Лидия Михайловна сидела на краешке дивана, в одной руке — чашка с ароматным кофе, в другой — чек из супермаркета. Чек, как всегда, тянулся длиннее, чем хотелось бы. А внизу, будто издевательски, жирно: ИТОГО: 1 923,40 руб.
«Это я ещё без мяса…» — вздохнула Лидия и аккуратно свернула бумажку. Кофе пах карамелью и каким-то обволакивающим теплом. Дорогой, конечно, 480 рублей за пачку — почти грех. Но вот пьёт она его по утрам и будто живёт, не выживает.
На кухне тикали часы, телевизор в комнате тихо бубнил что-то про выборы, но Лидия не слушала. Её волновало другое: приедет Марина. А Марина всегда замечает, что в холодильнике «неправильное молоко» или «зачем ты купила опять этот шоколад?». Будто не мать приехала, а аудит пришёл.
Лидия снова вздохнула и поправила перед зеркалом чёлку. Пряди серебрились, но укладка была — она себя не запускала. Пусть и вдова десять лет, пусть и подруга Валька всё талдычит, мол, «кому ты теперь красивая нужна» — но Лидия считала: красивой она нужна себе.
Звонок в дверь.
Она знала этот стук — короткий, чёткий. Как и сама Марина.
— Привет, ма, — воскликнула дочь, переступив порог. — Ты чего не открываешь сразу, оглохла, что ли?
— Да нет, кофейку наливала. Проходи.
Марина сунула пакеты на табуретку и сняла пальто.
— Мама, ну ты опять вся в духах! Ты ж дома!
— А я что, совсем должна на себя махнуть рукой? — улыбнулась Лидия. — Хочешь кофе? У меня отличный.
— Давай. Только не тот, за ползарплаты, как в прошлый раз.
Лидия в ответ просто молча пошла на кухню, прикидывая, сколько сейчас кофе осталось. Дочь, конечно, опять будет выговаривать. Но ведь правда: ну не хочет она пить «Жокей» за сто рублей, от которого сердце колотится, как у зайца в капкане.
Марина зашла следом.
— Мам, ты говорила, пенсии не хватает. А тут кофе элитный, сыр французский, молоко дорогое…
— Так я и не говорила, что голодаю, — пожала плечами Лидия. — Просто не могу себе всего позволить, вот и всё.
— Мам, ты живёшь одна. Коммуналка, продукты — тебе бы с лихвой хватало. Но ты, простите, берёшь такси до поликлиники и покупаешь орхидеи домой. Это нормально?
Лидия поставила чашку перед дочерью.
— А ты бы хотела, чтобы я только на хлеб с водой жила?
Марина сделала глоток.
— Вкусно, конечно. Но ты сама же говоришь, что пенсии не хватает. А как тогда в театр ходишь? Ты же сама жаловалась, что дорого!
— Жаловаться и рассказывать — это не одно и то же, — пожала плечами Лидия. — Я рассказываю, потому что мне хочется говорить. А не просить.
Марина покачала головой.
— Мам, ну честно… У нас с Лёшкой и детьми бюджет ограничен, ты же знаешь. А ты тратишься, как будто у тебя дополнительная зарплата.
— Да какая у меня зарплата, — усмехнулась Лидия. — Просто я уже никому ничего не должна. Раньше вот — должна была. Мужу, тебе, работе, квартплате, дню рождения племянницы. А теперь только себе. И если хочу — беру себе крем для рук за 200, а не за 40.
Марина молчала. Вид у неё был, как у учительницы, уставшей объяснять таблицу умножения третьему «Б».
— Мам, ну ведь ты взрослая женщина. Ты же понимаешь, что всё это — ненадолго. А если заболеешь? Если понадобится крупная сумма?
— Вот и будет повод поплакать, — пожала плечами Лидия. — А пока хочу смотреть свои сериалы по платному каналу. Не «Дом-2» же.
— Тоже мне — великая инвестиция!
Лидия вдруг встала. Спокойно, без крика.
— Марина, давай договоримся: ты — у себя, я — у себя. Ты не вникаешь в мой бюджет, а я — не лезу к тебе с вопросами, почему у твоего мужа снова новая видеокарта, а у тебя туфли из Италии. Я ведь не спрашиваю, откуда у вас на это деньги, правда?
Марина покраснела.
— Это другое.
— Вот всегда — другое. Когда вы себе — это нужно, а когда я себе — это расточительство.
На мгновение в кухне повисла тишина. Потом Марина выдохнула.
— Мам, ну я просто волнуюсь за тебя.
— Я это знаю, — мягко ответила Лидия. — Но ты волнуюсь — с упрёками, а я живу — с благодарностью. И мне, знаешь ли, хватает на хлеб. Просто иногда я хочу кофе за 480.
Через пару дней Лидия вышла из подъезда, затянула шарф и окинула взглядом двор. Морозный воздух щипал нос, снег хрустел под ботинками. Она шла медленно, но с достоинством — как будто не просто пенсионерка с сумкой, а актриса на сцене, у которой за плечами — целая жизнь, и каждое движение имеет смысл.
В магазине у дома продавщица Валя, как всегда, радостно махнула рукой.
— О, Лидия Михайловна! Опять за своим кофе?
— Ага, Валюш, не могу без него. Хуже сигарет — привыкла, и всё.
— Да вы что, как королева, честное слово. У нас весь подъезд «Жокей» берёт, а вы — «Lavazza»! Да вы гурманка!
Лидия усмехнулась.
— Я просто поняла одну вещь: если не порадую себя я — никто не порадует.
На обратном пути зашла в аптеку. Сердечные капли, витамины, что-то для суставов. Всё как у всех — возраст, как говорится, не утаишь. Заодно купила жёлтые таблетки от головной боли, которые врачи не советуют, но которые точно помогают.
Дома достала тетрадь с графой «расходы». На каждой странице — аккуратные записи, как у бухгалтера, что она, собственно, и была. Страницы были чистыми — не потому, что не было трат, а потому, что всё она держала в голове. Просто для дочери эта тетрадь была символом «ответственности». Вдруг опять проверит.
На выходных Марина не приезжала. Прислала сообщение: «Мам, у Лёшки дела, у меня завал, детей не с кем. На следующей неделе точно приеду».
Лидия прочитала, кивнула. Не обиделась. Уже научилась. У Марины своя жизнь, а у неё — своя. В чём-то даже интересней: у Лидии есть подруги, сериалы, любимый кофе, орхидеи и тишина. У Марины — суета, крики, дети, муж вечно в телефоне.
На следующий день позвонила Валька.
— Лидок! Слушай, пошли в театр в среду? Там этот, как его… Ларионов, которого ты любишь, играет. Я билеты по акции взяла, тысяча всего!
— Ох, Валь, ты меня губишь. Ладно, пошли. А то совсем закисну. Только после шести, у меня сериал до пяти.
— Вот тебе и бабушка! — рассмеялась Валька. — Живёшь лучше, чем я!
Среда прошла будто в юности: немного волнения, немного веселья. Перед театром Лидия надела свой лучший шарф — красный, с кисточками. Его Марина называла «аляповатым», но Лидия обожала. И туфли — старые, но лаковые. Всё-таки, театр — это событие.
После спектакля Валька настояла на кафе.
— Жизнь одна, Лидок! Хватит сидеть по углам! Мы заслужили! — твердила она, заказывая по десерту.
Лидия улыбалась, глядя, как Валька болтает с официанткой. И ведь правда — жизнь одна. И если не сейчас, то когда?
Наутро раздался звонок.
— Мам, ты куда ходила вчера? — голос Марины был строгим.
— В театр.
— С кем?
— С Валей.
— Мам, ты серьёзно? У тебя пенсия — кот наплакал, а ты по кафе шастаешь?
Лидия взяла паузу. Потом медленно сказала:
— А что ты хочешь, Марина? Чтобы я сидела дома в халате и жаловалась на давление?
— Мам, ну ты же не понимаешь! Потом начнётся: «дочка, помоги, дочка, займи»…
— Я никогда у тебя ничего не просила, — спокойно ответила Лидия. — И не попрошу. Но ты пойми — я всю жизнь жила не для себя. Сначала для мужа, потом для тебя. И вот теперь мне 68. У меня нет ни дачи, ни машины, ни даже фотографий с курорта. И всё, что у меня осталось — это вот такие вечера. И кофе по утрам. Так что, извини, если моя радость стоит дороже, чем ты считаешь разумным.
На другом конце повисло молчание.
— Мам… я просто боюсь, что ты останешься одна. Без средств. Без помощи.
— А я и так одна. — Лидия говорила не в упрёк, а просто как факт. — Только теперь я хотя бы сама себе не враг.
— Мам…
— Не переживай, Марин. У меня всё под контролем. Я ещё и отложить успеваю — просто не так, как ты бы хотела.
— Прости.
Лидия села у окна. В чашке остывал кофе. Где-то там, вдалеке, шелестели ветки деревьев.
Она вдруг поняла, что давно не плакала. И это было хорошо.
Всё началось с самого обычного дня. Лидия вышла на рынок — надо было купить овощи. Картошку в суп, свёклу на винегрет. Шла неспешно, привычной дорогой, по которой за десятки лет могла пройти с закрытыми глазами. Но ноги сегодня были как ватные. Наверное, потому что плохо спала: снился покойный Михаил, опять молодой, в рубашке, как на свадьбе.
На остановке закружилась голова. Лидия подумала: «Постою, пройдёт». Но не прошло.
Очнулась она уже на скамейке. Рядом — женщина в очках, лет сорока, с собачкой.
— Всё хорошо? — спросила она, подсовывая бутылку воды.
Лидия только кивнула. Потом всё как в тумане: скорая, капельница, карточка из сумки, врачи, разговоры, «давление 180», «сердечная недостаточность»… И только потом — звонок Марине.
Марина примчалась вечером. Вся на нервах, с растрёпанной причёской и отрывистыми фразами:
— Мам, ну как так? Почему не сказала, что плохо? Почему пошла одна?
Лидия лежала на больничной койке, прикрытая серым одеялом, и молчала.
— Ты хоть понимаешь, что могло быть? — продолжала Марина. — Ты одна, никого рядом. Если б не эта женщина…
— Ну, не умерла же, — тихо сказала Лидия, стараясь улыбнуться.
Марина отвернулась. В глазах — слёзы. Настоящие.
— Мам, я… я даже не знала, чем ты живёшь. Я всегда думала, что ты упрямая, расточительная. А ты — одна, с этими своими орхидеями, с кофе, с сериалами… И я даже не удосужилась спросить: а как ты себя чувствуешь? Только критиковала.
Лидия потянулась и положила руку на руку дочери.
— А я ведь и правда не жаловалась. Просто… не хотела быть «той самой бабушкой», которая только и делает, что ворчит и жалуется. Хотела, чтобы ты думала: мама — молодец, справляется.
— Мам… — Марина села рядом. — Прости. Я как будто проснулась. Вот ты лежишь тут, и я впервые подумала: а если бы не успела? Что бы я себе сказала? Что звонила раз в неделю и ныла, что у тебя кофе дорогой?
Они сидели в тишине. Палата была пустой. За окном кто-то чистил снег, скребя лопатой по асфальту.
— Знаешь, — сказала Лидия, — я ведь раньше тоже думала: «вот доживу до пенсии, отдохну». А потом вышло, что пенсия — это не отдых. Это просто свобода быть собой, если не боишься. Но всё равно страшно. Особенно, когда близкие смотрят, как на ребёнка, который не умеет считать деньги.
Марина рассмеялась сквозь слёзы.
— Мам, ты не ребёнок. Ты… боец. Я на тебя теперь другими глазами смотрю.
Выписали Лидию через неделю. Марина приехала с Лёшкой, на машине. Лёшка даже сам поднял сумку на пятый этаж, чего не делал лет десять, наверное.
— Мам, слушай, — сказала Марина, помогая развешивать пальто, — я тут подумала. А хочешь мы скинемся и тебе в квартиру телевизор побольше купим? Или кресло новое? А то у тебя всё это с девяностых…
— А я тут подумала, — улыбнулась Лидия, — а давай лучше билеты в санаторий на лето? Мне на юг охота. Хочется утром кофе — и чтобы море.
Марина приподняла бровь.
— Сама-то поедешь?
— А чего нет? Паспорт есть, здоровье более-менее, духи — шикарные!
Они обе рассмеялись.
Марина обняла мать.
— Мам… я теперь всё поняла. Ты не тратишь деньги. Ты себе жизнь отмеряешь по чуть-чуть. Чтобы не просто жить, а быть счастливой. И я этого тебе желаю — с кофе за 480 и с орхидеями.
Лидия вдруг почувствовала себя легко. Как будто наконец что-то отпустило — не из тела, а из души.
Весна пришла неожиданно. Сначала в воздухе появилась какая-то лёгкость, потом стали капать сосульки, и однажды Лидия Михайловна, выйдя утром на балкон, заметила: воробьи орут, как на свадьбе.
Она наливала себе кофе, теперь уже не тайком, без стыда. Даже Марине, когда та приезжала, варила в любимой турке. И, что удивительно, та пила — с удовольствием, без выговоров. А однажды даже спросила:
— Мам, а как ты его варишь, что он такой вкусный? У меня дома так не получается.
И Лидия, прищурившись, ответила:
— Любовь надо добавлять. А ты всё спешишь, всё на бегу.
Марина изменилась. То ли тот страх за мать остался в ней, то ли просто стало не по себе от всех прошлых слов. Теперь она не упрекала, а спрашивала: «Мам, что тебе купить?» или «Хочешь, я с тобой в театр схожу?». И даже муж её, Лёшка, стал чаще звонить сам — сначала неуверенно: «Лидия Михайловна, как вы?» — а потом по-доброму: «Что, мать, как там твой сериал?»
В один из вечеров Лидия пришла домой и увидела коробку на столе. На ней — записка: «Маме. За то, что у нас теперь с тобой две жизни: старая — когда я не понимала, и новая — когда наконец поняла. Твоя Марина.»
В коробке был набор орхидей. Настоящих, живых. И баночка того самого кофе. Плюс — билеты на поезд до Сочи и путёвка в санаторий.
Лидия села на диван. И — расплакалась. Не от грусти. От облегчения. От счастья. От того, что в 68 лет можно всё ещё жить — по-настоящему, не выживать.
Она поехала летом. Взяла с собой лёгкий чемодан, красивый платок и крем с запахом кокоса. В поезде рядом сидела женщина, лет пятидесяти, и всё удивлялась:
— Одна, значит, поехали?
— Ага, — кивала Лидия. — Почему бы и нет?
— А муж, дети?
— Муж — на кладбище, дети — в своей жизни. А я — в своей. Наконец-то.
Они смеялись, как девчонки.
Вечером Лидия писала Марине открытку. Настоящую, бумажную, с видом на море. Писала аккуратно, как бухгалтер:
«Мариночка, солнце светит, чайки орут, а я ем рыбу и думаю о тебе. Спасибо тебе за то, что ты теперь видишь меня — не как старушку с сумкой, а как женщину. Желаю и тебе когда-нибудь позволить себе просто быть счастливой. Как я теперь.»
Она приклеила марку, опустила открытку в ящик и пошла к себе в номер.
На столике стояла чашка кофе. Пахло карамелью и свободой.
И если бы кто-то сейчас задал ей вопрос: «Ты счастлива?» — Лидия бы не задумывалась.
Она бы кивнула и сказала:
— Очень. Потому что теперь у меня есть кофе. И дочь. И я — у себя есть
