— Людмила, это я… Это моя невеста Маша… И наш сынуля… Нам надо где-то остановиться…
Больше всего на свете Люда любила покой и размеренность своей, как многие утверждали, совершенно скучной жизни. Размеренность, размеренность и еще раз размеренность. Утренний кофе, который Людмила неизменно пила на террасе, кутаясь в махровый халат и вдохновляясь, глядя на песчаный берег. Она любила морские просторы, когда воды не тревожит ураган, на море безмятежный штиль, и солнце уже заходит за горизонт. Ей нравилось прохаживаться вдоль берега, ловя эти неуловимые вечерние мгновения покоя и гармонии.
Встретила она свои «50» без слез. Когда ей было 20 или 30, Людмиле жуткая цифра 50 виделась неким рубежом между яркой молодостью и неизбежным увяданием.
А она не увядала. Да, она старела, как и все на этой земле, но, вопреки всему, ей полюбились эти 50. Все отстали от нее с вопросами про детей. А пара знакомых ворчат, что уже и для внуков-то поздновато. Но для Люды это плюс. Отстали! Ура!
О детях не спрашивают, нервничать из-за этого не надо.
Все свершения позади. У Люды должность, дом. Очень прочный фундамент. Не как у нее было в 25 или в 30.
Бонус — у подруг тоже выросли дети. Теперь у Люды всегда есть собеседники и компаньоны для путешествий.
Полюбив свои размеренные «50», Люда чуть всего не лишилась.
— Вадик? Твоя… твоя кто? Невеста? — Люда посторонилась, пропуская их, — Тут не прибрано…
Отчитывать его за то, что несколько лет практически не звонил и не давал о себе знать, Люда не хотела.
— Вадик-Вадик, ты кого еще ожидала-то? — небрежно бросил он.
Людмила впала в ступор.
— Признаться, любого, только не тебя, — ответила она, — Нагрянул так…
— Угу-угу, сами удивлены. Чем кормить будешь?
Ретивой хозяюшкой Людмила не была и в молодые годы, а уж в 50, когда она год как вдова, которая ценит покой и уединение, ждать от нее кастрюли с рассольником и домашних пирожков, не приходилось. Вадик, не скинув сапоги, прошелся по паркету, завернул в столовую и пошарился по кастрюлям. В них гуляло эхо.
— У тебя тут шаром покати…
— Я никого не ждала, а для себя не варю почти, — сказала Люда. У нее был «набор для салата», как она говорила. Петрушка, помидорки, огурцы, редиску она еще добавляла…
— Сварганишь что-нибудь? — бесцеремонно спросил он.
— Могу… денег на кафе дать.
Вадик засиял, как звезды на небе в безоблачную погоду. Кафе куда заманчивее ее стряпни.
В воздухе витала неловкость. Люда и не понимала, как его называть, и кем считать. Сыном он ей так и не стал, к слову, и Вадик никогда не говорил ей «мама». Это было бы наигранно и неправдоподобно.
Вадика взял под опеку покойный супруг Людмилы. Она не думала, что сможет принять этого мальчика, как своего сына, но уступила мужу, который всегда мечтал о детях. Но не мог… У него их быть просто не могло, а Людмила, наверное, не хотела. Когда ей все в один голос твердили — «разводись с ним, найдешь того, с кем детишки будут», Люда без колебаний отвечала — «никогда». И все начали думать, что она очень идейная и высокоморальная, она не может оставить мужа. Но причина была не в долге. Во-первых, Люда любила мужа. Во-вторых, она и не страдала из-за того, что у них так и не родился ребенок.
Желая хоть немного реализовать нерастраченные отцовские чувства, муж стал наведываться в детский дом. Люда не видела в этом ничего плохого. А, когда он сказал, что хочет забрать оттуда мальчишку под опеку, согласилась с этим, как с чем-то должным. Она не была ни за, ни против. Она хотела, чтобы муж был счастлив.
Эксперимент провалился.
Родителями они для него не были, в лучшем случае — старшими товарищами, которых он не любил, а терпел. В 18 Вадик уехал на поиски своих родных родителей. Общение с ним поддерживали, но слабо и для проформы. Домой он к ним не приезжал.
До вот этого дня.
Деньки на кафе (там была внушительная сумма, не только на кафе) стали лакомым кусочком для Вадика, и он умчался за дармовыми яствами. Его, как он ее представил, невеста осталась стоять столбом перед Людмилой.
На вопросительные взгляды Люды девушка ответила:
— Он не любит ходить выбираться куда-то с ребенком. Егорка в заведениях, где много народу, капризничает, плачет, нам приходится наспех обедать и уходить, а Вадик, вам ли не знать, предпочитает никуда не торопиться за едой.
Не помнит Люда за ним такого. Когда он у них только поселился, то все проглатывал мгновенно и шел за добавкой.
— Остынет по пути, — заметила Люда.
— Ничего.
Девушка показалась ей медлительной. Маша что-то делала и говорила всегда с заминкой, даже на вопросы отвечала с заминкой.
— Чай будешь? — Люда предложила бы овощной салат, который планировала приготовить себе на вечер, но обнаружила в помидорах сероватые и пушистые вкрапления. На выброс все.
— С сахаром, пожалуйста.
За чаем Люда осведомилась:
— Когда планируете пожениться? Вы в наши края в отпуск?
Где работает Вадик она тоже не знала. Но сейчас лето, и логично допустить мысль, что Вадим, вот так без предупреждения, явился к ней отдыхать. Деликатность никогда не была его качеством.
— Пожениться, — опять медленно думала Маша, — Сложный вопрос.
Про отпуск она вообще не ответила.
— Так вы ко мне в отпуск или нет?
Ответ шокировал.
— Спросите у Вадика. Меня он перед фактом ставит. Сказал — поехали. Насколько — я без понятия.
Хороши жених с невестой.
Оторопевшая Люда, никак это не прокомментировав, передала девушке сахарницу.
Морально готовилась Люда к худшему. Что приемный сын с невесткой надеются сделать ее дом еще и своим, и ей сейчас надо будет донести до Вадима, что это неприемлемо, и она на такое никогда не пойдет. Погостить — пожалуйста. На 3 дня.
Девушке, что укачивала уставшего в долгой дороге ребенка, Люда претензии не предъявляла, но Вадику от них не уклониться.
Когда он, сытый и подобревший, пришел обратно, а его невеста пошла на веранду, где ребенку лучше спалось, Люда не стала миндальничать:
— Гостей я люблю, но любовь эта быстро угасает. Вадик, я не знаю, что у тебя стряслось, но для вас мой дом — это перевалочный пункт. Разбирайся с тем, что там стряслось, и побыстрее.
— Люда, ты же мне как мать…
Запрокинув голову, Люда устало улыбнулась. Лоб стянуло обручем напряжения.
— Не стоит лукавить, — произнесла она это с той же улыбкой, — Да, я тебе не посторонняя, и руку помощи иногда протянуть могу, но матерью ты меня никогда не считал. Как и не считал моего мужа отцом. Несмотря на то, что он был привязан к тебе значительно сильнее меня.
— Жестоко… — отрывисто проговорил Вадим.
— Нет, не жестоко. Как я не считала тебя сыном, так и ты не считал меня матерью. Это был взаимовыгодный союз. Тебе было уютнее с нами, в благоустроенном доме, чем в детдоме. А ему грело душу, что хотя бы приемный ребенок есть, пусть мы и не сблизились настолько…
Неприятный разговор повернулся в неприятную сторону. Люда чувствовала себя Снежной королевой. Абсолютно холодной к беде этого парня. Но надо расставить все точки над «i» сейчас, а не обнадеживать Вадима.
— До послезавтра, — ответил он, — Потом распрощаемся, — и тут он неожиданно спросил, — Тебя не берет тут тоска? Не дом, а музей. Все разложено в строгом соответствии с планом. У каждой ватной палочки есть своя подставка. Тихо, как в церкви.
— Не вижу причин обсуждать свои привычки и приоритеты.
Послезавтра Вадик, как и договаривались, уехал. Загвоздка в том, что уехал только он.
«Прости, Люда, но мне некуда везти семью, а ты мне все-таки, хоть и не совсем, но мать. Считай, он твой внук».
Хитрый маневр. Пока Вадик был тут, Люда могла с него требовать, чтобы он снял для семьи квартиру и отвечал за свои поступки, да и чемоданы выставить на дорогу могла, и это была бы ответственность Вадима — не дать своему ребенку бродяжничать, да и мужчине, когда с ребенком сидит невеста-жена, тут детали не имеют значения, легко найти работу даже день в день, взять займ, потом выплатить… Вадик, хотел он того или нет, взял бы это на себя. Теперь это возложено на Люду. Она этой девушке ничем не обязана, но теперь выставить чемоданы на дорогу — это равно тому, чтобы отправить молодую и несчастную женщину с ребенком бомжевать. Никто ведь не поможет им. Можно сколько угодно проклинать Вадика, можно сколько угодно понимать, что это не вина и не ответственность Люды, но они застряли у нее дома.
24 часа понадобились Людмиле, чтобы сформулировать ответ.
— Маша, вы можете тут пожить. Комната справа в вашем распоряжении. Но я хочу сразу ограничить тебя во времени. Сыну исполнится три — ты отдашь его в садик. У нас город не очень населенный, только туристов много, а своих-то мало, так что места в садиках всегда имеются. Это не столица.
— Хорошо.
Люда также зареклась помогать с ребенком или дружить с Машей. Чтобы никого не обнадеживать. Но, конечно, за все эти месяцы Люда и с Машей перекинулась не одной тысячей слов, и с малышом сидела. Например, когда Маша простыла и лежала пластом. Кто ее кормил бульоном? Кто тогда был с ребенком? Люда.
Наверное, поэтому Маша забыла о том, что время ее ограничено.
— Маша, ты вакансии смотрела? — заговорила Людмила, — В сад-то поведем с сентября. Сразу и на работу можно.
— У меня собеседование завтра.
С того собеседования Маша не вернулась. Почти все ее вещи были дома, поэтому Людмила испугалась, что девушка попала в неприятности по дороге, но уже детальнее осмотрев комнату Люда поняла, что Маша забрала то, что чаще всего носила, и свои документы, и все мелочи, вроде зарядки от телефона, наушников…
Под вазой и записка была — «Для меня в одиночку это будет непосильная ноша. А у вас дом…».
Люда подумала, что можно напугать Машу лишением родительских прав, но это нелепо. Маша сама знает, чем ей грозит такое исчезновение.
Мальчишке это грозит детдомом. Что Маша, что Вадим уповали на Людмилу. Что она усыновит мальчика. Не сможет, уже привязавшись к нему, отдать в казенный дом.
На чаше весов был ребенок, который ей даже не внук. И все то, к чему Люда стремилась долгие 50 лет – к обеспеченной жизни, к размеренности, к гармонии, которую она ловила, попивая кофе на террасе или, когда не могла надышаться свежестью вечерних летних дней.
Это не ее ребенок.
Она ничем ему не обязана.
И все же ей было безумно трудно это произнести.
— Алло, мне ребенка подкинули. Приезжайте и разбирайтесь.
