Он стоял на пороге собственной квартиры с сумкой в руках. В дверном проеме, заслоняя собой вход, высилась жена. За ее спиной мелькали испуганные лица детей.
— Мы с детьми остаемся здесь, а ты съезжай, — заявила она. Ее голос был ровным и холодным, как лезвие.
Я просто смотрел на нее, не в силах вымолвить слово. Это был мой дом. Мои обои, моя входная дверь, мой порог. И моя жена, которая выставляла меня за этот порог, как надоевшую собаку.
Все началось не вчера. Месяц назад уволили с работы. Не меня одного — пол отдела, кризис. Я пришел домой, сел за стол и сказал:
— Катя, все. Проект закрыли.
Она перестала мешать суп в кастрюле.
— Как все?
— Так и есть. Зарплату за два месяца отдали, и свободен.
Она молча поставила тарелку передо мной. Суп был пересолен. В тот вечер мы почти не разговаривали. Атмосфера в доме сгущалась с каждым днем. Мои попытки искать новую работу упирались в стену молчаливого неодобрения. Катя смотрела на меня так, будто я совершил преступление. Не против фирмы, а против нее лично.
— Нашел что-нибудь? — спрашивала она каждое утро, и в ее голосе была не надежда, а вызов.
— Нет, — отвечал я, и чувствовал себя виноватым. Виноватым в том, что не могу обеспечить семью, что сижу дома, что дышу ее воздухом.
Наш брак всегда держался на мне. Я был добытчиком, решателем проблем, каменной стеной. И стоило этой стене дать трещину, как все посыпалось. Катя не умела поддерживать. Она умела только требовать и потреблять.
Но однажды, неделю назад, луч надежды все же блеснул. Мой старый друг, Сергей, позвонил сам.
— Слушай, у меня тут проект небольшой, — сказал он. — Не бог весть что, но денег хватит. Поможешь?
Я чуть не расцеловал телефон. Это был шанс. Не просто работа, а спасательный круг. Я, сияя, сообщил новость Кате.
— Это надолго? — спросила она, даже не подняв глаз от телефона.
— На пару месяцев. Но это начало!
— Значит, опять временщина, — усмехнулась она. — А через два месяца опять будешь по диванам шляться?
Надежда, такая хрупкая, разбилась о ее равнодушие. Но я схватился за эту соломинку. Нужно было начинать работать, а для этого требовалось купить лицензию на одно специализированное программное обеспечение. Денег у меня не было. Мои последние сбережения ушли на коммуналку.
— Катя, мне нужны деньги, — подошел я к ней вечером. — Тридцать тысяч. На софт. Это для проекта Сергея.
Она посмотрела на меня как на сумасшедшего.
— Какие деньги? У нас их нет. Ты что, не в курсе?
— Я знаю, что у тебя есть свой депозит. Тот, что твоя мама подарила. Дай мне взаймы. Я верну, как только получу первый перевод.
Ее лицо исказилось.
— Тронуть мою подушку безопасности? Чтобы ты ее прокутил на очередную свою авантюру? Ни за что.
Мы ругались долго и громко. Дети притихли в своей комнате. В конце она сказала фразу, которая повисла в воздухе тяжелым грузом:
— Я устала быть замужем за неудачником.
Это прозвучало как приговор.
На следующий день я пошел к Сергею, пытаясь найти выход. Мы сидели в его офисе, я что-то бормотал о отсрочке, а он смотрел на меня с жалостью. Вдруг его взгляд упал на мой телефон, лежавший на столе. На экране ярко горело уведомление из банка о списании крупной суммы.
— Погоди, — Сергей нахмурился. — Ты вчера говорил, что денег нет. А тут… сто двадцать тысяч? За что?
Ледяная пустота заполнила меня. Я открыл приложение. История операций была передо мной. Деньги были переведены на счет туристического агентства «Райский Отдых». Я вспомнил, как Катя в последнее время часто говорила по телефону с сестрой, что-то обсуждая шепотом. Как на ее компьютере мелькали вкладки с видами курортов.
Я позвонил ей, не в силах сдержать дрожь в голосе.
— Катя, что за перевод?
— А, ты уже увидел? — в ее голосе не было ни капли смущения. — Мы с Ленкой и детьми бронируем тур в Турцию. На море. А то тут одна депрессия.
У меня подкосились ноги.
— На какие деньги? Это же твой депозит…
— Именно. Мой. И я решила, что мне и детям нужен отдых. От всего. И особенно от тебя.
Я не помню, как добрался до дома. В голове стучало: «Сто двадцать тысяч. Отдых. От тебя». Я вошел в квартиру. Дети уже спали. Катя сидела на диване, смотрела сериал и ела йогурт.
И тогда я взорвался. Говорил о предательстве, о доверии, о том, что эти деньги могли стать началом нашего общего дела, нашего спасения. Я кричал, что она своими руками рубит сук, на котором сидит.
Она выключила телевизор и медленно повернулась ко мне.
— Надоело. Надоело жить в ожидании, когда ты станешь мужчиной. Я не хочу больше это терпеть.
— Так что, развод? — прошипел я.
— Пока нет. Но ты — съезжаешь.
И вот я стою на пороге. Сумка с ноутбуком и парой вещей в руке. Дети смотрят на меня испуганно из-за спины матери. Младшая, Аленка, плачет.
— Папа, ты куда?
— Папа ненадолго, — говорю я, и голос предательски срывается.
Я смотрю на Катю. На ее каменное, непроницаемое лицо. И вдруг вся злость, вся боль, вся обида уходят. Остается только ледяная, трезвая ясность. Она не просто выгоняет меня. Она отнимает у меня дом, но оставляет мне всю ответственность. Она остается в моей квартире, будет тратить мои будущие деньги, жить моей жизнью, пока я буду скитаться по углам. И она ждет, что я сдамся. Что я буду умолять, просить, пытаться вернуться.
Но в этой ясности рождается сила. Та самая, о которой я забыл, пока пытался быть для всех опорой. Сила сказать «нет». Сила отказаться от игры по ее правилам.
Я медленно опускаю сумку на пол. Не входя в квартиру, а оставляя ее в коридоре, на самой границе.
— Нет, Катя, — говорю я тихо, но так, что каждое слово отдается эхом в тишине. — Я никуда не съезжаю. Это мой дом. Я его покупал. Я за него плачу. И если кому-то здесь невыносимо, дверь — вот она.
Я делаю шаг назад, за пределы квартиры.
— Но учти, — продолжаю я, глядя ей прямо в глаза, — с этого момента ты для меня — никто. Ни жена, ни подруга, ни даже соседка. Ты — человек, который живет в моей квартире. И наш разговор теперь только один — о том, когда ты ее освободишь.
Я поворачиваюсь и иду к лифту. Сердце колотится, но в груди — непривычная твердость. Я не оглядываюсь. Я слышу, как за моей спиной захлопнулась дверь. Но это уже не имеет значения. Дверь в мою старую жизнь закрылась. А в новой — я наконец-то свободен.
