— Я не могу больше так, мама, — устало сказала Ольга, вытирая руки о кухонное полотенце. — Сколько можно терпеть? Я что, крайняя?
— Опять началось… — вздохнула Людмила Сергеевна, сидящая за столом. Она держала в руках чашку с остывшим чаем. — Ты с детства всё на свой лад. Всё тебе не так.
— А ты никогда не задумывалась, почему мне «всё не так»? — Ольга подошла к окну, открыла форточку. — Потому что ты всегда ставила брата выше меня. Всегда. Вот и теперь — он безработный, живёт у тебя на шее, а я пашу с утра до ночи, ещё и к тебе каждый день приезжаю. Ему — пирожки, мне — претензии.
— Ты не понимаешь, — покачала головой мать. — У Витеньки трудности. Он слабее. Ему помощь нужна. А ты сильная…
— Сильная? Да, видимо, поэтому ты на меня всё и свалила. Муж ушёл — виновата я. Дети болеют — не так воспитываю. Работаю — мало времени тебе уделяю. Сколько тебе лет, мама? Шестьдесят восемь. А мне сорок два. Я устала быть сильной.
В комнате повисла тишина. Тяжёлая, как мокрая простыня. Людмила Сергеевна медленно встала, подошла к дочери и тихо сказала:
_Ты устала ? Ты устала .. ,а я ,что не человек? Я вообще-то устала быть одинокой !
Ольга не ответила. Только губы дрогнули. Потом она накинула плащ и вышла в осеннюю серость.
— Оленька, привет, — раздался голос из прихожей. Ольга едва не упала , споткнувшись,от неожиданности, за порожек.
— Витька? Ты что тут делаешь?
— Мама попросила зайти. Говорит, ты опять орала.
— Я не орала! Я говорила, как взрослый человек.
Витя снял куртку и прошёл на кухню, не снимая ботинок. Он всё ещё был тем же долговязым тридцатипятилетним парнем с вечной улыбкой «ни о чём».
— Ты не изменилась, сестрёнка. Всё такая же… напряжённая.
— А ты всё такой же безответственный. Ты хоть подмети за собой, когда заходишь!
— Вот и началось, — уселся за стол. — Ты бы лучше расслабилась. Всё не вечно на земле.
— А ты бы начал, наконец, жить. Не у мамы на шее, не с чужими идеями, не с мечтами о миллионе, которого не будет. А пошёл бы работать и себя обеспечивать.
— Оленька, ты ничего не понимаешь, — сказал он почти ласково. — У нас с мамой особая связь. Ты вечно ревновала. А она — меня понимает.
Ольга прищурилась:
— Да уж. Понимает, кормит, стирает, деньги даёт. Маму ты «съедаешь» как пирог.
— Знаешь, — сказал Витя, поднимаясь, — а ты всегда была жестокой. Папа это говорил. Ты — как лезвие. А мама — как хлеб.
— Хлеб? Хлеб не даёт поблажек тем, кто его ест каждый день и ничего не даёт взамен. Присмотрись, Витя. Хлеб черствеет, когда его не уважают.
Через неделю Людмила Сергеевна попала в больницу. Сердце.
Ольга мчалась по коридору, сжимая сумку с халатом, тапками и фруктами. Навстречу вышла медсестра:
— Третья палата. Сегодня давление стабилизировалось.
— Спасибо, — кивнула Ольга, и уже у двери услышала знакомый голос.
— …Олечка всё время занята. А Витя — он рядом. Он душевный. Я хоть с ним поговорить могу…
Ольга замерла. Не вошла. Просто стояла. Потом развернулась, вышла в коридор и села на скамейку.
Она не плакала. Просто глядела в одну точку. Ей было двадцать пять, когда она держала за руку умирающего отца, а мама в это время утешала Витю — он тогда как раз с девушкой расстался. Ей было тридцать, когда она с двумя детьми ушла от мужа. И тоже одна. А мама… мама просто сказала: «Ты сама виновата. Мужиков надо удерживать».
Ольга зашла в палату ,когда Витя ушёл.
— Мам, — тихо сказала она. — Я принесла тебе апельсины. Помнишь, ты любишь, чтобы с толстой кожурой.
— Спасибо, доченька, — устало улыбнулась мать. — Ты у меня заботливая.
— Только не искренняя, да?
— Не говори так… — прошептала мать, и глаза её вдруг увлажнились. — Я старалась. Я просто не знала, как с тобой быть. Ты всегда была особенная. А я боялась.
— Меня?
— Себя. Что не справлюсь. Что всё испорчу.
Ольга молчала.Когда Людмилу Сергеевну выписали, Ольга настояла, чтобы мать пожила у неё. Мол, и внуки рядом, и под присмотром. Витя был против:
— У тебя дети шумные, у тебя работа, у тебя муж бывший названивает, вечно ты занята. Она там умрёт с тоски!
— Она не у меня, а у тебя умрёт — если ты её дальше будешь своей «душевностью» пичкать, — парировала Ольга. — Лучше уж тишина и честность, чем твои сказки.
Ольга знала: это временно. Неделя, может, две — и мама сама попросится обратно. Но пока она была у неё в доме ни разу не было ни обсуждений с Витей, ни вздохов «вот Витя бы так не сказал». Только телевизор на минимальной громкости, и по утрам — стук чашек на кухне.
Однажды утром мать сказала:
— Знаешь, я тут подумала… Я, наверное, тебе всю жизнь завидовала.
Ольга опешила.
— Ты — мне?
— Да, у тебя характер. Ты можешь обидеть, но ты не врёшь. А я всегда боялась, что меня разлюбят. Вот и выбирала того, кто нуждается. Витька… Он нуждается. А ты — сильная. Со всем сама справлялась. А сильных боятся.
— А что делать сильным?
— Жить. Самим. Без мам.
Ольга была ошарашена.
Она ушла в ванную и долго стояла под душем. Ей было холодно, хотя вода текла горячая. А потом в зеркале она увидела своё лицо: не грубое. Просто уставшее.
Через три недели мать вернулась домой. Ольга отвезла её, помогла разложить вещи, осталась на ужин. Витя пришёл позже, с пиццей в коробке и бутылкой вина.
— Мам, ты хорошо выглядишь! — он расцеловал мать, сдвинул в сторону Ольгин суп. — Ольга тебя на овсянке, поди, держала?
— Угу, на овсянке, на ласке и на лекарствах, которые ты забывал покупать, — спокойно сказала Ольга, и в её голосе не было привычной колкости. Она будто сдулась.
— Ты чего такая серьёзная?
— А ты не устал жить чужой жизнью?
— Это ты о чьей жизни сейчас говоришь?
— О маминой. Ты думаешь, если она тебе улыбается, то это значит, что ты прав. А на самом деле — ты ей надоел. Просто она тебе этого не скажет. Скажу я. Тебе тридцать пять. Хватит быть инфатилом, пора стать мужчиной и взять на себя всю ответственность.
Витя посмотрел на мать, потом на Ольгу. Улыбка исчезла. Он вышел в коридор, громко захлопнул за собой дверь.
Мать опустила вилку.
— Жестоко ты. Опять.
— А иначе он не услышит.
— А ты? Ты себя слышишь?
Ольга встала.
— Знаешь, мам… Я всю жизнь ждала, что ты меня выберешь. Хоть раз. А ты всегда — выбирала его. Даже сейчас. И пусть. Но я больше не буду бороться.
— За что?
— За твою любовь.
Она поцеловала мать в щёку и ушла.
—Через две недели Людмила Сергеевна сама приехала к Ольге.
Впервые — без звонка, без предупреждения. С пакетом домашних пирожков и странной, тихой улыбкой. Села за кухонный стол, как будто всё было как прежде. Только взгляд — был другим.
— Я написала тебе письмо, — сказала она неожиданно.
— Что?
— Письмо. Настоящее. От руки. Несколько страниц. А потом порвала.
— Почему?
— Потому что поняла: лучше сказать. Пока могу. Пока ты готова слушать.
Ольга, недоверчиво нахмурившись, села напротив. Чайник шумел, но никто не вставал, чтобы выключить.
— Я не умею говорить по-настоящему, Оля. Я умею укорять, ворчать, заботиться по-стариковски — вареньем, носками, советами. Но говорить — нет. Слова у меня в горле, как кости.
— Мама…
— Подожди. Я хочу, чтобы ты знала: ты для меня — не просто дочь. Ты — мой упрёк, моё зеркало. Ты такая, какой я не смогла стать. Сильная, одна, свободная. А я всё цеплялась — за мужа, потом за Витьку. Я не жила, я пряталась за другими. А ты… Ты — живёшь. Я злилась на это.
Ольга слушала, и впервые за много лет в груди не жгло. В груди была просто — боль.
— Знаешь, мама, а я тебе завидовала.
— Чему же?
— Тому, как ты можешь простить Витьке всё. А мне — почти ничего. Я всё жизнь была в долгах перед тобой. За то, что родилась не так. Не вовремя. Не как ты хотела.
— Прости меня.
Эти слова — простые, тяжёлые — будто пробили крышку старой скороварки, где годами кипели чувства.
Ольга поднялась, подошла к матери и впервые с детства обняла её по-настоящему. Не из вежливости. Не из долга. Из любви.
Когда Витя узнал, что мать сама поехала к Ольге, он сначала не поверил.
— Она? Одна? На автобусе?
— А что? Я покойница что ли — ответила Людмила. — ни куда поехать не могу? И ты уже не маленький, что бы я с тобой сидела .
Витя пришёл к Ольге с претензией:
— Ты ей что, мозги промыла?
— Нет. Я просто их не трогала.
— Мама всегда была на моей стороне. Всегда.Витька начал выходитьиз себя .
— А теперь она — на своей. И ты попробуй.
— Ты что несёшь ? Это что, реванш? Месть? Ты что лезешь не в своё дело?
Ольга вдруг спокойно улыбнулась.
— Нет, Витя. Это называется — освобождение. Для всех нас.
Он ушёл, хлопнув дверью. А через пару дней написал сообщение:
«Прости. Я просто испугался,той, другой жизни в которую ты меня толкаешь . Я тоже хочу начать жить по новому. Но боюсь».
Ольга не ответила сразу. Через день:
«Боязнь — это начало пути. Только иди сам. Не держись за маму, не держись за меня . А держись сам себя. »
Прошло полгода. Мама переехала в маленькую однокомнатную квартиру, рядом с парком. Сама настояла. «Я хочу, чтобы у меня было своё место. Без Витьки. Без тебя. Просто своё». Ольга помогала с ремонтом.
Витя нашёл работу — не по профессии, но постоянную. Иногда приходил к матери — с маленьким тортиком и молчаливым выражением лица. Он учился быть собой.Сам.
Ольга изменилась. Она реже звонила матери — не потому что не любила, а потому что перестала чувствовать долг. А любовь без долга — как воздух: не замечаешь, пока не исчезнет.
Однажды весной они все встретились на лавочке у дома.
— Помнишь, мама, как ты всегда говорила, что я жестокая? — спросила Ольга.
— Помню. И зря.
— А я теперь понимаю, что ты была просто — раненая в душе . А раненые люди царапаются.
— А я — понимаю, — сказал Витя, — что если взрослый мужчина живёт с мамой до сорока, то он не сын, он якорь. Спасибо, что сбросили.
Они смеялись. Впервые — все вместе. Без упрёков. Без «ты всегда» и «а вот тогда». Просто — семья. Семья , которая прошла сквозь боль, чтобы обрести тишину.
Была обычная суббота.
Ольга готовила шарлотку — сын заказывал ещё с вечера. Включила музыку, ту самую, что крутили на «Маяке» в 90-х. Солнце било в окно, а в голове вдруг всплыла одна мысль: «Я счастлива». Без пафоса. Без внешнего блеска. Просто — тёплый дом, дети рядом, мама жива, Витя… живёт своей жизнью.
В дверь позвонили. На пороге стоял Витя — с маленьким букетиком цветов.
— Это тебе, Думаю дай зайду. Просто посидеть.
— Проходи.
Он прошёл, сел. В руках вертел коробок спичек.
— Я учусь молчать, когда хочется кричать, — сказал он. — Знаешь, как трудно?
— Знаю, — кивнула Ольга. — Но ты молодец. Ты справишься.
Они пили кофе на кухне. Потом зашла мама — в гости, как обещала. С букетом тюльпанов и кексом в фольге.
— А вот и я. С миром, как говорится!
— Мам, ты как дипломат — в любой конфликт с выпечкой.
— Потому и живу до сих пор, — засмеялась она.
Иногда, чтобы быть семьёй, не нужно согласия по всем пунктам. Нужно просто перестать ждать, что другие изменятся по твоему желанию.
Каждому — своё место. Свой голос. Своя ошибка. И своё прощение.
Они ели кекс. Смеялись. И никто не вспоминал, кто что говорил год назад. Потому что у любви нет памяти — у неё есть только настоящее.
