— Слушайте, а имя-то уже подобрали дочке? — спросила Елена Петровна, разливая чай.
— Нужно что-то простое, звучное. Например, Ольга. Или Алла. А назовите в честь меня — Еленой. Хорошее имя, я его люблю.
— Мам, это наш ребёнок, — твёрдо сказала Анна. — Мы сами его назовём. Мы уже все решили. Дочь назовём Ларисой…
Мама замерла, а потом её лицо исказилось гримасой обиды.
— Ну вот, так я и знала. Вы что, специально? Мне назло? Хотите меня унизить?
Анну будто обожгло. Она не понимала. Потом до неё дошло. Лариса — так звали женщину, к которой ушёл её отец, когда Анне было тринадцать. Та самая, которую мама ненавидела все эти годы.
Анна и её муж Сергей переглянулись. До родов оставались считанные дни, и в их квартире уже царила идеальная готовность: сложенные вещи, собранная кроватка, поглаженные крошечные комбинезоны. И главное — выбрали имя, перебран десяток вариантов, прежде чем они сошлись на этом.
— Я что, угадала? — спросила мама Анны, Елена Петровна, с подозрением глядя на дочь. Её тон был не резким, а презрительно-ироничным, снисходительным. — Только не говори, что вы её так назовёте. Лариса? Нет, вы подумайте! Бедный ребёнок! Старушечье имя какое-то. Да её в садике задразнят! Крыса-Лариса. С вас станется!
У Анны с детства сводило живот от этого тона. Она всегда мысленно прокручивала каждую свою реплику, подбирала слова, чтобы не дать повода для очередной обиды. В детстве мама могла не разговаривать с ней неделями — за плохую оценку, за забытое «спасибо», за неправильный взгляд. Анна научилась молчать в ответ, забиваясь в свою комнату под аккомпанемент грохочущих на кухне кастрюль.
Да, Елена Петровна была сложным человеком, но она старалась. В детстве у Анны всегда была еда, чистая одежда, летние поездки на море. Мама умела заботиться, любила, видимо, по-своему. Её любовь часто звучала как упрёк: «Иди, ешь, пирогов тебе напекла, неблагодарной».
Сейчас Анне было тридцать. Свой дом, муж, ипотека, работа. Решение завести ребёнка далось нелегко — вечные сомнения, то работа, то деньги. Елена Петровна, конечно, не упускала возможности вставить своё слово:
—Где внуки? Время-то идёт. Я хочу понянчить малыша, а вы всё тянете.
Когда Анна наконец забеременела, мама обрадовалась. Они даже сблизились. Елена Петровна звонила каждый день, спрашивала о самочувствии, приглашала на воскресные обеды. И вот, за неделю до срока, зашёл тот самый роковой разговор.
Перед самыми родами они разругались окончательно. Елена Петровна звонила и умоляла:
—Ну подумайте хорошо! Назови как хочешь, но только не Ларисой. Я тебе даже на самую лучшую коляску денег дам. Только не это имя!
— Мама, хватит! Это наш ребёнок, и мы решаем! — сорвалась тогда Анна.
Родила она легко. Разослала родне сообщение: «Девочка. Все хорошо. Назвали Ларисой». Все позвонили, поздравили. Кроме матери. Оказалось, та ждала личного звонка, особых почестей, как будто внучка была рождена лично для неё.
На выписке Елена Петровна стояла в углу, мрачная.
— У меня насморк, не хочу заражать, — бросила она в пространство, не подходя ни к дочери, ни к внучке.
Прошло время. Маленькой Ларисе уже был год и три месяца. А Елена Петровна так и не увидела внучку. Зато свекровь со свёкром души не чаяли во внучке. С радостью играли с ней, приходили в гости с подарками, и никогда не указывали, что и как делать. Просто любили, без всяких условий.
Анна первое время писала маме, отправляла фотографии. В ответ — молчание. Однажды они столкнулись на дне рождения родственницы. Мама мельком глянула на девочку и отвернулась, словно та была пустым местом.
Анна уже устала думать: «Может, съездить? А вдруг ей одиноко? А вдруг она просто ждёт первого шага?» Но потом она вспоминала себя, маленькую, следующей за мамой по пятам и умоляюще спрашивающую:
—Мама, ты меня уже простила? Ты со мной разговариваешь?
В ответ — ледяное, всеразрушающее молчание.
Теперь у неё была своя дочь. И Анна поклялась, что её Лариса никогда не будет стоять у запертой двери и бояться спросить: «Мама, я тебя обидела?»
«А что, если мама серьёзно больна?» Она поделилась опасениями с Сергеем. Тот, всегда прагматичный, вздохнул:
— Аня, она бы позвонила. Или тётя Катя бы намекнула. Но если тебе неспокойно… Поезжай. Для собственного успокоения.
Решение пришло само, в виде ночного кошмара. Анне приснилось, что она снова маленькая, а мама лежит в постели, не двигаясь, и дверь в её комнату не открыть. Проснувшись в холодном поту, Анна поняла, что больше не выдержит.
Она поехала в субботу, без предупреждения. На всякий случай взяла годовалую Лару с собой — живой щит, или, может, живой мост.
Сердце бешено колотилось, когда она поднималась по лестнице, знакомой до боли. Постояла у двери, слушая, как дочка что-то лопочет на своём тайном языке. Позвонила.
Дверь открылась не сразу. Потом щёлкнул замок. На пороге стояла Елена Петровна. Она постарела. Несильно, но как-то осунулась. Волосы были собраны небрежно, на ней был старый, потёртый халат. Она уставилась на Анну, потом взгляд скользнул на девочку, которую та держала на руках.
— Мама, — начала Анна, и голос её дрогнул. — Мы были рядом, вот и… зашли.
Елена Петровна молча отступила, пропуская их в квартиру. В квартире был идеальный порядок, как всегда…
Анна прошла в гостиную, поставила сумку с детскими вещами. Лара, увидев незнакомую обстановку, притихла и крепче вцепилась в мамину кофту.
— У тебя всё в порядке? — спросила Анна, чувствуя себя нелепо.
— Жива-здорова, — отрезала мать, стоя у порога. — Небось, думала, померла уже, раз почти через год собралась навестить.
— Мам, не надо так. Я звонила, писала… В ответ — тишина…
— Присылать фоточки — это не одно и то же, что приехать…
Они стояли и молчали. Маленькая Лариса, освоившись, начала потихоньку вырываться из маминых рук. Анна опустила её на пол, придерживая. Девочка сделала несколько неуверенных шажков, держась за диван, и потянулась к яркой вазе на журнальном столике.
— Нельзя, — автоматически сказала Анна.
Елена Петровна наблюдала, не двигаясь. Её лицо было каменным. Лариса, не добравшись до вазы, утратила интерес и, переваливаясь с ноги на ногу, направилась к старому креслу. А потом, не удержав равновесия, мягко плюхнулась на пол. Не больно, просто от неожиданности. Она на секунду замерла, её губки дрогнули, готовые заплакать.
И тут случилось то, чего Анна не видела никогда. Лицо Елены Петровны дрогнуло. Каменная маска треснула. Она сделала быстрый шаг вперёд, наклонилась и, прежде чем Анна успела среагировать, подхватила девочку.
— Ну-ну, ничего страшного, — проговорила она, и её голос, привыкший к металлу и сарказму, звучал непривычно мягко и неуверенно. — Упала? Поднимаемся.
Она держала внучку на руках, неловко, как будто боялась раздавить. Лариса, удивлённая таким поворотом, перестала хныкать и уставилась на бабушку большими, влажными от слез глазами.
— Какая ты уже большая, — прошептала Елена Петровна, глядя на неё.
Анна замерла, боясь пошевелиться, боясь спугнуть этот хрупкий миг.
Мама качнула девочку на руках, потом медленно повернулась к Анне.
—У неё твои глаза, — тихо сказала она. — Точно, как в детстве…
Она сделала паузу, словно борясь с собой.
— Ларочка… — выдохнула она наконец, называя имя. Впервые. Не «она», не «девочка», а «Ларочка».
Елена Петровна не стала просить прощения, а Анна — объяснять. Они просто стояли — мать, дочь и внучка, которую наконец-то назвали по имени. И этого, для начала, было достаточно…
