— Лидия Анатольевна, вам нужно расписаться здесь, — молодой человек в костюме протянул планшет. — Это просто формальность для оценки имущества.
Лидия вгляделась в его лицо. Что-то в его манере говорить настораживало. Слишком вежливо, слишком официально для обычного риелтора.
— А кто вас прислал? — спросила она, не беря планшет.
— Ваша дочь, Марина Сергеевна. Она сказала, что вы хотите продать дом и переехать в более комфортное место.
Лидия почувствовала, как земля уходит из-под ног. Марина? Её Марина, которая три месяца не звонила, вдруг заботится о её комфорте?
— Я никого не просила оценивать мой дом, — сказала она твердо. — И продавать не собираюсь.
Молодой человек заметно растерялся.
— Но у нас есть доверенность…
— Какая ещё доверенность?
Он достал из портфеля документ. Лидия взглянула на подпись внизу — её собственную подпись. Только она такого документа никогда не подписывала.
— Уходите, — сказала она, закрывая дверь. — Немедленно.
Оставшись одна, Лидия опустилась на стул в прихожей. Руки дрожали не от возраста — от ярости. Как Марина посмела? И главное — зачем?
Телефон зазвонил ровно в шесть вечера. Лидия узнала номер дочери и долго не решалась поднять трубку.
— Мама, как дела? — голос Марины звучал неестественно бодро.
— Марина, что это за оценщик приходил ко мне сегодня?
Пауза. Слишком долгая пауза.
— Мама, я же говорила тебе. Этот дом слишком большой для тебя одной. А деньги от продажи…
— Ты мне ничего не говорила! — Лидия почувствовала, как поднимается давление. — И никакой доверенности я не подписывала!
— Мама, не нервничайся. Мы найдем тебе хорошую квартиру. Рядом с больницей, с лифтом…
— Я не собираюсь продавать дом! Ты меня слышишь?
— Мама, ты просто не понимаешь. В твоем возрасте…
Лидия положила трубку. В твоем возрасте. Как будто семьдесят два года — это приговор к недееспособности.
Она встала и прошлась по дому. По её дому. Вот кухня, где она готовила завтраки мужу сорок шесть лет. Вот комната, где росла Марина. Вот веранда, которую они с мужем пристроили своими руками.
И кто-то думает, что она всё это продаст?
На следующий день Лидия поехала к нотариусу. Нужно было разобраться с этой мнимой доверенностью.
— Лидия Анатольевна, — нотариус внимательно изучила документы, — этот документ действительно содержит вашу подпись. Вы его не помните?
— Я такого не подписывала никогда.
— Но почерковедческая экспертиза может занять месяцы. А ваша дочь уже подала документы в суд…
— В суд? Какой суд?
Нотариус неловко откашлялась.
— О признании вас ограниченно дееспособной. Здесь справка от психиатра о возрастных изменениях…
Лидия схватила документ. Справка была подписана доктором Смирновым. Она никогда у него не была. Более того — она вообще к психиатрам не обращалась.
— Это подделка, — прошептала она.
— Лидия Анатольевна, вам нужен адвокат. И срочно.
Дома Лидия села за стол и попыталась собрать мысли. Значит, Марина не просто хочет продать дом. Она хочет признать мать недееспособной. Но зачем? Ради денег?
Звонок прервал её размышления. Данила.
— Бабушка, можно я приду? Мне нужно с тобой поговорить.
— Конечно, внучек.
Но по голосу она поняла — разговор будет тяжелым.
Данила пришел не один. С ним была Марина. Лидия сразу поняла по их лицам — они сговорились.
— Мама, — начала Марина, — нам нужно серьезно поговорить.
— О том, как ты решила продать мой дом без моего согласия?
Марина покраснела, но не отступила.
— Мама, ты живешь одна в огромном доме. Ты падала зимой, помнишь? А если что-то случится…
— Ничего не случится!
— Мама, пожалуйста, — вмешался Данила. — Мы же о тебе заботимся. Хороший пансионат, медицинское наблюдение…
Лидия посмотрела на внука и поняла — он искренне верит, что делает доброе дело.
— Данилка, а тебе не приходило в голову спросить меня, нужна ли мне ваша забота?
— Но бабушка…
— А тебе, Марина, не приходило в голову рассказать, что у тебя долги после развода?
Марина побледнела.
— Откуда ты знаешь?
— У меня есть знакомые в банке. Полтора миллиона долга — немаленькая сумма.
Воцарилась тишина. Марина опустила глаза, Данила растерянно смотрел то на мать, то на бабушку.
— Мама, я не хотела… Я думала, если дом продать, то и тебе будет лучше, и мне…
— Ага. И тебе. Вот мы и добрались до сути.
— Это не так! Я действительно за тебя волнуюсь!
— Настолько, что подделала справку от психиатра?
Марина вскочила с места.
— Я не подделывала! Доктор Смирнов — знакомый Игоря. Он согласился помочь…
— Помочь обокрасть собственную мать?
— Мама, ну что ты говоришь! Какое обокрасть? Деньги же останутся в семье!
Лидия усмехнулась.
— В семье? У тебя? А я где в этой семье?
Данила попытался встать между ними.
— Давайте не будем ссориться. Бабушка, может, мама права? Может, действительно стоит подумать о переезде?
Лидия посмотрела на внука долгим взглядом.
— Данила, сынок, а ты понимаешь, что если суд признает меня недееспособной, то и квартира, которую я тебе подарила в прошлом году, тоже может быть отменена?
Данила растерялся.
— Как отменена?
— А так. Недееспособная бабушка не могла принимать решения о дарении. Квартира вернется в общую массу наследства. И твоя мама получит половину от её стоимости тоже.
Марина нервно затеребила ремешок сумки.
— Мама, я не об этом думаю…
— А о чем ты думаешь, дочка? О том, как погасить долги? О том, как не потерять лицо перед бывшим мужем?
— Хватит! — крикнула Марина. — Да, мне нужны деньги! Да, я в долгах! Но я же не выгоняю тебя на улицу! Я предлагаю хороший пансионат!
— За мой счет.
— За наш счет! Это наш дом тоже!
Лидия встала и подошла к окну. За стеклом шел снег — первый в этом году.
— Наш дом, — повторила она. — Интересно. А когда ты последний раз здесь была не по делу? Когда просто приехала поговорить?
— При чем здесь это?
— При том, что для тебя этот дом давно стал просто недвижимостью. А для меня — это жизнь.
Данила неловко переминался с ноги на ногу.
— Бабушка, но ведь ты не можешь жить здесь вечно…
— Почему не могу? Кто так решил?
— Ну… время же…
— Время? — Лидия повернулась к ним. — Мне семьдесят два. Я каждое утро хожу за хлебом два километра. Сама топлю печь. Сама копаю огород. Какое время?
Марина достала телефон.
— Мама, давай я покажу тебе фотографии пансионата. Там очень красиво…
— Не надо показывать. Я уже решила.
— Что решила?
— Завтра еду к адвокату. Буду оспаривать все ваши справки и доверенности.
Марина и Данила переглянулись.
— Мама, но ведь это же семья… — начала Марина.
— Семья? — Лидия усмехнулась. — Семья — это когда люди друг о друге заботятся, а не когда обворовывают под благими предлогами.
— Мама, я не обворовываю! Я пытаюсь решить проблему!
— Свою проблему. За мой счет.
Марина встала.
— Хорошо. Раз ты так ко мне относишься, то… то решай сама. Только не жалуйся потом, что дети не заботятся.
— Не буду жаловаться, — спокойно ответила Лидия. — Потому что будет не на что.
Данила задержался в прихожей, когда Марина уже вышла.
— Бабушка, может, всё-таки подумаешь? Мама же не со зла…
— Данила, — Лидия взяла внука за руку, — а если завтра тебе понадобятся деньги, ты тоже решишь, что я слишком старая для принятия решений?
Данила отвел глаза.
— Я не знаю, бабушка. Я правда не знаю.
— Вот и честно.
Когда они ушли, Лидия заварила себе крепкий чай и села у окна. Снег шел всё гуще, укрывая сад, который она сажала сорок лет назад.
Утром пришла повестка в суд.
Зал заседаний встретил Лидию казенной прохладой и шепотом. Марина сидела в первом ряду с адвокатом — молодой женщиной в дорогом костюме. Данила устроился позади, избегая смотреть в сторону бабушки.
— Прошу встать, суд идет, — объявил секретарь.
Судья — женщина лет пятидесяти — внимательно изучила документы.
— Рассматривается дело по иску Марины Сергеевны Воробьевой о признании Лидии Анатольевны Воробьевой ограниченно дееспособной…
Лидия слушала, как зачитывают справки о её «возрастных изменениях», «снижении критичности», «неспособности адекватно оценивать последствия решений». Каждое слово било как пощечина.
— Свидетель Воробьев Данила Андреевич, — вызвал судья.
Данила поднялся и неуверенно прошел к трибуне.
— Расскажите суду о состоянии вашей бабушки.
— Она… — Данила замялся, — она иногда забывает выключить газ. И зимой упала во дворе.
— Данила, — тихо сказала Лидия, — я забыла выключить газ один раз за год. А упала, потому что дворник плохо убрал лед.
Судья поднял руку.
— Свидетель, отвечайте только на вопросы суда.
Но Данила уже не мог остановиться.
— Бабушка, ну скажи им, что согласна. Ну зачем тебе этот дом? Ты же там одна…
— Я там живу, — ответила Лидия. — Это разные вещи.
Адвокат Марины встала.
— Ваша честь, у нас есть заключение психиатра о том, что возрастные изменения не позволяют Лидии Анатольевне принимать взвешенные решения касательно крупного имущества…
— Ваша честь, — перебила Лидия, — а можно мне задать вопрос моей дочери?
Судья кивнул.
— Марина, — Лидия повернулась к дочери, — сколько у тебя долгов?
Марина побледнела.
— При чем здесь…
— Полтора миллиона рублей. Правильно? И сколько стоит мой дом по вашей оценке?
Адвокат попыталась возразить, но судья жестом остановила её.
— Два миллиона четыреста тысяч, — тихо сказала Марина.
— Вот видите, ваша честь, — Лидия обратилась к судье. — Моя дочь не о моем благополучии заботится. Она пытается решить свои финансовые проблемы за мой счет.
В зале повисла тишина.
— Мама, это не так! — крикнула Марина. — Я действительно переживаю за тебя!
— Переживаешь? А почему три месяца не звонила? Почему на день рождения не приехала? Почему узнала о моем «плохом состоянии» только когда тебе понадобились деньги?
Марина заплакала. Некрасиво, с размазанной тушью.
— Мама, ну прости… Я не знала, как тебе сказать про развод, про долги… Мне было стыдно…
— Стыдно было прийти и честно поговорить. А обманывать суд — не стыдно?
Судья постучала молоточком.
— Прошу соблюдать порядок в зале.
Экспертиза заняла два месяца. Лидия прошла всех врачей, сдала все анализы, выполнила психологические тесты. Результат был предсказуем — никаких отклонений не обнаружено.
Но Марина не отступала. Она наняла другого адвоката, подала апелляцию, требовала повторную экспертизу.
— Мама больна упрямством! — кричала она в суде. — Она не может адекватно оценить ситуацию!
— А ты можешь? — спросила Лидия. — Ты можешь адекватно оценить, что делаешь с семьей?
— Какая семья? Ты же сама нас от себя оттолкнула! Всю жизнь!
И тут Лидия поняла. Это не про деньги. Это про обиду. Многолетнюю, застарелую обиду.
— Марина, — сказала она устало, — я никого не отталкивала. Я просто не умела быть другой.
— Не умела? Или не хотела?
— Может быть, и не хотела. Меня так воспитали — не показывать слабость, не жаловаться, не просить помощи.
— А теперь что? Теперь будешь показывать?
Лидия посмотрела на дочь долгим взглядом.
— Теперь уже поздно.
Суд длился полгода. В итоге справка о недееспособности была признана поддельной, доверенность — недействительной. Но Марина добилась своего другим способом.
Она подала иск о выделении обязательной доли в наследстве, ссылаясь на то, что дарение квартиры Данилу нарушает её права. И выиграла.
Дом пришлось продать, чтобы выплатить Марине её долю. Лидия получила небольшую квартиру в новостройке и сумму, которой хватило бы на несколько лет жизни.
Данила пытался отказаться от квартиры, но Лидия не позволила.
— Я тебе её подарила честно. Не отдавай.
Но что-то между ними сломалось. Данила приходил реже, звонил формально, держался виновато.
А Марина не приходила вообще.
Последний раз Лидия видела дочь на похоронах соседки. Они стояли рядом у могилы, но не разговаривали.
— Мама, как дела? — спросила Марина, когда все расходились.
— Хорошо, — ответила Лидия. — А у тебя?
— Тоже хорошо. Долги выплатила.
— Рада за тебя.
Они простояли ещё минуту молча, потом Марина сказала:
— Ну, мне пора.
— Давай.
И разошлись в разные стороны.
Вечером, в своей новой квартире, Лидия заварила чай и села у окна. За стеклом падал снег, и в его мерном танце было что-то успокаивающее.
Телефон молчал. Данила не звонил уже неделю. Марина — полгода.
Лидия допила чай и подумала: а может, они были правы? Может, семьдесят два года — это действительно возраст, когда пора перестать принимать решения самостоятельно?
Но потом она посмотрела на свои руки — сильные, рабочие руки — и покачала головой.
Нет. Они просто не поняли главного. Дом можно продать, квартиру можно купить, деньги можно потратить.
А доверие, когда его предают, не восстанавливается никогда.
