Я стояла над ним с тарелкой супа, которую он даже не взглянул. Три дня. Семьдесят два часа. Он лежал на том же диване, уставившись в потолок.
— Андрей, поешь хоть немного.
— Отстань, Лена.
Его голос был плоским, пустым. Как будто провалился куда-то далеко, а на диване осталась лишь оболочка. Я поставила тарелку на стол. Холодный суп жирным пятном расползся по краям.
А ведь всего неделю назад он вернулся с работы раньше обычного. Бросил ключи на тумбу — они звякнули, как похоронный звон. И сказал то, что перевернуло нашу жизнь.
— Я уволился.
Он не сел, не лег — он рухнул на диван. И не вставал. Как будто диван стал его новой работой, единственным местом в мире.
— Ты что, совсем с ума сошел? — мой голос сорвался на визг. — Как уволился? Сейчас же позвони шефу, скажи, что передумал!
— Не позвоню, — он отвернулся к стене. — Всё. Конец. Никакой работы.
Дети испуганно притихли в своей комнате. Я слышала их шепот. Маша, наша восьмилетняя дочь, спросила у брата — папа сильно заболел? А пятнадцатилетний Кирилл буркнул — не лезь не в свое дело.
Вечером я попыталась говорить спокойно.
— Андрей, ну объясни хоть что-нибудь. Почему? Что случилось?
— Устал. Всё. Надоело.
Он не смотрел на меня. Его «надоело» повисло в воздухе, тяжелое, как камень. Я почувствовала, как подкашиваются ноги. Наша ипотека, кружок Маши, курсы Кирилла… Вся наша жизнь, такая налаженная, рухнула в один миг.
А ведь когда-то все было иначе. Мы познакомились в институте. Он — худой, голодный студент-технарь, я — будущий педагог. Жили в общаге, грелись одной грелкой с чаем, мечтали.
— У нас всё будет, Ленка, — говорил он, обнимая меня. — Я стану лучшим инженером в городе. Купим тебе платье с перламутровыми пуговицами.
Пуговиц этих так и не купил. Смеялся потом — найди, мол, сейчас платье с перламутровыми пуговицами. Но всё остальное — было. Хорошая работа, квартира, машина, дети. Он строил карьеру, я растила детей. Мы были командой.
Помню, как он защищал свой первый крупный проект. Не спал ночами, чертил, вычислял. А когда всё получилось, схватил меня на руки и закружил посреди кухни.
— Мы сможем всё, Лена! Всё!
Куда делся тот человек? Тот, что мог свернуть горы?
На четвертый день я не выдержала и позвонила его старому другу, Сергею. Они вместе начинали в институте. Сергей сейчас владел небольшой, но успешной фирмой.
— Лена, я в курсе, — вздохнул он в трубку. — Он мне написал. Дай ему пару дней прийти в себя. Потом пусть заходит ко мне. Место для него найдется.
Мне показалось, что в комнате стало светлее. Я буквально влетела в гостиную.
— Андрей! Серёга звонил! Говорит, заходи, обсудим! У него для тебя работа!
Он медленно перевел на меня взгляд. Впервые за несколько дней в его глазах что-то шевельнулось. Не радость, нет. Скорее — интерес.
— Правда? А что за работа?
— Не знаю, но он ждет тебя! Вставай, приведи себя в порядок, сходи к нему!
Он сел. Провел рукой по щетине.
— Ладно. Завтра схожу.
Я чуть не заплакала от облегчения. Всё, самый страшный период позади. Сейчас он встрепенется, вернется к жизни. Мы справимся.
На следующий день он ушел к Сергею. Я весь день ходила как на иголках. Готовила его любимые котлеты, навела в доме блеск. Дети чувствовали мое настроение и притихли.
Он вернулся через три часа. Молча прошел в комнату, молча снял куртку и молча лег на диван. На прежнее место.
— Ну и что? — спросила я, и голос мой дрогнул. — Как встреча?
— Никак, — он уткнулся лицом в спинку дивана. — Предложил быть у себя на побегушках. Я не могу, Лена. Я не могу начинать всё с нуля. Я не мальчик на побегушках.
Во мне что-то оборвалось. Я подошла к дивану, схватила его за плечо и заставила повернуться.
— Ты что творишь?! — кричала я, и слезы текли сами по себе. — Ты думаешь только о себе! О своем унижении! А мы? Дети? Ипотека? Ты готов нас всех похоронить заживо, лишь бы твое самолюбие не страдало?
Он смотрел на меня пустыми глазами.
— Отстань.
В ту ночь я не спала. Лежала и смотрела в потолок. Рядом посапывала Маша, забравшаяся ко мне под бок. Я чувствовала, как во мне зреет что-то твердое, холодное. Злость. Безнадега съедала изнутри.
Утром я встала, умылась ледяной водой и собрала детей в школу. Потом зашла в гостиную. Андрей лежал в той же позе.
— Встань, — сказала я тихо, но так, что он вздрогнул.
— Что?
— Я сказала, встань. Сейчас же. И убери за собой на кухне. Посуда не помыта.
Он смотрел на меня, не понимая.
— Ты слышала, что я сказал? Я уволился. У меня депрессия.
— А у меня на руках двое детей и кредиты, — голос мой был стальным. — У всех нас есть обязанности. Твоя депрессия — не индульгенция. Встал. Убрал. А потом мы пойдем.
— Куда это мы пойдем? — он с недоверием приподнялся на локте.
— Искать тебе работу. Или мне. Или нам обоим. Но лежать и жалеть себя мы больше не будем.
Я подошла к окну и распахнула его настежь. В комнату ворвался холодный воздух.
— Выбирай. Или ты встаешь и идешь со мной. Или я ухожу с детьми. Навсегда.
Он смотрел на меня, и в его глазах наконец-то появилась осмысленность. Не злости, нет. Скорее, удивления. Шока. Он не видел меня такой никогда.
Он встал. Медленно, нехотя, но встал. Помыл посуду. Потом пошел бриться. Я слышала, как жужжит бритва. Звук обычной жизни.
Мы вышли из дома вместе. Он молчал. Я тоже. Мы зашли в первый же парк и сели на лавочку.
— Мне было плохо, Лена, — он сказал это в пространство, глядя на голые деревья. — Я выгорел. Понимаешь? Как будто я — пустой. И нет больше сил. Ни на что.
— А я думала, ты нас разлюбил, — выдохнула я.
— Нет. Я просто перестал себя любить.
Впервые за долгое время я взяла его руку. Она была холодной.
— Знаешь, что мне сказала сегодня Маша? Она спросила — мама, а папа когда-нибудь снова будет смеяться?
Он сглотнул.
— А что ты ответила?
— Я сказала — будет. Обязательно будет. Мы ему поможем.
Он закрыл лицо руками. Плечи его задрожали. Он не рыдал, просто тихо плакал. Сбрасывая напряжение этих недель.
Мы проговорили на лавочке два часа. Он рассказал всё. О том, как начальство годами выжимало из него все соки, как обесценивало его работу, как последний проект, в который он вложил душу, отдали на откуп племяннику директора. И как в тот день он просто не смог переступить порог офиса. Сердце заколотилось, стало нечем дышать.
— Я не трус, Лена, — голос его сорвался.
— Я знаю. Ты просто устал. Мы найдем тебе другую работу. Может, не такую престижную, но спокойную. А я пойду работать. Мне уже предлагали место в лицее.
— Нет, это я должен…
— Мы — должны, — перебила я. — Вместе. Мы не дети, Андрей. Мы семья. И будем решать это как семья.
Он посмотрел на меня, и в его глазах я наконец увидела того самого парня из общаги. Уставшего, потертого жизнью, но живого. Не сломленного.
— Хорошо, — он кивнул. — Как семья.
Мы шли домой, и он не держал меня за руку, а просто взял под руку. По-старому. По-домашнему.
— Знаешь, — сказал он, уже подходя к нашему подъезду. — А ведь я помню про те перламутровые пуговицы. Я их так и не купил.
Я посмотрела на него, на его уставшее, но чисто выбритое лицо, и улыбнулась.
— Ничего. Главное, что ты наконец-то встал с того дивана.
Он усмехнулся. Слабo, но это была первая улыбка за долгие недели.
— Да. Встал.
Мы зашли в подъезд. Дверь закрылась за нами. Впереди был разговор с детьми, поиски работы, долги… Но мы шли по лестнице рядом. И это было главное.
