Дверь хлопнула с такой силой, что, казалось, от этого удара содрогнулись не только хрустальные рюмки в серванте, но и сами стены старой квартиры Анны Петровны.
Сердце женщины, и без того уставшей за годы тяжелой работы и обид, сжалось.
Она, как завороженная, следила за тем, как за спиной ее единственного сына, Витьки исчезает розовая вельветовая кофточка его новоиспеченной супруги Светланы.
В воздухе, словно непроглядный туман, висело эхо их очередной ссоры, ставшей, к сожалению, неотъемлемой частью каждого их визита, который все чаще напоминал шапито, а не родственные посиделки.
Света, милашка с наклеенными, очень густыми, ресницами, и длинными алыми ногтями, умела виртуозно, будто знала ее вдоль и поперек, выводить Анну Петровну из душевного равновесия. Вначале, на заре знакомства, она рассыпалась в комплиментах ее пирожкам, которые пеклись с любовью и по рецепту, передававшемуся в их семье из поколения в поколение, и с придыханием восхищалась наваристым борщом, который, по мнению Анны Петровны, умела готовить только она.
Но потом, как змея, которая уже пригрелась, Светочка обвила Витю своим коварством, нашептывая ему на ухо о “маменькиной неадекватности”, о “ненормальной привязанности” и о том, что свекровь не дает им жить своей жизнью, постоянно вмешивается со своими ненужными, устаревшими советами и вечно чем-то недовольна.
Анна Петровна, и она этого не отрицала, была женщиной властной, спорить не будем, но сына она обожала, для него была готова на все, в том числе и принимать Свету такой, какой ее любит Витя.
Анна Петровна посвятила воспитанию Витеньки всю свою сознательную жизнь, с того момента, как он перестал помещаться в детскую кроватку, лишая себя простых, таких необходимых женщине радостей.
Она работала в две смены, умудряясь при этом подрабатывать уборщицей в местном ДК, чтобы он мог поступить в институт. Она носила старую, заношенную одежду, чтобы он всегда был одет с иголочки. Она даже перестала покупать себе помаду, считая, что это бессмысленная трата денег, которые можно потратить на что-то более нужное для сына. И вот теперь этот неблагодарный птенец, оперившись и вылетев из гнезда, начал слушать какую-то крикливую, высокомерную дамочку.
“Невестка, — говорила Анна Петровна, потирая ноющие от усталости виски, — Невестка — это приговор”. Она вообще была склонна к метафорам, любила повторять мудрые фразы, которые слышала от своей бабушки, женщины с богатым жизненным опытом. “Невестка, — говорила ее бабушка, — Это как лотерея: можешь выиграть, а можешь все потерять”.
В Анне Петровне даже просыпалась зависть, когда она видела, какая гармония у ее подруг с невестками и зятьями. Не было среди ее знакомых тех, у кого какой-то неразрешимый конфликт, поэтому за себя Анна вообще не беспокоилась. Раньше не беспокоилась.
А Витька, Витька…
Он словно жил интересами жены, словно какая-то пелена упала ему на глаза и не давала увидеть очевидное. Вместо того, чтобы одернуть свою благоверную, он вяло соглашался со всеми ее необоснованными обвинениями, оправдываясь, как провинившийся школьник, в стиле “мама, ну ты же знаешь, у нее такой характер, ей перечить нельзя” или “мама, ты же понимаешь, она же женщина, ее нельзя обижать”.
Последней каплей, ставшей переломным моментом в их отношениях, стал скандал из-за дачи.
Анна Петровна втайне от всех давно мечтала передать дачу внукам, когда они появятся на свет, чтобы они бегали босиком по траве, ловили ярких бабочек, нюхали душистые цветы и дышали свежим, головокружительным запахом сосновой хвои. Это был ее укромный уголок, где она могла отдохнуть душой, где она могла на время забыть о своих проблемах и невзгодах.
Света же, узнав об этой, как ей показалось, “перспективе”, закатила истерику, достойную лучших театральных подмостков. Мол, дача старая, как мамонт, на нее нужно тратить кучу денег, а вообще стоит ее продать, подкопить и купить добротный коттедж с бассейном. Сколько на такую радость надо “подкопить”, не уточнялось. Света считала, что дача — это ненужный хлам, который только отнимает время и силы, и что ей там совершенно нечего делать. Да и Вите туда ездить, даже раз в месяц, запретила. Полно более перспективных занятий.
Анна Петровна пыталась терпеливо, как ребенку, объяснить, что дача – это для них не просто клочок земли с покосившимся забором и разваливающимся сараем, а память о ее любимом муже, и место, где они с Витькой провели столько счастливых лет, когда он еще был маленьким мальчиком.
Но Света кричала, не давая ей сказать ни слова, и даже когда Анна Петровна повысила голос, Светка не унималась, а продолжала кричать, а Витька молчал, опустив голову, и даже не пытался заступиться за свою мать.
Откажись Света спокойно, и сложилась бы их жизнь иначе. Анна Петровна тоже не надзиратель, она понимала, что молодым пока дача не особо интересна, но она хотела найти компромисс, чтобы Витя хоть иногда приезжал, чтобы внуков потом привозили…
Но компромиссы не для Светы. Все или ничего.
“Ну и катитесь!” — крикнула тогда Анна Петровна в сердцах, когда они уходили, и это было последнее, что она сказала сыну в течение следующих двадцати лет…
Двадцать лет.
Целая эпоха, целая жизнь.
За это время у Анны Петровны отцвели любимые георгины на клумбе, которые она выращивала с огромным трепетом, состарился кот Мурзик, который был ее верным спутником в одинокие вечера, и на ее лице появились морщины…
За эти двадцать лет Витька и Светка ни разу не позвонили, ни разу не приехали, даже на День рождения или Новый год, которые раньше были их любимыми праздниками.
Ни одного звонка, ни одного письма, даже короткого “как дела?” или “как здоровье?”.
Зато слухи долетали исправно, словно назойливые мухи, которые прилипали к грязному окну и не давали покоя. То говорили, что Витя стал каким-то важным начальником, что он зарабатывает кучу денег, то, что Светка опять бросила работу, что они купили новый огромный диван в магазине у одноклассника Анны Петровны. Мелочи, из которых состоит жизнь, такие незначительные…
Анна Петровна медленно и со слезами вычеркнула Витю из своего сердца, как вырванную страницу из книги.
Нет, она не перестала его любить, это было невозможно, материнская любовь — это чувство, которое невозможно забрать насовсем, просто ссора, отсутствие общение, боль и обида, копившиеся годами, превратили эту любовь в пепелище.
Анна Петровна сосредоточилась на своей жизни: выращивала цветы, читала книги, которые брала в местной библиотеке, вязала теплые носки для соседских детей, и пекла пирожки для всех желающих, словно пытаясь заполнить пустоту, оставленную сыном.
А еще она сблизилась со своей дочерью Леной. Лена, в отличие от брата, всегда была рассудительной и уравновешенной, и не попадала под чужое влияние. Она работала врачом в местной больнице и выслушивала все жалобы Анны Петровны на жизнь, на нерадивого сына, на несправедливую судьбу, на коварство невестки.
Иногда Анна Петровна пыталась позвонить сыну или написать сообщение, но все это было односторонним жестом.
Она умерла, так и не поговорив с ним.
Тогда, как и следовало ожидать, начался цирк с конями.
Витя и Света примчались, едва услышав трагическую новость.
Они даже не пытались изобразить скорбь, казалось, они не испытывали ни малейшего сочувствия, ни малейшего сожаления. В их глазах горел алчный огонь, словно они уже мысленно делили наследство. Хотя, если верить слухам, не нуждались.
Похоронив мать, точнее, отстояв положенное время на кладбище, изображая скорбь на лицах, они вернулись в ее квартиру и уселись за стол, будто ждали застолья, словно поминки — это повод наесться салатов и обсудить чужие дела.
Лена, уставшая от этих самозваных “родственников”, от их фальшивой печали, молча подала им чай, налив в их чашки чуть ли не кипяток. Она поставила на стол пироги по маминым рецептам, которые пекла специально для поминок, но Витька и Света даже не притронулись к ним, их интересовали только деньги и квартира.
— Что, сестрица, — Витька потер руки, как банкир, готовящийся к крупной сделке, — Небось, мама все нам оставила? А то мы с женой так на нее надеялись, пока она была жива, конечно.
— Нам? — Лена подбоченилась и приподняла бровь, словно профессор, оценивающий знания самого плохого студента на курсе, — А вы давно считаете себя частью нашей семьи? Что-то вас не было видно и слышно в последние двадцать лет. Вы вообще помните, как выглядит эта квартира?
Светка поджала губы и фыркнула, как недовольная кошка
— Ленка, ты что, хочешь сказать, что мы ничего не получим? Я считаю, что мы должны получить хотя бы половину.
— Это кто вам сказал, что вы должны что-то получить? — спокойно Лена, не меняя выражения лица, доставая из шкафа, который она специально заперла на замок, завещание.
Она заранее знала, что будет этот разговор, и подготовилась к нему, изучив все юридические тонкости, чтобы потом не было никаких споров.
Витька и Светка переглянулись, словно переговариваясь на понятном только им языке. Они, очевидно, не ожидали подвоха, они были уверены, что получат все и ни с кем не придется делиться, они даже мысленно уже потратили все деньги. Ну, хорошо, согласны даже на половину…
Лена распечатала конверт и прочитала завещание.
В нем черным по белому, каллиграфическим почерком Анны Петровны было написано, что все свое имущество — квартиру в центре города, дачу с садом, который она так любила, накопления на банковском счете и даже старый швейный столик, который она считала своей реликвией — Анна Петровна завещает своей любимой дочери Елене.
Она также подчеркнула, что не хочет, чтобы ее сын Виктор и его жена Светлана получили что-либо из её наследства.
Витя, услышав эти слова, смотрел на завещание так, будто увидел привидение, словно перед ним возник призрак Анны Петровны!
Светка ахнула и прикрыла рот ладошкой, якобы для нее это шок.
— Как так? — прохрипел Витька, — А я? Я же ее сын! А как же я?! Я что, ничего не получу?
— А почему ты не вспоминал, что ты ее сын, когда она была жива? — парировала Лена, не сбавляя оборотов и не давая ему шанса оправдаться, — Когда ты променял ее на свою женушку, которая думает только о деньгах и своей красоте? Хотя никто тебя перед выбором и не ставил! Когда ты забыл о ней, как ее и не было в твоей жизни?
Лена больше не пыталась спорить, она понимала, что спорить с этими людьми бессмысленно, что они никогда не признают свою вину.
— Когда-то мама хотела оставить вам дачу. Разделить квартиру, а дачу — вам, — сказала Лена, глядя Светке прямо в глаза, — Но ты же хотела дом с бассейном, да? Ну так иди, ищи свой бассейн, ищи свой дом с дворецким, может, когда-нибудь найдешь.
— Значит, мама совсем меня не любила? — театрально прошептал Витя, — Она совсем меня не любила? Неужели я был так плох для нее?
— Любила, — ответила Лена, — Но твоя любовь, Витя, оказалась для нее слишком дорогой. Она просто устала от твоего равнодушия.
На этом все.
Витька и Светка, поникшие, вышли из квартиры, хлопнув дверью на прощание с такой силой, что с потолка посыпалась штукатурка, а старая люстра закачалась, как маятник.
Вскоре они начали, как надоедливые комары, распространять слухи о том, что Анна Петровна была сумасшедшей, что она не понимала, что подписывает, что она больше любила Лену, потому что та была послушнее, поэтому ей и досталось все, что это несправедливо и что они намерены подать на Лену в суд. Витька при каждом удобном случае, в том числе и на поминках на сороковой день, рассказывал всем желающим и не очень, что мать его “обделила”, что он, единственный сын, остался “ни с чем”.
Знакомые, которые знали все подробности их трагедиями, были свидетелями их ссор, и знали, как Анна Петровна любила своего сына, лишь крутили пальцем у виска и тихо посмеивались над их жадностью.
— Да, — говорили они, перешептываясь за спиной у Витьки и Светки, — За двадцать лет не удосужился даже поздравить мать с Днем рождения, не говоря уже о том, чтобы просто позвонить и спросить, как у нее дела.
***
Лена, получив наследство, долго смотрела на старый швейный столик, за которым когда-то шила ее мама, на котором она создавала свои шедевры, на котором она кроила платья, которые так любила носить Лена, когда была маленькой. Она не понимала, почему так получилось… Она перебирала фотографии, на которых Анна Петровна с Витькой улыбались, и были очень даже счастливой семьей.
Иногда, когда Лену заносило в ту часть города и она проходила мимо их дома, ей казалось, что она видит тень Витьки, мелькающую за занавеской, словно он прячется от нее…
