— Я, наверное, позже ещё зайду. К Дочке. Можно?
— Конечно, — кивнула Лена. — Ты же папа. Никто не спорит.
На улице было прохладно. Он шёл медленно, в руке — всё те же конфеты, которые не открыл. В голове крутилась мысль:
«Я не её потерял. Я — себя потерял. А теперь не знаю, нужен ли я вообще в этой новой версии её жизни».
— Всё, я ухожу! — сказал Павел, с паузой, как в кино. Он даже сумку поставил специально громко, будто это аргумент.
— Отлично, — кивнула Лена и ткнула в чайник. — Только мусор не забудь вынести, а то уже пахнет.
Он замер, не так он себе это представлял.
Они вместе почти десять лет. Познакомились ещё в университете: он — за спорт, она — за литературу.
Она тогда ела бутерброд с докторской колбасой и читала Кафку. Он пошутил про «отчуждение в соусе майонез», и она почему-то засмеялась.
Через год съехались. Через три — поженились. Снимали «однушку» в панельке, экономили на кофе, но было весело.
По вечерам спорили, кто моет посуду, а потом обнимались на узком диване и засыпали под «Клинику».
Лена была лёгкая, тонкая, смешная, с потрёпанным томиком Цветаевой в сумке. Пекла блины в 10 вечера, рисовала на зеркале смайлики зубной пастой, могла в два часа ночи затащить его в кухню «поесть, как в фильмах».
А потом родилась Маша. Потом ипотека, потом Лена стала уставшей. Не то чтобы злой — просто хронически сонной. Шутки стали сарказмом. Блины — полуфабрикатами. А вместо поцелуев на ночь — фраза: «Утром разбудишь — уб…ью».
Павел терпел. Полтора года. Потом начал обижаться. На немытую посуду, на холодный ужин. На то, что Лена слушает ребёнка, а не его, когда он рассказывает, как «застрял в пробке из-за какого-то дядьки на лексусе».
— Ты меня совсем не слышишь, — как-то бросил он.
— Потому что ты всё время жалуешься, а я устала слушать нытье, — ответила Лена.
И вот с этого момента в нём начал копиться протест. Он ждал, что Лена спохватится. Скажет: «Извини», «Я всё поняла», «Давай попробуем сначала».
Но она молчала. Продолжала жить по инерции, варить кашу, гладить рубашки, водить Машу в садик, возвращаться — и тут же засыпать.
А Павел ждал… ждал, пока в один вечер — не взорвался.
Он пришёл домой, увидел, что носки опять не постираны, на кухне — гречка, не та, что он просил. А Лена в это время в зуме, с растрёпанной косой, с чашкой чая — и даже не обернулась.
— Всё, я ухожу! — выдал он.
— Окей, — ответила Лена, будто он сказал: «Я в магазин». — Только мусор вынеси.
Вот тогда его и накрыло. Он с трудом натянул кроссовки, подхватил сумку. Еле не сказал: «Ты пожалеешь», но промолчал. Ждал, что она бросится, схватит за рукав, хотя бы вздохнёт тяжело.
А она спокойно вынесла из комнаты чашку. И теперь он стоит у лифта. С сумкой. С пакетом мусора. И с вопросом в голове:
«А может, я немного переоценил свою значимость?»
Три дня Павел жил у коллеги Антона. Условно жил: спал на диване рядом с гантелями, ел пельмени из пачки и каждое утро стирал носки вручную, потому что у Антона должно быть все чисто.
На четвёртый день понял: никто не звонит. Ни Лена, ни дочка. Скинул СМС:
«Как вы?»
Ответ пришёл через полтора часа:
«Отлично. У Маши понос прошёл».
И всё. Ни «возвращайся», ни «я скучаю». Даже не «возьми бананы по скидке».
На пятый день он зашёл в свой инстаграм — на фото у Лены домашняя пицца и подпись «мой первый раз».
Под пиццей — комментарии:
«Выглядит вкусно!»,
«Ты молодец!»,
и…
«Ты умеешь радоваться жизни. Это так притягательно» — от какого-то пользователя с аватаркой бородатого мужика в свитере.
Павел подскочил. Написал Лене:
«Кто это?!»
Ответ был коротким:
«Сосед. Не волнуйся».
Слово «не волнуйся» вывело его из себя.
Он должен волноваться! У него жена! Ну, бывшая. Почти. Почти бывшая. Всё сложно.
На седьмой день он не выдержал. Позвонил.
— Алло.
— Привет.
— Как ты?
— Хорошо. Мы с Игорем сегодня полку повесили.
— Ты всегда говорила, что не доверяешь чужим мужьям с дрелью!
— А я выросла, Паш.
Молчание.
— Лена, я думал… ты будешь страдать. А ты… пироги, полки…
— Ты что, ушёл для эффекта? Чтобы я ревела в халате и пересматривала «Дневник памяти»?
— Ну… не совсем так, — пробормотал он.
— Знаешь, Паш, ты ушёл с пафосом. А я осталась с ребёнком, мусором и капающей трубой. Было не до пафоса.
Он отключился. Сердце стучало. Как она может быть такой спокойной? Почему всё идёт не по сценарию?
Через день он пришёл без предупреждения с коробкой конфет.
Открыл ему… Игорь. В футболке с надписью «Лучший папа».
Вера в человечество у Павла пошатнулась.
— Лена дома? — спросил он, уже чувствуя, как закипает.
— Конечно. Проходи. Мы мультики смотрим.
Он прошёл в комнату. Лена в спортивках, дочка хохочет. Игорь режет фрукты. Атмосфера — будто на отдыхе, а не в двухкомнатной после развода.
— Ну что, ты надолго? — спросила Лена без улыбки.
— А ты не скучала?
— Я не успевала. Садик, работа, дом. И вот это — всё сама. Удивительно, да?
Павел вздохнул.
— Я… хотел вернуться. Я понял, что был неправ. Что перегнул.
Лена молчала. Дочка подбежала, обняла. Он прижал её, почувствовал запах яблок и ванили. Всё такое родное. Тёплое.
А потом Лена сказала:
— Вернуться — это не просто открыть дверь. Это жить по-другому. Ты к этому готов?
Павел хотел ответить «да». Но посмотрел на Игоря, на полку на стене, на Ленины руки — крепкие, самостоятельные.
Он сидел за кухонным столом, как гость. На месте, где раньше лежала его газета, теперь стояла корзинка с фруктами.
Вместо привычной кружки «Лучший муж 2015» — лаконичная керамика. Чёрная. Без надписей.
Игорь вежливо предложил чай. Павел отказался. Ему было жарко и неловко одновременно. Холодно в груди и как-то липко в голове.
— Ты не злишься? — спросила Лена, убирая со стола.
— На кого? — Он постарался не выдать себя.
— Ну, на нас. Что ты пришёл, а тут… ну, компания.
— Отличная у вас компания, — буркнул он. — Только я, честно говоря, не ожидал.
— А ты что ожидал, Паша? Что я буду ходить в халате и рыдать под сериалы? Я работаю. Я ребёнка тяну. И да, я зову друзей, когда у меня полка падает.
— Позвать соседа, это странно! — не выдержал он. — И дочка его называет Игорем, как родного. А мне — «пап, ты чего такой злой»?
— Потому что ты действительно злой, Паша. У тебя вечно все виноваты. Я, гречка, пробка, даже кастрюля.
Он вскочил.
— Я хотел, чтобы ты поняла, Лена! Что мне тяжело! Что я не хочу быть просто банкоматом и слушателем твоих жалоб! Что ты перестала быть той, в кого я влюбился!
— А ты? — спокойно сказала она. — Ты остался тем, в кого я влюбилась?
Молчание. Тишина такая, что было слышно, как капает чай из заварника на блюдце.
Он не знал, что ответить. Раньше — шутил, обнимал, звал её на улицу «просто походить». А потом — только бурчал, лежал и жаловался.
— Я просто хотел, чтобы ты стала прежней, — выдавил он. — Заботливой. Мягкой. Чтобы смотрела, как раньше. А не с этой… независимостью в глазах.
— Вот именно, — сказала Лена. — Ты не меня вернуть хотел, себя прежнего. А я изменилась, Паша. И не знаю, хочу ли я обратно.
Он опустился на стул.
— Я всё испортил, да?
— Не знаю, — пожала плечами она. — Мне с тобой было по-разному. И хорошо, и трудно. Но теперь… я научилась быть сама. Без тебя. И мне, честно, это нравится.
Он впервые за много лет не чувствовал, что может что-то решить. Не чувствовал себя нужным.
Даже Машка — не кидалась ему на шею, не умоляла остаться. Только показала рисунок: «Это мы с Игорем в парке. Он мне шарик купил».
Он ушёл вечером. Не хлопал дверью, не драматизировал. Просто кивнул:
— Я, наверное, позже ещё зайду. К Машке. Можно?
— Конечно, — кивнула Лена. — Ты же папа. Никто не спорит.
На улице было прохладно. Он шёл медленно, в руке — всё те же конфеты, которые не открыл. В голове крутилась мысль:
«Я не её потерял. Я — себя потерял. А теперь не знаю, нужен ли я вообще в этой новой версии её жизни».
Прошла неделя. Павел не звонил. Лена тоже. Дочка присылала голосовые с «я нарисовала кота» и «мы ели вареники».
Он отвечал сдержанно, но голос садился каждый раз, когда слышал вдалеке смех Игоря.
Он понимал: откладывать больше нельзя. Надо либо возвращаться — по-настоящему, с борьбой и терпением, либо уходить окончательно.
Решил пойти в ва-банк.
Купил цветы Лилии, хотя у Лены на них аллергия — просто забыл. Сменил рубашку. Заучил речь. Хотел говорить про то, что понял, как важно быть рядом. Что любит. Что готов стать новым собой, если она даст шанс. И не готов терпеть рядом соседа.
Открыл дверь ключом, который так и не отдал. В квартире пахло выпечкой. Детские носки сушились на батарее. Лена была на кухне, в джинсах и футболке. Без косметики. Красивая, такая, какой он давно её не видел.
— Привет, — сказал он, немного скомкано. — Можно?
Она удивилась.
— Конечно. Машка с бабушкой, сегодня ночует у мамы. Чай будешь?
— Нет. Я пришёл… поговорить.
Она кивнула. Села напротив.
— Лена. Я правда многое понял. Я д…рак. Я всё испортил. Я думал, что ты должна, что ты обязана быть такой, как раньше.
Но… это не ты изменилась. Это я сдулся. Я стал скучным, обиженным, ворчливым. И ты имела право отдалиться.
Она слушала молча.
— Я не могу сказать, что всё исправлю за день. Но я могу хотя бы начать. Я хочу быть с тобой. С Машкой. Я хочу научиться слушать, а не бурчать.
Я не жду, что ты простишь сразу. Но… я готов.
И Игоря не хочу видеть больше рядом с вами, даже слышать не хочу…
Она вздохнула.
— Спасибо, что пришёл. Спасибо, что всё понял.
Но знаешь, Паша… я за последние месяцы научилась засыпать спокойно. Не с комом в горле.
Я больше не жду, что кто-то будет «должен» мне счастье. Я сама себе его делаю. И это… офигенное чувство.
Он молчал. Всё внутри сжалось.
— Я тебя не ненавижу, правда. Я благодарна. За Машку. За то, что ты был рядом. Но… я не хочу возвращаться туда, где мы оба были несчастны.
Он встал, цветы остались на стуле. Когда он вышел на улицу, было темно. Он сел в машину и долго смотрел в лобовое стекло.
Он не вернул её, видимо из-за Игоря… Он просто не знал, что Игорь, это муж подруги и приходил он специально, чтобы Павел побыстрее одумался, испугался, что теряет семью и вернулся. Но за несколько месяцев Лена поняла, что ей этого не надо.
