Прораб СМУ-9 Иванов Серега Витальевич вчера напился в зюзю. В сопли. В муку. Вдрызг. Его забрали в вытрезвитель и накатали бумагу на работу. А это значит, что премии ему в этом месяце не видать, как своих ушей. А так, как, Иванов Серега и так уже достаточно «покрасовался» в последнем квартале, терпение у начальника СМУ может, в конце-концов, лопнуть, и начальник вполне себе сможет попросить Иванова написать заявление «по собственному» и отправить того на все четыре стороны.
Кто виноват в бедах несчастного прораба, ясно и так. «Шерше ля фам», как говорится. Никуда у нас без ба…, простите, женщин. И ведь не какая-нибудь там «тра-ля-ля» попалась прорабу на его жизненном пути, не этакая «прости, Господи», а самая настоящая советская гражданка, уважаемая в обществе, заслуженная, образцовая трудящаяся того же СМУ-9, порядочная супруга рабочего, и мать-героиня к тому же, Ложкина Мария Ивановна.
Казалось, каким боком эта гражданка к Иванову Сереге? Таким… Эта гражданка приходилась Сереге соседкой по площадке. Работа общая, многоквартирный дом строили вместе. Прораб, так сказать, руководил, а гражданка эта – штукатурила. И муж гражданки, Ложкин Петр Алексеевич, штукатурил, потому как оба они, и муж, и жена, были штукатурами.
Особых отношений Серега с ними не имел, так: «Здрасте, до свидания». Интересовался, конечно, одним вопросом. Но этот вопрос тогда многих интересовал: КАК МОЖНО УМУДРИТЬСЯ СТОЛЬКО ДЕТЕЙ НАСТРОГАТЬ!
Детей у Ложкиных было, честно говоря, многовато. Не трое, и не пятеро даже. И не семеро! А целых девять человек! Девять, ёшкин матрёшкин! Это вам не хухры-мухры! У прораба в башке такая сумма не укладывалась вообще. А еще в его уме не укладывался факт размещения несовершеннолетних жильцов, их родителей и бабушки, выписанной по случаю отсутствия няни из деревни, всего, в количестве двенадцати голов на жилплощади, размером тридцать три квадрата! Это, значит, на каждого получалось по два с копейками метра! Как живут Ложкины, уму непостижимо!
Но Ложкины жили и не тужили. Каждое утро выводили свою бригаду с бабкой во главе на холодок бодрящего утра, становили всех попарно, и отправляли с добрыми напутствиями по детсадам, яслям и школам. А сами дружно топали на работу, не забывая поприветствовать соседа улыбкой.
Бабку прораб заочно жалел – достался зятек теще. Ей бы отдыхать в теньке, где-нибудь на лоне природы, среди многочисленных тучных стад крупного рогатого скота, пить молоко и декламировать стихи Есенина. А она тут должна пахать. Справились, рабовладельцы чертовы, бракоделы, штукатуры Ложкины, нечего сказать. Ходят, улыбаются, понимаешь! Днем улыбаются, ночью улыбаются… Чтоб им пусто было!
Между тем, чете Ложкиных было совсем не до улыбок. В их жизни настала самая мрачная пора. У них была светлая, прямо-таки лазурная мечта – сгамазить до круглого счета десятого ребеночка. Желательно, мальчика. Чтобы поровну было – пять девок и пять пацанов. Для любви и гармонии, само собой, разумеется. А самое главное – за десяток бойцов государство сулило Ложкиной звание «Матери – героини», отдельную квартиру о двух этажах и почти восьмидесяти квадратных метрах, и-и-и-и-и… автомоби-и-и-и-ль, (как сказал бы Леонид Якубович, если бы вел в ту далекую советскую пору свою буржуинскую передачу).
Но, то ли прораб Иванов их сглазил, то ли теща, выписанная из деревни, своим «Чтоб им пусто было», а дело у Ложкиных застопорилось. Петя сдулся. Весь энтузиазм у него пропал. Месяц Ложкины над этой проблемой старались, второй, вот уже и шестой прошел, и девятый… От Петра толку никакого. А часики тикают, детки растут, увеличиваясь в размерах и потребностях. А квартира нефига не растет.
И теща Ложкина понемногу бастовать начинает, потому что ей за услуги няньки, повара, педагога и немного прачки никто не платит. И она – не дура, чтобы за бесплатно так надрываться, хоть и внуки любимые, и даже желанные… Но совесть надо иметь, чтобы над старухой так изгаляться? И какая она вам старуха, если ей всего шестьдесят один год, и она вполне могла бы себе еще дедка какого энергичного оторвать и увезти на лоно природы в родную деревню, грибы собирать и ромашки нюхать?
В общем, Ложкины впали в полное отчаяние. Пока бабуська (вот ведь коварная) их не надоумила.
— А чего вы мучаетесь? Вон, сговорились бы с соседом на пару ночек, да и делов-то! Он – мужчина положительный, пьет редко, раз в неделю, интеллигентный и представительный собой. Вон, усы какие завлекательные. Он вам, как сослуживец в таком деликатном вопросе не откажет. А если ему денег добавить, то вообще хорошо будет.
— А если влюбится, мама? – встряла с дурацким вопросом Мария Ложкина.
— А на кой ты ему со своей оравой сдалась, Машка? – мамаша быстро остудила пыл дочери, — да и честно сказать, не больно ты лакомый кусочек. Даже приплачивать пришлось.
Петьку особо никто и не спрашивал. Он не ревновал. Мечта о машине пересилила ревность. А ребенка, если получится, он любил бы все равно. Как генерал своих солдат.
Теща и вызвалась на беседу с прорабом. То, да се, на жалость даванула, винцом угостила. Посулила тысячу рублей. Тысяча рублей в то время считалась большими деньгами. Можно было купить хороший мотоцикл. «Яву», например. А если подкопить чуток, то «Урал» с коляской. Но «Ява» лучше. Прораб, не будь дураком, взял и согласился. Тем более, бабушку ему было жалко, да и мотоцикл хотелось.
Чтобы душу не травить, Петя собрал всю свою недоукомплектованную детскую гвардию, тещу и отъехал в деревню. На картошку. С такой ротой они планировали управиться за выходные. Да и ребятишки на озере искупаются заодно. И пока семейство Ложкиных с пользой использовали свой досуг, Мария нарядилась в новый пеньюар, накрутила на бигуди волосы, губы накрасила и отправилась в гости к прорабу. Тот немного постеснялся, но в итоге, дело у них сладилось.
Мария сходила к соседу еще раз. Уже без всяких там пеньюаров и бигуди. Для закрепления результата. Отдала ему тыщу рублей и забыла свои походы, как страшный сон. Иванов ей не понравился, потому что любила Мария своего Ложкина. Она бы ни за что на такую срамоту не пошла, если бы не тесное жилье и бесконечное ворчание вконец одуревшей от усталости мамаши.
В общем, понесла наша Мария от прораба. Об этом, конечно, никто не знал. И прораб обещал хранить тайну. Но потом случилось такое, от чего Иванов Серега чуть с катушек не слетел.
Родился крепенький и здоровенький мальчуган. Ложкина получила орден «Матери-героини», новую квартиру в центре, огромную, с большущими окнами и высокими потолками. Хоть на той самой «Яве» по ней раскатывай! Ложкину вручили автомобиль «ВАЗ – 2101»! А это… вам не это! Это событие просто раздавило нашего прораба, и когда он видел, как жалкий штукатур лихо подъезжал к СМУ на новенькой бежевой копейке, готов был выброситься из окна своего кабинета. Счастье, что кабинет располагался в передвижном вагончике. И окошечки были мелковаты для немаленького торса Иванова. А то бы…
Иванов ничего не придумал умнее, как подать на Ложкиных в суд. И этот процесс стал достоянием всего города, да что там, города – области! На суд ломилось столько народа, что пришлось вызывать милицию и оцеплять здание. Как же – обманщики, нечестным путем себе квартиру оттяпали!
И что же? Ложкиных оправдали! Приговор гласил:
Состава преступления в действиях обвиняемых нет. Ребенка любят, ребенок желанный.
Ложкины гордо покинули зал суда и красиво отъехали на бежевой копейке в свою новую квартиру. На переднем пассажирском сиденье важно восседала теща. Народ ей аплодировал.
А вот несчастному прорабу досталось. Тысячу рублей признали незаконным заработком. Разумеется, деньги с прораба взыскали. И добавили на плечи «вместо погон» — алименты. Он же признал десятого малыша своим? Признал! Вот пусть и платит теперь до достижения пацаном восемнадцати лет.
Вот потому и пьет сейчас товарищ Иванов горькую. Плачет и плюется от стыда и позора.
А нельзя быть жадным таким и завистливым. Ездил бы сейчас на «Яве» и горя не знал.
—
Одиннадцать лет она хранила эту тайну. Карие глаза сына среди семьи с серыми, случайная встреча в супермаркете, невинный вопрос о генетике на уроке биологии – и правда, которая может разрушить всё. Пронзительная история о том, что настоящее отцовство измеряется не генами, а любовью, и о выборе между правдой, которая освобождает, и ложью, которая защищает. Иногда самые важные слова – это те, которые мы не произносим.
