И деньги получила и забот никаких!
Говорят, дача — это место для души. Ну, может, и так, если твоя душа готова к сорнякам, комарам и свекрови, которая считает себя местным божеством. У нас с мужем дача есть, а вот земли под ней — юридически ни клочка. Всё записано на Наталью Александровну, маму моего Славки.
И пока мы с ним тянем эту лямку — платим за свет, воду, ремонтируем забор и косим траву до состояния газона а-ля Версаль, — свекровь нежится в шезлонге и копошится на своих четырёх грядках.
При этом не забывает напомнить: «Это всё моё, не обольщайтесь». Ну, спасибо, что хоть вслух сказала, а то я уже думала, мы тут хозяева.
Мы с этим мирились. Славка вообще философ: «Маман же не вечная, Тань, потерпим». Я кивала, полола, поливала и не жаловалась. Наталья Александровна, если честно, и правда была ничего себе свекровь.
Не злая, не ядовитая, даже пироги пекла иногда — с капустой, как я люблю. Пока не заболела, я её реально ангелом считала. Ну, почти.
А потом приключилось. Ранней весной, когда ещё снег толком не сошёл, свекровь встала утром и поняла, что ни вдохнуть, ни нагнуться. Сердце, говорит врач, пошалило.
Выписали ей больничный режим, покой, никаких нагрузок минимум год. То есть грядки её теперь сиротствуют, шезлонг пылится, а мы с мужем, как две здоровые лошади, стоим и чешем затылки: что делать?
И тут меня осенило. Пока Наталья Александровна «отдыхает» в больнице, почему бы нам не рвануть на дачу? Тем более что её болезнь так удачно освободила четыре грядки.
Я уже мысленно рассадила там кабачки, помидоры, укропчик — прям огород мечты, а не эти её вечные редиска с петрушкой. Славка, правда, бурчал что-то про «нехорошо это», но я его быстро уговорила: «Слав, это ж наш шанс! Хоть раз поживём для себя». Он вздохнул, взял лопату, и мы поехали.
Приезжаем. Весна, птички поют, воздух свежий — красота. Проходим на участок, и тут я чуть не рухнула прямо в грязь. На свекровиных грядках, сияя улыбками и махая лопатами, копошатся наши соседи — Петровы.
Маша и Коля, милейшие люди, между прочим. Мы с ними даже мой день рождения как-то отмечали, водку пили под шашлык и пели «Ой, мороз, мороз». Но сейчас я смотрю на них и понимаю: что-то тут нечисто.
— Здрасте, Маша, Коля, — говорю я, стараясь держать лицо, хотя внутри уже буря. — А вы чего тут забыли? Это ж вроде наши грядки, нет?
Маша, не выпуская лопату, оборачивается и выдаёт с такой невинной улыбочкой:
— Ой, Танечка, привет! Да мы тут новые территории осваиваем. А ты чего возмущаешься, будто мы у тебя что-то украли?
— Ну как бы да, — отвечаю я, уже чувствуя, как сарказм лезет из ушей. — Четыре грядки. Те самые, которые вы сейчас перекапываете. Может, поясните, что за самодеятельность?
И тут начинается цирк. Маша кладёт лопату, подпирает руки в боки и рассказывает. Оказывается, пока мы с мужем строили планы на свекровино «наследство», Наталья Александровна времени зря не теряла.
Загремела в больницу, вызвала Петровых прямо в палату — да-да, по телефону, с капельницей в руке! — и сдала им в аренду свои грядки. За 15 тысяч рублей, наличкой, на весь сезон. Под расписку, между прочим. Сказала: «Мне покой нужен, а вам огород пригодится». И они, не будь дураками, тут же прискакали копать.
Славка рядом стоит, молчит, только лопатой в землю тыкает. А я чувствую, как во мне просыпается то ли прокурор, то ли базарная тётка.
— Да вы серьёзно? — говорю я Петровым. — Это ж наш огород! У меня семена заготовлены, план посадок составлен! Вы чего творите?
Маша всплескивает руками, театрально закатывает глаза:
— Вот те нате! Мы деньги заплатили, Тань. 15 тысяч, прямо в больнице отдали. Всё по-честному.
— И сколько? — спрашиваю я, уже понимая, что сейчас будет ещё интереснее.
— 15 тысяч, — повторяет она. — Наличными. Под расписку.
Тут Славка наконец очнулся и буркнул:
— Маман совсем с катушек съехала.
А я стою, считаю в уме: 15 тысяч — это три мешка картошки, два новых шланга и краска для забора. И думаю: ладно, чёрт с вами, выкуплю я эти грядки. Главное, чтобы мои кабачки не пропали.
— Хорошо, — говорю, — сейчас переведу вам обратно. Сколько там? 15?
Маша с Колей переглянулись, пошушукались, и Коля вдруг выдаёт:
— Ну, Тань, мы ж уже нервы потратили. Давай 25, и разойдёмся по-хорошему.
— Это как это 25? — я чуть не поперхнулась воздухом. — Вы ж 15 заплатили!
— А десять за моральный ущерб, — подхватывает Маша. — Мы тут копали, планы строили, а ты нас выгоняешь. Это стресс, Танечка, пойми.
Я посмотрела на них — стоят, такие несчастные, чуть ли не плачут над своими лопатами. И думаю: лучше заплачу, чем всё лето их рожи на своём огороде терпеть. Перевела им 25 тысяч с телефона, они собрали манатки и ушли, напоследок ещё и «до свидания» пропели. А я осталась с пустыми грядками и чувством, что меня только что развели, как лохушку на рынке.
Дома Славка долго молчал, а потом выдал:
— Надо дачу переписать. На тебя или на меня — не важно. А то маман ещё что-нибудь отмочит. Вдруг участок целиком сдаст какому-нибудь Васе Пупкину? Будем потом доказывать, что не верблюды.
Я только кивнула. Потому что если Наталья Александровна с больничной койки умудрилась нас так подставить, то что она выкинет, когда поправится? Завещание на Петровых напишет? Или вообще дачу в ипотеку сдаст, а нам скажет: «Вы ж здоровые, справитесь»?
Через неделю свекровь выписали. Приезжаем к ней в гости, а она сидит, вся такая слабенькая, с чашкой чая, и невинно так спрашивает:
— Ну что, Танюш, как дача? Грядки целы?
Я чуть чаем не подавилась. Славка под столом мне ногу отдавил, мол, молчи. А я всё-таки не удержалась:
— Целы, Наталья Александровна. Только 25 тысяч за них пришлось выложить. Это нормально вообще?
Она глаза подняла, хлоп-хлоп ресницами, и говорит:
— Ой, Танюш, я ж для вас старалась. Думала, Петровы помогут, пока я болею. А вы, значит, сами справились? Ну и ладненько.
И улыбается, как ангел. А я сижу и думаю: вот ведь артистка! Оскар ей, а не грядки. Но дачу мы всё равно перепишем.
Потому что с такой свекровью либо ты её переиграешь, либо она тебя — причём с капельницей в руке и улыбкой на миллион.