там все твое, и все не твое. И если ты что-то в этой семье делаешь, так не для того, чтобы это ценили! Просто должен же кто-то это сделать, так лучше ты, а любимые пусть отдохнут! Тебе приятно просто, самой приятно! Или ты хочешь сказать, что Саша вот так прямо ничего для тебя не делает?
Соня молчала.
– Другое дело, если семья у тебя не такая. Если это так, видимость, а не семья. Если нет в ней любви, нет желания быть непременно вместе. Но тогда именно в этом дело, а не в личном пространстве. Если у вас с Сашей такая проблема – развестись честнее будет.
Соня покачала головой в стиле «нет-нет!»:
– Нет… Я на самом деле не хочу разводиться. Я хочу, чтобы он рядом был…
– А раз так – может, ты все же прекратишь думать и поступать так, как советуют телевизор и эти твои Одноклассники, и начнешь вести себя так, как лучше для тебя и твоего мужа?
Соня засмеялась:
– Знаешь, бабушка, а ведь выходит, что и тебя мне не надо слушать! Я ведь деда Тиму не помню почти. Но ты так много хорошего о нем рассказывала, что я и вообразила себе некий идеал! А потом обиделась, что в Сашке его не нашла!
Елизавета Даниловна мечтательно улыбнулась:
– О, Тимоша впрямь замечательный был! Слова грубого мне не сказал, детей обожал. Тяжелое поднимать мне никогда не разрешал! Бывало, сам все куртки да пальто перестирает – они ж мокрые ой какие тяжелые, а машинок таких, как сейчас, не было. Но как же меня бесили его носки! Вечно приходилось по всей квартире их выискивать, Тимоша только что на шкафы их не забрасывал и на люстрах не развешивал!
На мгновение в ее лице проглянула тень прежней юной красавицы Лизаветы, по которой сохли многие, да Тимофей был лучше всех!
– Начальником цеха стала, квартира вот огромная с ремонтом, порядок в ней, пенсия лучше, чем у многих зарплата… Живу вот, здоровье для моих лет отличное, читаю все еще много, гулять люблю, в театр иногда выползаю. Эх! Все эти никчемушки не стоят тех Тимкиных носков! Все бы отдала, лишь бы они снова повсюду валялись, а он бы у меня выяснял, почему они все непарные. Вот это ты, Сонечка, постарайся понять!
***
Десять лет прошло после того разговора. Сейчас у Софьи и Александра трое детей. И каждый член этой большой семьи возвращается домой с радостью – откуда угодно.
Елизавета Даниловна успела понянчить двоих правнуков от любимой внучки. А вот правнучку увидеть не успела. Сейчас молодая семья живет в ее квартире и продолжает зародившуюся в ней традицию домашнего благополучия. А бабушка отдыхает в тенистом уголке старого кладбища. Ее, заслуженного работника легкой промышленности, туда провожала целая фабрика. А памятник у них с мужем один на двоих.
Когда ее последней живой болью опалил обширный инфаркт, Елизавета Даниловна, вцепившись скрюченными пальцами в кофточку на груди, вскинула голову и почти пробежала пять шагов по комнате.
– Тимоша! Я иду! – выкрикнула она, и боль на ее лице мешалась с восторгом.
Последние пять (по числу ее детей) шагов на земле стали первыми в том мире, где рядом снова был ее Тимофей. И она могла сколько угодно ворчать на него за разбросанные носки. Если этот мир есть, Елизавета с Тимофеем точно счастливы там.
