Тот день, когда мать приезжала ее навестить, Юля помнила смутно. Кажется, ей было пять лет или около того; может, меньше. Воспоминания мелькали обрывками: скрип двери, резкий запах каких-то одновременно и сладких, и горьких духов, стук каблуков по дощатому, выкрашенному коричневой краской полу. Мать смеялась, что-то говорила, снова смеялась… У нее были невероятно красивые, ярко накрашенные губы и длинные светлые волосы, подведенные черным глаза, тонкие запястья и мелодичный голос.
Юлю она не обняла. Да что там ― даже не посмотрела в ее сторону, хотя та настырно крутилась под ногами. Бабушка Нюра что-то укоризненно говорила, хмурила ровные черные брови. Юля не слушала ― все ее внимание было направлено на мать. Та казалась ей безумно красивой, даже какой-то сказочной, волшебной ― точно принцесса из тех самых мультиков, что показывали утром в субботу.
― Ты бы девку пожалела, ― качала головой бабушка и снова хмурилась. ― Совсем ты распустилась, Катя.
Мать поморщила красивый нос.
― Не твое дело, ― покопалась в сумке, кинула на стол перевязанную канцелярской резинкой пачку банкнот. ― Вот, на карманные расходы вам. Через месяц еще пришлю.
Юля и тогда, будучи совсем маленькой, понимала, что бабушка брезгует этими деньгами. Но взяла, спрятала в ящик стола, где лежали ножи, половники, щипцы и прочая кухонная утварь.
― Совсем тебе дочь не жалко! Не о себе ― так о ней подумала б. Если не нужна ― зачем рожала? Это ж человек, живой человек. Не кукла!
― Не нужна? ― пропищала из-под стола Юля. ― Как не нужна?
Она не хотела верить своим ушам. Бабушка, наверное, перепутала! Конечно же, она нужна маме, и та приехала, чтобы ее забрать ― и никак иначе!
― Мам, не начинай даже, ― протянула Катя и поспешно встала. ― Все, мне нужно бежать. Позвоню, напишу.
Цокот каблучков по полу. Стук двери. Тишина. Юля сидела под столом, сжавшись в комочек, глотая подступающие к глазам горькие слезы детской обиды. Как это ― не нужна?.. Почему?..
Бабушка тяжело опустилась на табуретку. Запричитала, сжимая на коленях узловатые, натруженные руки. Зачем-то сняла фартук, потом снова надела ― перед приездом матери она месила тесто, собиралась печь булочки. Гостей никто не ждал…
Потом деньги исчезли из кухонного ящика. Юля сама не знала, зачем проверяла ― из любопытства, наверное. Или потому, что эти банкноты были единственной ниточкой, что связывала ее с матерью.
Спустя несколько дней Юля обнаружила, что мама забыла на комоде флакон своих странных сладко-горьких духов. Задыхаясь от преизбытка чувств, схватила, сунула под майку. Заметалась по комнате, гадая, куда спрятать ― ведь если бабушка увидит, то уж наверняка выкинет! Бабушка вообще едва терпела все, что было так или иначе связано с матерью, и старалась не говорить и не вспоминать о ней вовсе.
Духи в итоге оказались под подушкой. Бабушка Нюра нашла их на следующий день, когда застилала кровать. Подержала флакон в пальцах, покрутила. Понюхала.
― Мусор! ― наконец сказала и презрительно скривилась. ― Все, что Катька за собой оставляет ― это мусор!
Собиралась выкинуть флакон, но Юля выхватила из рук. Может, если сохранить его, то мама вернется? Поймет, что забыла, и приедет забрать?
Она не вернулась.
***
Бабушка Нюра была простой деревенской женщиной, волей случая перебравшейся жить в город. Умом она не блистала, хорошими манерами тоже, поэтому растила Юлю так, как умела ― грубо, но честно. О Кате говорила редко и всегда ― сквозь зубы, отводя глаза: «Пошла по наклонной твоя мать! Не будь как она, учись, берись за ум!»
Юля пугалась этих слов. Как это ― браться за ум? А вдруг у нее не получится? Что тогда? А как мама могла пойти по наклонной, что это за загадочная «наклонная» такая, и почему по ней нельзя ходить? И почему бабушка такая злая, аж глаза сверкают? Она всегда становилась какой-то колючей, стоило только Юле упомянуть в разговоре маму. Видимо, не хотела вспоминать. Наверное, они поссорились когда-то, и бабушка обиделась.
Но деньги от Кати приходили исправно. Только деньги ― ни записок, ни телефонных звонков. Ей не было интересно, как они живут. Впрочем, и о себе она ничего не рассказывала, и почему бабушка решила, что она «пошла по наклонной», Юля не понимала. А вдруг она не пошла?..
Время шло. Юля закончила школу, поступила в медицинский техникум. Жизнь шла своим чередом, и она уже прекрасно понимала, что не нужна Кате ― иначе почему она так и не появилась? На душе было горько, будто чего-то не хватало; подсознательно, наверное, Юля продолжала ждать маму. Точнее, маленькая девочка внутри нее все надеялась, что однажды та все-таки придет, поймет все, передумает оставлять ― и они будут счастливы, как мать и дочь…
Бабушка Нюра все так же избегала разговоров о ней. Впрочем, Юля и так все знала и не заводила речи.
После вуза она устроилась на работу медсестрой в местную поликлинику. Там встретила Антона, врача-кардиолога ― спокойного, твердого, как скала. Отношения у них были серьезные, через год уже говорили о свадьбе. Юля согласилась.
― Ну хорошо, ― радовалась бабушка Нюра. ― В надежные руки тебя, внучка, отдаю! Нравится мне твой жених.
Она умерла тихо, во сне. Разбирая ее вещи, Юля нашла старые фото Кати и пачку документов на денежные переводы ― все из разных городов. И тот самый флакон духов со сладко-горьким запахом.
* * *
Юля не хотела искать мать, приняла твердое решение ― не будет даже думать об этом. Но однажды, проснувшись среди ночи, вдруг поняла, что хочет ее увидеть. Посмотреть в глаза. Спросить, почему оставила? Почему не вернулась? Почему даже не интересовалась ее жизнью?
Как выяснилось, Катя жила в маленьком, сером городке-спутнике, в обшарпанной общаге, где пахло дешевым алкоголем, тараканами и безнадегой. Юле не стоило никаких усилий ее найти: просто приехала по адресу последнего денежного перевода. Отыскала общежитие. Поднялась по узкой, замусоренной окурками, бетонной лестнице.
― Екатерина Ивашова тут живет? ― спросила у женщины, открывшей дверь.
Та посмотрела на нее безразличными, рыбьими глазами.
― Тут. Пятая комната.
Юля осторожно пробралась по коридору, толкнула дверь. Мать спала на кровати, отвернувшись к стене. На стене висел выключенный телевизор, на подоконнике стояли давно увядшие цветы в сколотой вазе.
Катя вдруг подкинулась на кровати, заозиралась растерянно, моргая пустыми полупьяными зенками.
― Ты хто? ― прохрипела она, увидев Юлю.
Резко пахнуло перегаром и табаком.
― Не узнаешь?
Катя пробормотала что-то, засмеялась было, но осеклась, зыркнула на дочь. От ее былой красоты не осталось ни следа ― разве что густые белокурые волосы.
― Должна, что ли, узнать?
Юля ничего не ответила, просто вышла.
Еще несколько дней она наблюдала за ней издалека, с улицы. Мать пила каждый день в компании других обитателей общаги, таких же забулдыг, скандалила с ними же после выпитого. Однажды упала пьяная в стельку у стены общежития. Прохожие перешагивали через ее тощее тело, брезгливо морщились: опять напилась, да когда уже закроют этот притон алкашей?
Юля молча стояла чуть в стороне.
* * *
Через полгода на телефон вдруг пришло СМС ― сухое сообщение с ошибками: «Катя памерла. Серце. Харонить некому, только вы остались. Если нада, забирите ее вещи». Написала соседка матери по общежитию, женщина по имени Лида ― так она себя назвала.
Сперва Юля не хотела ехать. Спрашивала совета у Антона, но тот неизменно отвечал, что решение может принять только она одна. «Если захочешь поехать ― поедешь. Но не ради нее. Ради себя», ― так говорил.
Юля приехала. Соседка Лида, женщина с «прожженным жизнью» лицом, достала из старого шкафа сумку.
― Она ничего ценного не держала. Вот разве что… ― извлекла пустой флакон с поблекшей этикеткой. ― Все твердила, что это ее счастливые. Что таких уже не делают.
Юля протянула руку, и Лида вложила в нее духи. Юля стояла, глядела на него, думала, что, наверное, мать тогда обнаружила, что забыла тот флакон, и купила другие. Духи давно выдохлись, остался лишь призрак запаха. Когда-то Юля живо представляла себе сцену: вот мать возвращается за ними, и она протягивает ей заветный флакон, а та вдруг все понимает, просит прощения и плачет.
Эта сцена так и осталась фантазией. А Юля все стояла, смотрела на духи и ждала, что что-то почувствует, но не чувствовала ничего.
Это был просто кусок стекла. Пыльный хлам.
На перроне перед обратным поездом Юля достала флакон из сумки и без сомнений бросила в урну. Почему-то вспомнилось, как бабушка хотела выкинуть тот, первый флакон, а Юля выхватила, спрятала. Как ждала, ждала, ждала… Как аккуратно мазала духами запястье ― по чуть-чуть, чтобы не израсходовать, и нюхала до головокружения.
* * *
Дома Антон молча обнял ее. Юля прижалась всем телом, положила голову на плечо. На столе стояла чашка горячего чая с лимоном.
― Как назовем дочь? ― спросила Юля.
Антон ответил не сразу. Она почувствовала, как дрогнула его рука, как напряглись мышцы.
― А если будет сын? ― спросил.
Юля отстранилась, посмотрела в глаза, улыбнулась:
― То есть ты даже не спросишь, когда я узнала и как?
Антон мотнул головой. Тоже улыбнулся.
― Назовем ее Нюрой. Анной. Красивое имя.
В тот вечер Юля долго смотрела через окно на звезды. Рядом стояло фото в рамке ― бабушка Нюра у розового куста с яркими красными цветами. Юля иногда глядела на нее и тихо, почти беззвучно с ней говорила. Она скучала по бабушке, но теперь у нее был Антон и будущий ребенок.
Где-то там, в другой жизни, была женщина, которая родила ее и ушла, и она никогда ― никогда! ― не поступит так со своей дочерью. И здесь, в тепле и тишине, была ее настоящая семья.