– Так ведь, вроде, подруги мы, али я ошибаюсь?
Валюха затянулась. Накатила тишина горькая, как дым от ее сигареты.
– Не знаю я, Валька! Не знаю… Неуж сама не видишь, что не пара они?
– Не вижу. Не вижу, и всё. Может я и совсем уж никудышная, но девчонки у меня славные. Не мне чета. Знаешь ведь…
Валентина бросила окурок в пожухлую траву, растоптала ногой, обутой в калошу, и молча пошла по сельской дороге мимо черных заборов к своему дому с желтеющей березой.
Немаркая юбка ниже колена, неизменная, когда-то еще в девках приобретенная выцветшая жакетка на сутуловатой спине. Размахивала она правой рукой.
Обиделась…
Людмила смотрела ей в спину. Обычно, глядя на подругу, она ее жалела. Заслужила Валька счастье, а счастье мимо прошло. Работает в две смены на птицефабрике, дома – хозяйство. Одна двоих девчонок тянет, всеми фибрами души и жилами старается, чтоб было у них не хуже, чем у других. Мать старая с ней, и тоже уж в последнее время, как дитё.
Вот всё время жалела, а сейчас зло брало. А почему?
Да потому что узнала она новость – сын ее Шурка с Валькиной Ольгой встречается.
Совсем недавно из армии пришел Александр – гордость матери. А пока служил, ещё больше возмужал. Красавец- десантник, плечи широкие, значков да медалей полная грудь. До армии успел закончить он техникум. Людмила уж присмотрела ему должность в администрации.
Вот отдохнёт…
А там… Жизнь у сына впереди. И с жильем как-то помочь надо, и …ох… Были у них с мужем планы, забрать к себе свекровь, продать дом, если согласится она, да начать строить для Шурки.
Но это уж, когда женится. Сноху хотелось хорошую. Это, казалось, наиважнейшим. Чтоб родня приличная, чтоб тоже помогали молодым.
И тут новость… Галинка, дочка младшая, на хвосте принесла – про Шурку и Ольгу, дочку Валюхину.
Ох, как Людмила всполошилась! Шурке все уши прожужжала.
В подруги Валька годится. А вот в сватьи…
Что их связывало? Валентину и Люду… Давняя дружба. А сейчас уж скорее Валюха тянулась к ней. Людмила в последнее время до того была занята, что и не до подруг.
Работала Людмила Александровна в Администрации района. И не абы кем, а заместителем главы. Стала уж важной и уважаемой в районе дамой. Дел невпроворот, дома не водилась. Хорошо хоть Генка, муж, у нее хозяйственный, многое на себя взвалил. Да и Галинка подрастала, уж старшеклассница.
А вот муж Валюхин погиб давно. Водителем был, при разгрузке бревном придавило. Тяжело умирал в больнице у Валюхи на руках. Обещала ему – девчонок вырастить. И растила, это и было ее жизненной стезей. Нелегко тянула. Помощи ждать ей было не от кого.
Нет, Ольга – девчонка была хорошая. Но не пара… совсем не пара ее сыну. Валюха – мать властная, и прикрикнуть может, и поддать, коли что. Правда ругается беззлобно, больше для проформы, хотя шумит и кричит при этом так, что соседям слышно.
Может перестращала она девчонку в детстве? Да только Оля росла тихая, зажатая, боязливая. Да и внешне – бельчонок рыжий. Небольшого роста, в отца, видать, худощавая и курносая, нос в конопушках.
И что он в ней нашел? Вон девок сколько…
Да и какая помощница в деле семейном из Валентины? Ни мужа, ни счастья, ни денег… Да что говорить! Сколько Людмила ей помогала по дружбе. То угля выпишет, то путевку для девчонок в лагерь выхлопочет. А денег сколько в долг передавала, когда не дотягивала Валюха. Правда, та долги всегда возвращала – это для нее было святым долгом.
О-ох… Сын! Куда ж глядишь ты, сынок?
– Мам, да не гуляем мы с Ольгой, чего ты. Сказки все это, – Шурка отрицал.
– Ага, ага… Только она за тобой хвостиком ходит. Пальцем помани …, – ехидничала Галинка.
Шурка ворчал, отмахивался, утверждал, что ещё не определился. Вот и завела этот разговор при случае Людмила с Валентиной. Раз ещё не определился-то, значит можно и отвадить. Может и подруга ее поймет. Должна…
Но Валентина не поняла, обиделась.
– Чем это моя Оля ему не пара?
Ну, и пусть – думала Людмила. Не велика уж потеря. На обиженных, как говорится … Лишь бы сын себе невесту получше выбрал.
Ольгу она знала с маленьких, как облупленную. Не дородная, не красавица … Чего уж… Веснушек — от уха до уха. В девичестве веснушек стало меньше, но огненная рыжина стала еще ярче. Людмиле она всегда напоминала осень в самом ее разгаре. Порой так и называла ее:
– Здравствуй, Осень золотая.
Оля улыбалась. Совсем девчонка не обидчивая. С коровой уж сама управлялась. Мать на работе, а она и подоит, и молоко обработает и разнесет…
Осень шла. Ещё совсем не золотая. Только берёзки и пожелтели. Шурка ждал, когда освободится его должность, ещё гулял.
С того самого разговора Людмила и Валентина больше не виделись. Только Оля молоко, по-прежнему, носила – ставила на крыльцо.
Люда обиду затаила. Нет, не о такой она снохе мечтала. Вон сын у нее какой…
По воскресеньям и он, и Галинка бегали в клуб на танцы. Там, считай, вся детвора села собиралась. Мальчишки шныряли меж танцующих, путались под ногами. Музыка рвалась из большого обтянутого тканью ящика, что стоял на сцене, и неслась над головами.
Туда-то и пришла в начале сентября с красной повязкой на рукаве Ксения, от школы направили для дежурства. Студентка-учительница приехала сюда на практику. Дежурство дежурством, но Ксения принарядилась. Надела лучшее свое голубое платье, хрустальные бусы.
Клуб был плохонький, пол дощатый, свет слабый. Ничего интересного. Никто на нее внимание не обращал, хоть и была она с повязкой. С ней дежурил ещё старый дед – физрук. Но он сел на скамью во дворе, и болтал с бывшими учениками.
Ксении было скучно. Она торчала у стены.
Александра трудно было не заметить: голубой берет, медали на кителе, тельняшка. Ксения направилась к нему.
– Товарищ военный, Вы ж поможете мне. А то меня тут кинули наводить порядок, а разве я справлюсь?
– Помогу, – он оглянулся на ребят, на стоящую в отдалении Ольгу.
Ксения нашла себе кавалера. Она больше не отходила от Шурки. Ольга весь вечер смирно просидела на скамье, стараясь не смотреть в их сторону. Зато Ксения заметила, что ее новый кавалер поглядывает на эту рыжую. Это распалило ещё больше, и она, утверждая свое место, прихватила Александра под руку.
– Ой, какие у вас медальки, – она нежно трогала значки на его груди наманикюренным пальчиком, – Зачем столько понавесили? И шапочка классная, дадите померить?
Александр снял голубой берет, и Ксения надела его на приглаженную свою темноволосую головку. Берет ей очень шел.
И уже в этот же вечер Шурка провожал студентку-учительницу. А Ольга провожала их взглядом.
Когда дочка рассказала Людмиле о том, что нынче провожал Шурка учительницу, та воспряла духом. Вот! Вот это то, что надо! Ну, другое же дело… Чего там эта Ольга… Она, хоть и учится заочно, а все равно выше птицефабрики не поднимется.
– Шур, ты б позвал в гости новую девушку свою что ль…
– Мам, зачем? Куда спешишь-то?
– Так ведь хорошая, наверное. Учительница. Такими девушками не разбрасываются, береги.
– Я не решил ещё.
– Не решил… А что решать-то? Неужто сравнится…, – Людмила замолчала… стало стыдно за саму себя. Всю жизнь жалела и хвалила при сыне Валентину и девочек ее, а тут…
– Успеется, мам…, – отмахнулся, выскочил из-за стола.
А сентябрь затянул дождями. Но Шурку дождь не испугал. Вечерами он прибегал к избе бабы Дуси, где квартировалась практикантка, терпеливо ждал, когда выйдет. Она не спешила, испытывала.
Иногда от прогулки отказывалась.
– Слякоть у вас тут… И коровье… это самое…
А иногда они шли на опушку под навес. Шагали лугом по дороге. Иногда он подхватывал ее на руки, но потом скромно опускал, стесняясь своего порыва. Она попросила его приходить в форме, надевала его берет и была в нем очень хороша.
– Ксюш, смотри какие звёзды в лужах отражаются.
– Какие звёзды? Одна грязь тут у вас. Деревня, одним словом.
Шурка робел, боялся до нее просто так дотронуться.
– Ну, чего ты все трусишь? Трус какой-то! На доску меня подсади…
Они стояли под навесом.
– Сейчас, постелю только пиджак.
– Ага, чтоб я о твои медальки попу поцарапала? Говорю же, сними ты их…
Шурка тут же снял значки и медали, хотел сунуть в карман брюк, но укололся, стащил берет и положил их туда. Прямо горстью положил. Сейчас он был очарован, влюблен, готов на всё.
– А твоя рыжая не разболтает, что я с тобой хожу? А то в школе узнают…
– Так она не моя. И не знает она.
– Ага… Вчера за нами болталась. Видела я ее. А молоко принесла хозяйке, как зыркнет на меня. Я, пожалуй, молоко-то пить воздержусь. Вдруг отравленное.
– Да нее… Ольга не отравит. Она другая.
– Ах, другая! Другая! А ну, сними меня!
– Ксюш, ты чего. Я тебя люблю. И вообще, мать знакомиться зовёт. Пойдешь?
Но Ксения спрыгнула сама, обиженная направилась к селу. Шурка побежал следом. Помирились лишь у калитки, решили, что завтра пойдут в гости к Александру.
Только дома уж Шурка хватился голубого своего десантного берета и значков. Накинул рыбацкий плащ, побежал к навесу. Но как не шарил фонариком, берета не нашел.
***
Людмила к приходу девушки сына готовилась. Даже с работы привезли ее пораньше. И Галинку припрягла так, что та уж ворчала.
– Нормально! Шурка спит до обеда, а мы тут… Подумаешь, фифа городская…
«Фифа» вместе с Шурой пришла ближе к вечеру. К накрытому столу, к заждавшейся, накрытой тремя полотенцами горячей картошечке и жареными разморившимися белыми грибочкам.
– Здравствуйте! Я – Ксения. Уютненько у вас…а запах … Уууу!
Солнце садилось со стороны кухни и сейчас ярко и светло было тут. Рыжий коврик на полу так и рдел.
– Ждём вас к ужину, – приглашала Людмила.
– Вкусно-то как! – Ксения потерла озябшие руки, – Вот есть свои плюсы в жизни деревенской – уж больно хорошо тут питаются.
Эти современные манеры несколько вульгарной свободы смущали, но и как-то помогали в общении. Сразу ушла натянутость.
Гостью посадили на почетное место, но она придвинула свой стул к Александру, на секунду положила ему голову на плечо. Сын покосился на мать. Получалось, что сидела Ксения уже как-то неудобно – на углу.
У Людмилы вырвалось:
– На углу-то не сиди, а то семь лет замуж не возьмут, – вроде как пошутила походя.
– А я и не спешу. Зачем обузу-то на себя вешать? На нет и суда нет.
– Так ведь и в девках тоже засиживаться не стоит. Я вон и Галинке говорю: позовут – не отказывайся.
– Ну, тут у вас свои законы. Дом вон, хозяйство. А в городах нынче замуж не спешат. А я в деревне жить не собираюсь.
Людмила почему и оказалась в административных работниках, что всю свою жизнь ратовала за свое село. И сейчас такие слова обижали.
– Так ведь у нас не деревня, а село. И Коломейцево – рукой подать, райцентр. Там полсела и работает. Сейчас у нас и водопровод в домах, и газ. Живи не хочу. Знаешь, сколько мы бились, чтоб было все это?
Людмила говорила с улыбкой, спорить не хотелось. Говорила и раскладывала картошку.
– Бейся — не бейся, а деревня, она и есть деревня. А город есть город, – Ксения уже отвлеклась на еду, – Шур, мне грибочков вон положи.
Людмила ничего не ответила, Галинка вообще поджала губы, но через минуту все же спросила.
– А Вы где учитесь, в педагогическом, да?
– Да. Уже последний курс. Потом ещё по распределению тарахтеть три года. Наверное, опять в какую-нибудь тьму-таракань направят. Но я отработаю и вернусь.
– Это положено так, отрабатывать? – интересовалась Галина.
– Да. Ну, исключения есть. У нас у одной девочки мать – инвалид, так ей везёт, останется в городе. А ещё одна замуж за военного выскочила. Тоже с мужем поедет. Молодец, успела, увильнула от распределения. А мы все покатимся …
Говорили ещё о чем-то. О школе, об учителях, о клубе. И во всех характеристиках жизни местной сквозило у гостьи некое пренебрежение. Здесь Ксении не нравилось абсолютно всё.
– Разве это школа! Того и гляди завалится. Я в жизнь свою не видывала школу из досок крашенных! А учителя! Ну, не может историю, географию и труд девочек вести один преподаватель!
– Ксень, так ведь сама говоришь – отработаю, и в город… А вот оставались бы молодые учителя на селе, так и не было б такого.
– Так а работать как в такой школе? Ни тебе мебели нормальной, ни учеников…
Людмила суетилась, убирала со стола, накрывала к чаю. Махнула рукой Галинке, чтоб та сидела, не помогала – видела, что общаются, а сама прислушивалась и все больше мертвела.
В людях Людмила разбиралась неплохо. То ли глупая девица совсем, то ли наглая, то ли и то и другое вместе. Никак она уже не представляла ее своей будущей снохой.
Ксения уже лежала на плече у сына, и Людмила, почему-то с неприязнью увидела, как просто без повода поцеловала она Шурку в ухо. Он засмущался перед сестрой, встал, вышел покурить. Вскоре и Галина с Ксенией вышли.
А Людмила плюхнулась на табурет, положила локоть на стол.
И чего же она хочет для сына? И сама уж запуталась. Может это ревность материнская? Может хорошо все?
И сама себе ответила – наказание это за то, что Валентину обидела. Вот что…
Вскоре Шура с Ксенией ушли. Когда дверь за ними захлопнулась, на кухне стало тихо. И Люда с дочкой несколько минут молчали. А потом Галинка развела руками, и, подтверждая сомнения Людмилы, проронила:
– Видали вы таких! А?
Что тут делать, Людмила не знала. Опять с сыном говорить? Так уж столько отваживала его от Ольги, что начал он огрызаться и нервничать, и опять…
Вечером жаловалась Геннадию.
– Так ты и сама не определилась чего хочешь, – ответил муж, жуя котлету, – То наша местная не по тебе, то уж слишком не наша. Да и вообще от тебя уж ничего не зависит. Шурка сам выберет.
Сам…
Шурка все пропадал вечерами с Ксенией. Галина сказала, что Оля вообще перестала ходить на танцы.
В субботу днем Людмила, прихватив круглый магазинный кекс, сама направилась к Валентине. Ох, аж ладошки вспотели. Валька ведь и погнать могла.
Возле дома Валентины росла высокая береза. Сколько раз Валентина грозилась ее спилить. Осенью берёза желтела первая, почему-то раньше всех сбрасывая свою ярко жёлтую листву, засыпая и двор и крышу.
Калитка скрипнула, запорошенная золотым листом дорожка чуток успокоила. Рыжеволосая Оля, повязанная косынкой, вышла из-за сарая с граблями в руках. Видно было по озадаченному виду – не ожидала.
– Ну, здравствуй, Осень золотая.
– Здрасьте, тёть Люд. Так нет молока-то. Говорили же…
– Да я не за молоком, я к матери.
– А… заходите, в баньке она, топит.
Людмила зашла за дом, прошла к бане. Стояла она у Валентины в конце двора, над протекающей за двором небольшой речушкой. Валентина ее увидела, поставила ведро с водой на пень, поджидала, уперев руки в бока – поза ничего хорошего не предвещала.
– Здорово, Валентина. Топишь? – начала Людмила, чтоб начать…
– Топлю, суббота чай…
Из бани вышла младшая Валина дочка.
– Иди пока, Кать, я уж сама. Позову вас…, – отправила ее Валентина в дом.
Катерина пошла, оглядываясь.
– Хорошая какая рябина-то у тебя нынче. Крупная, – опять вокруг да около ходила Людмила.
– Да. Думаю пусть морозцем уж прихватит, тогда и … , – она покосилась на ведро с водой, – Ну, говори, Люд, мозги не крути, чай не по рябину пришла.
– Не по рябину. Пришла сказать, что не права была… Ну, насчёт Ольги-то. Дура я.
Валентина вздохнула, глядя на рябину, спокойно ответила:
– Не дура. Мать – просто. А матери они всегда дурные. Я ещё дурнее, когда кто про моих чего скажет. Убила б …
– Кекс вот. Ну, потом уж после бани чайку попьете. Не вовремя я. Пойду.
Людмила поставила кекс на скамейку и направилась со двора. Видно, не умела она просить прощение.
– Люд, – окликнула Валентина, – Да не переживай. Я уж Ольге полотенцем всыпала – совсем спятила, как будто других парней нет. Теперь смотрю за ней – задачи ставлю, чтоб отвлечь от любви этой дурной, – Валентина говорила и заносила ведро в низкую баньку. Оттуда ее обдало паром, – Раз Шурка в практикантку влюбился, так чего уж…
– Да ведь не знаю, Валь. Пути Господни…
Людмила издали увидела Ольгу. Она сгребала листву под деревьями. Лист золотой и она золотая. И такая она сейчас была красивая, притягательная своей неповторимой сладкой грустью.
Такая родная, что сильная характером Людмила, утерев набежавшую слезу, быстро пошла прочь по жёлтой берёзовой листве. Казалось ей сейчас, что это она сама разбила счастье сына.
– Тёть Люд, – услышала она уж за калиткой, – Погодите минутку. Минутку…
Оля махнула ей рукой и побежала в дом.
– Вот, возьмите, Шурке передайте. Потерял он, а я нашла.
Ольга держала в руках целлофановой пакет с беретом сына и ещё чем-то. Она протягивала пакет через забор.
Люда протянула руку, а потом отдернула ее.
– Оль, я пришлю его. Сама отдашь. Пришлю…, – Людмила пошла дальше вдоль забора.
– Тёть Люд… Постойте…
Но Людмила не останавливаясь шла дальше. Тогда Ольга обогнула забор, выскочила из калитки, догнала ее.
– Нет, тёть Люд, не надо присылать. Вот, возьмите, – она сунула пакет Людмиле в руки и быстро пошла назад.
Шурка спал, когда вернулась мать домой. Людмила положила пакет на цветастую клеёнку кухонного стола. Знала – сын проснется, придет сюда, перекусить. Это уж потом на гульки побежит.
А потом направилась во двор, управляться. Она зашла в дом уж ближе к вечеру и увидела, что Шурка сидит за столом и разглядывает содержимое пакета.
– Мам, откуда это?
– А… Оля передала. Говорит, потерял ты… А она нашла.
– Да… Потерял …,– сын в руках держал синюю прямоугольную подушечку с золотой отделкой, на которую аккуратно в два рядка были наколоты его форменные значки, – Ты знаешь, а медаль начищена. Она не была такой, – как-то задумчиво сказал Шурка.
– Ну и хорошо, разе плохо. Чего ты их снял-то? Заслуги же, да и красиво на пиджаке…
– Да так…
Шурка долго смотрел на значки, жевал, думал о чем-то своем. А потом быстро оделся.
– Ты опять до ночи?
– Нет, сегодня может раньше приду.
Людмила подошла к окну. Сын вышел за калитку, достал из кармана синюю подушку, ещё раз посмотрел на нее и направился совсем не в сторону дома своей учительницы, как обычно. Направо пошел.
Людмила не удержалась, выскочила…
Сын шел в дом, где желтела берёза, в дом, где жила Осень золотая.
