— Я больше не могу! — Марина бросила школьный рюкзак на пол в прихожей. — Надоели твои вечные «сделай уроки», «убери в комнате», «не опаздывай»! Папа прав — ты просто тиран!
Ольга Сергеевна стояла у кухонного стола. Усталость последних месяцев наложила отпечаток на её лицо, глубокие морщины залегли вокруг глаз. В свои тридцать пять она выглядела старше своих лет.
— Марина, успокойся. Давай поговорим спокойно…
— Не хочу разговаривать! — тринадцатилетняя девочка топнула ногой. — Завтра же перееду к папе. Он сказал, что я могу жить как нормальный человек, а не как в тюрьме!
— Хорошо, — тихо сказала она. — Если ты так решила.
***
Полгода назад Ольга Сергеевна думала, что самое трудное в её жизни уже позади. Десять лет брака с Алексеем Павловичем научили её не строить иллюзий. Сначала он был обаятельным мужчиной с мягким характером и добрыми глазами. Потом — безработным мечтателем, который «ищет себя». А потом — просто мужчиной, который приходил домой пьяным и обещал, что завтра всё изменится.
Она работала кладовщицей в строительной компании, вела домашнее хозяйство, воспитывала дочь и верила, что любовь всё победит. Пока не поняла: любовь без ответственности — это красивая упаковка без содержимого.
Развод затянулся на полгода. Алексей Павлович, который никогда не мог вовремя забрать дочь из школы, вдруг стал образцовым отцом в глазах суда. Он приходил на заседания трезвым, в отглаженной рубашке и говорил правильные слова о том, как любит Марину. А Ольга Сергеевна выглядела злой мамой — требовательной, строгой, неулыбчивой.
«Мама стала какая-то злая», — сказала тогда Марина психологу. И Ольга Сергеевна не смогла объяснить, что злость — это усталость от того, что приходится быть сильной за двоих.
***
— Папочка! — Марина бросилась в объятия Алексея Павловича, который ждал её у подъезда, небрежно прислонившись к старенькой «девятке». На нём была джинсовая куртка, и он улыбался той самой обаятельной улыбкой, которая когда-то покорила Ольгу Сергеевну.
— Ну всё, принцесса, теперь мы заживём по-человечески, — он подмигнул дочери. — Никаких занудных правил. Хочешь — смотри фильмы до утра, хочешь — ешь мороженое на ужин.
Ольга Сергеевна смотрела из окна, как они уезжают. Марина даже не обернулась.
В пустой квартире стало очень тихо. Тринадцать лет назад она мечтала о таких вечерах, когда можно просто сидеть с чашкой чая и ни о ком не думать, кроме себя. Теперь эта тишина давила, как вакуум.
Первые две недели Марина звонила редко, но голос её звучал счастливо:
— Мам, мы вчера до трёх утра смотрели ужастики! А сегодня папа разрешил не ходить в школу, сказал, что один день ничего не решает.
— А уроки делаешь? — не выдержала Ольга Сергеевна.
— Ой, мам, только не начинай снова читать мне нотации!
Алексей Павлович жил в однокомнатной квартире на окраине города. Работал, где придётся: то грузчиком, то на стройке, а то и вовсе неделями сидел дома. Но для Марины он был героем — взрослым человеком, который понимал, что школа — не главное в жизни, а главное — это свобода.
Ольга Сергеевна старалась не вмешиваться. Каждый вечер она ловила себя на том, что смотрит на часы в девять вечера — в то время, когда обычно проверяла уроки дочери. Теперь в это время она просто сидела на кухне и пила чай.
Первый звонок от классного руководителя раздался через месяц:
— Ольга Сергеевна, Марина уже две недели не ходит на занятия. Мы не можем связаться с её отцом — он не отвечает на звонки.
— Я поговорю с ней, — устало ответила Ольга Сергеевна, хотя и знала, что права голоса у неё теперь нет.
Когда она позвонила Марине, та раздражённо ответила:
— Опять? Папа сказал, что школа — это пережиток прошлого. Он учит меня жизни дома, и это гораздо важнее алгебры.
— А на родительское собрание он пойдёт?
— Конечно! Он же не такой зануда, как ты. Он им всё объяснит.
Алексей Павлович действительно пришёл на родительское собрание. Он был в джинсах с дырками, от него слегка пахло пивом, но он всё ещё улыбался. Он рассказал учителям о том, что традиционная система образования убивает в детей, что Марина — особенная девочка, которой нужен индивидуальный подход.
Елена Васильевна, классный руководитель, была опытной женщиной. Она видела разных родителей и умела читать между строк.
— Алексей Павлович, — сказала она после собрания, — а что Марина ест дома? Мы заметили, что она похудела.
— Ест, что хочет, — бодро ответил он. — Никакого принуждения. Свобода во всём!
— А если заболеет?
— Не заболеет. У неё хороший иммунитет.
Марина заболела в начале декабря. Простуда быстро переросла в бронхит — видимо, сказывалось отсутствие тёплой одежды и горячих обедов. Алексей Павлович растерялся. Он умел быть праздничным папой — дарить подарки, разрешать то, что запрещала мама, рассказывать весёлые истории. Но сидеть у постели больного ребёнка, измерять температуру, давать лекарства по часам — это было не его.
— Пап, мне плохо, — хрипло сказала Марина.
— Ну… полежи пока. Я схожу в аптеку.
Он пошёл в аптеку и встретил там старого друга, и о больной дочери он вспомнил только поздно вечером.
— Прости, принцесса, я немного задержался. Как дела?
— Температура поднялась, — пожаловалась девочка. — И есть хочется, но готовить нет сил.
— Закажем пиццу!
— Пап, при бронхите нельзя острое…
— А, ну тогда… м-м-м… а что можно?
Марина поняла, что отец понятия не имеет, чем кормить больного ребёнка. Впрочем, здоровый ребёнок в последний месяц тоже питался в основном пельменями и бутербродами.
К концу декабря деньги у Алексея Павловича закончились. Последнюю работу он бросил ещё в октябре — начальник оказался «ненормальным типом», который требовал приходить вовремя и не пить на рабочем месте. Пособие по безработице он не получал — оформлять документы было лень.
— Принцесса, — сказал он однажды утром своей дочери, — мне нужно отлучиться на пару дней. Один приятель предлагает работу в области. Заработаем денег — и заживём по-королевски!
— А я что, одна останусь?
— Ну что ты, ты же уже взрослая! Тебе же тринадцать. А в холодильнике есть еда.
В холодильнике была, банка майонеза и две сосиски. Но Марине не хотелось портить папе настроение — он и так выглядел расстроенным.
— Ладно, пап. Я справлюсь.
Алексей Павлович пропал на пять дней. Его телефон был недоступен. Марина доедала остатки еды, потом нашла в папином столе пятьсот рублей и купила макароны с кетчупом. На четвёртый день у неё заболел живот — видимо, от однообразной еды и нервов.
Боль усиливалась. К вечеру пятого дня Марина поняла, что с ней происходит что-то серьёзное. Она свернулась калачиком на диване, обхватив живот руками, и впервые за несколько месяцев подумала о маме.
Мама бы сразу поняла, что делать. Мама бы уже вызвала врача. Мама бы не уехала на пять дней.
Когда боль стала невыносимой, Марина набрала мамин номер.
— Алло? — голос Ольги Сергеевны звучал сонно — была уже полночь.
— Мам… — Марина заплакала. — Мне плохо. Очень болит живот. А папа уехал, и я не знаю, когда он вернётся.
Ольга Сергеевна добралась до окраины города за сорок минут. Одного взгляда на дочь было достаточно, чтобы понять — дело серьёзное. Она вызвала скорую, собрала необходимые вещи, и через час они уже были в больнице.
— Аппендицит, — сказал хирург. — Хорошо, что вовремя привезли. Ещё немного — и началось бы воспаление брюшины.
Пока Марина лежала под наркозом, Ольга Сергеевна сидела в коридоре больницы и думала о том, что могло случиться. Если бы дочь не решилась позвонить… если бы она подождала до утра… если бы…
Она не плакала. Просто сидела и смотрела в одну точку.
Марина очнулась после операции и увидела маму, которая дремала на стуле рядом с кроватью. Мамина рука лежала на одеяле — видимо, всю ночь она держала дочь за пальцы.
— Мам?
Ольга Сергеевна тут же открыла глаза:
— Как самочувствие? Больно? Может, позвать врача?
— Нормально… а где папа?
— Не знаю. Я звонила ему раз двадцать, он не отвечает.
Они помолчали. Потом Марина тихо спросила:
— Мам, ты очень на меня злишься?
— За что?
— За то, что я от тебя ушла и наговорила гадости.
Ольга Сергеевна поправила подушку дочери:
— Знаешь, когда любишь человека по-настоящему, злость быстро проходит. А любовь остаётся.
— А почему ты всегда была такой строгой?
— Потому что мир жесток, доченька. И если я не научу тебя быть сильной и ответственной, жизнь научит тебя сама. Но её уроки болезненнее маминых.
Алексей Павлович объявился через неделю. Он пришёл в больницу с букетом цветов и виноватой улыбкой:
— Принцесса, прости старого папу! Работа оказалась в глуши, связи никакой не было. Как ты тут?
— Нормально, — коротко ответила Марина.
— Ну что ты такая грустная? Выздоровеешь — и снова заживём весело!
Марина посмотрела на отца — на его небритое лицо, мятую куртку, на то, как он неловко мнёт в руках дешёвые хризантемы из ларька. А потом на маму, которая уже неделю ночует в больнице на жёстком стуле, привозит домашнюю еду и читает вслух книги.
— Пап, а если бы я умерла?
— Что за глупости! Ты же здоровая девочка.
— А если бы всё-таки умерла?
Алексей Павлович растерялся. Такие серьёзные разговоры были не в его духе.
— Ну… не думай об этом. Всё же хорошо закончилось.
— Хорошо, — согласилась Марина. — Потому что мама приехала.
***
Домой они поехали вместе. Ольга Сергеевна не задавала вопросов о том, как дочь жила у отца, не упрекала, не читала нотаций. Просто сварила куриный бульон, постелила свежее бельё и сказала:
— Отдыхай. Об учёбе пока не думай — наверстаешь.
Марина лежала в своей комнате и смотрела на знакомые обои, книжные полки, письменный стол, на котором всегда должен был лежать выполненный урок. Раньше всё это казалось тюрьмой. Теперь — домом.
Вечером она спросила:
— Мам, а можно я останусь с тобой?
— Конечно. Но ты же сама решила…
— Я поняла разницу между любовью и попустительством, — серьёзно сказала тринадцатилетняя девочка. — Папа всё мне разрешает, потому что ему всё равно, что со мной будет. А ты запрещаешь, потому что боишься за меня.
Ольга Сергеевна обняла дочь:
— Умница моя.
— Но я всё равно иногда буду бунтовать. Переходный возраст же.
— Буду готова, — улыбнулась мама.
Через год Марина снова стала отличницей. Алексей Павлович звонил по праздникам, обещал приехать и часто не приезжал. Дочь не обижалась — она научилась понимать людей такими, какие они есть, а не такими, какими хочется их видеть.
