Когда первый взрыв потряс город, Глеб не сразу понял, что это было. Он стоял у кофемашины на седьмом этаже бизнес-центра, задумчиво водя пальцем по кнопке выбора, размышляя, взять ли с вишнёвым сиропом или без. В тот момент, когда он уже тянулся к кнопке, пол под ногами дрогнул, раздался глухой грохот, от которого задребезжали стекла. С потолка посыпалась мелкая штукатурка, один из светильников моргнул, будто испугался, и погас. Кофемашина мигнула дисплеем, подала короткий звуковой сигнал и замерла, как будто внезапно поняла, что её заботы больше не важны. За широкими окнами вдруг вспыхнул отблеск, а следом к небу потянулся густой чёрный дым, закручиваясь, словно живое существо. На мгновение показалось, что весь город затаил дыхание.
— Это что, газ? — раздался чей-то голос.
Глеб бросился к окну, но ничего не увидел — только туман и копоть, сквозь которую прорезались отблески пламени. Он вцепился в раму и почувствовал, как внутри начинает расти животный страх. Люди бегали по коридору, кто-то кричал в телефон, кто-то уже рвался к лифту, сбивая с ног других.
— Лестница! — рявкнул он. — Только лестница!
Они спустились — быстро, но без паники. Запах гари становился всё резче, и казалось, будто он прилипал к коже. На улице витрины аптек были выбиты, машины стояли, как брошенные игрушки, будто дети, играя, внезапно убежали. Кто-то рыдал, прижимая к груди ребёнка. Кто-то шёл с пустыми глазами и рваной рубашкой. Один мужчина в белом халате, вероятно врач, сидел прямо на тротуаре, раскачиваясь взад-вперёд и бормоча что-то себе под нос. Далеко за поворотом прогремел ещё один взрыв, и город содрогнулся.
Глеб огляделся — его район, его привычный город, но словно обугленный, вывернутый наизнанку. Воздух был насыщен гарью и чем-то металлическим, будто расплавленным железом. Деревья были словно выжжены, и даже птицы не слышались — только завывание ветра между искорёженных стен.
И тогда он увидел девушку. Она стояла посреди улицы босиком, в пижаме. В руках у неё был фотоаппарат. Она щёлкала затвором, не мигая, будто не замечая ни дыма, ни воплей. Её волосы были растрёпаны, а на лице отпечатался холодный, почти равнодушный покой наблюдателя. На секунду показалось, что она не из этого мира — как будто её вырезали из старой плёнки и вставили в катастрофу случайно.
Глеб подошёл:
— Эй, вам помощь нужна?
— Я их снимаю, — сказала она. — Пока они не исчезли.
— Кто «они»?
— Те, кто живы. Это может быть важно.
Позже они шли вместе, по улицам, заваленным стеклом и мусором. Глеб не знал, куда идти, но она знала. Звали её Марта. Она училась на фотографа, вела когда-то блог о заброшенных местах, ездила по стране, ловила в объектив пустоту. Её дом сложился внутрь себя, как бумажная коробка, похоронив под собой все — мебель, книги, фотоархив, даже кота. Она смеялась и говорила, что теперь у неё больше нет долгов. Смеялась странно — то заливаясь, то вдруг обрываясь на полуслове, будто её голос сталкивался с чем-то внутри. В её смехе было что-то пугающее — истеричное, как у человека, который уже один раз сошёл с ума. Она шла, не оглядываясь, с фотоаппаратом наперевес, как с оружием, и в этом было что-то обречённо-смелое. Глеб чувствовал себя рядом с ней как ребёнок — не знающий, но и не один.
Вскоре они дошли до подвала старой школы. Там были другие. Кто-то прятался, кто-то лечил, кто-то рисовал мелом на стенах карту города. Один старик — бывший географ — пытался восстановить по памяти карту района, кропотливо воссоздавая улицы и перекрёстки. Молодая женщина в пыльной куртке перевязывала руку мальчику лет десяти, успокаивая его тихим голосом. Парень с тёмными кругами под глазами, студент-биолог, сортировал в коробке лекарства, которые удалось найти в аптеке. Ещё один — с татуировкой на шее — разжигал примус, рядом с ним сидела пожилая женщина и мыла бинты в кастрюле. В углу кто-то шептал молитву. У кого-то был старый радиоприёмник — он ловил обрывки новостей: «серия взрывов», «неустановленные причины», «город закрыт». Телефонная связь молчала. Интернет исчез. Мир сузился до бетонных стен, чужих дыханий рядом и хрупкой надежды, которую ещё никто не решался назвать вслух.
Прошла неделя. Может, больше. Люди начали меняться. Молчаливые, осторожные, они уже не спрашивали: «почему?» — только «как дальше?». Марта продолжала снимать. Каждый день. Лица, руки, следы на пепле. Она сказала, что потом кто-то должен будет знать.
Глеб однажды спросил:
— А если никто не найдёт эти фотографии?
— Найдут. Или нет. Важно, что мы были. Что мы смотрели друг на друга. Что мы помнили.
Однажды вечером он проснулся — тишина была странной. Гул генератора замер. Марта исчезла. Вместе с фотоаппаратом. Он нашёл лишь одну карточку — свою. Он стоял на фоне стены с картой, с разбитой губой, с глазами, в которых была усталость.
Она ушла. В одиночку. Искать других, может быть. Или оставить след.
Когда спустя месяц в город вошли спасатели, они нашли только руины и людей, которые говорили шёпотом. Многие не верили, что их слышат. Некоторые не могли говорить вовсе. Кто-то боялся света, кто-то забывал свои имена, кто-то рисовал на стенах силуэты исчезнувших. Мир за пределами города жил своей жизнью, и никто не знал, что на самом деле произошло. Взрыв был на старом химическом заводе, который был расположен почти в центре города, причины такого масштабного взрыва так и не выяснили, ну или так всем сказали.
Глеб остался. Он не хотел уходить. Он рисовал карту на стене заново, как будто надеялся, что по ней кто-то вернётся. Каждую улицу, каждый дом, даже разрушенные — он воссоздавал по памяти и добавлял новые метки — там, где видел людей, где находил следы жизни. И каждый вечер он поднимался на крышу, смотрел в небо, будто в нём могла появиться она — с тем же холодным покоем в глазах и неизменным фотоаппаратом в руках.
И однажды увидел. Силуэт на крыше соседнего дома. С фотоаппаратом. Потом — вспышка. И исчезла.
Сначала он подумал, что ему показалось. Но потом нашёл под дверью конверт. Внутри — ещё один снимок. Карта на стене. Он сам, в тот момент, когда добавляет новую линию. В уголке — надпись: «Ты не один».
Он понял — она жива. Или кто-то продолжает её дело. И значит, всё это имело смысл. С тех пор Глеб стал оставлять на стенах не только карту, но и слова. Он знал: когда-нибудь кто-то вернётся. Кто-то прочтёт. Кто-то продолжит.
И каждый год, в день взрыва, он поднимался на крышу. И ждал. И каждый год в темноте вспыхивал свет. Вспышка. Снимок. Тишина. Но теперь он знал — они всё ещё были. И каждый кадр — доказательство. Пусть даже на пепле.