Нож застыл в моих руках над разделочной доской. Огурец, наполовину нарезанный тонкими кружочками, показался мне вдруг чем-то нереальным — слишком зелёным, слишком обыденным для того, что только что произошло.
Осколки фарфоровой тарелки разлетелись по кухне. Один крупный кусок докатился до моих ног и замер у носка домашней тапки.
— Ты слышала, что я сказал? — голос Антона звучал глухо, но я чувствовала в нём ту самую опасную нотку, которую научилась распознавать за последние годы.
Я подняла глаза. Он стоял у стола, красный, с напряжёнными желваками на скулах. Руки его были сжаты в кулаки.
— Слышала, — ответила я тихо и вернулась к огурцу.
Пальцы дрожали. Нож скользил неровно, кружочки получались разной толщины. Я знала, что он это заметит, что найдёт к чему придраться. Антон всегда находил.
— И что? — он шагнул ближе. — Даже не извинишься?
Я отложила нож, чтобы не порезаться. Повернулась к мужу, стараясь, чтобы лицо оставалось спокойным. Нейтральным. Никаких эмоций — ни обиды, ни гнева, ни слёз. Ничего из того, что могло бы послужить поводом.
— За что мне извиняться, Антон?
Он захохотал — коротко, зло.
— Вот именно! Ты даже не понимаешь! Я прихожу домой уставший, голодный, а ты тут ходишь с таким лицом, будто тебя в чём-то обвинили. С этой жалкой миной страдалицы! Думаешь, мне приятно на это смотреть?
Я прикусила губу. В горле стоял комок — твёрдый, болезненный. Хотелось возразить, защититься, крикнуть в ответ. Но я молчала. Потому что знала: любое слово сейчас будет неправильным. Любая реакция станет подтверждением того, что он прав.
— Ужин будет через десять минут, — произнесла я максимально ровным тоном. — Можешь пока посмотреть телевизор.
Антон фыркнул, развернулся и вышел из кухни. Хлопнула дверь в гостиную. Через секунду включился телевизор — громко, слишком громко, как всегда, когда он был зол.
Я присела на корточки и начала собирать осколки. Мелкие, острые, они больно впивались в пальцы. Один порезал большой палец — тонкая красная полоска проступила на коже. Я смотрела на неё отстранённо, словно это была чужая рука.
Когда кухня была убрана, я достала из шкафа другую тарелку, выложила на неё салат, мясо, гарнир. Сервировала аккуратно, как Антон любил. Даже веточку укропа положила сверху — для красоты.
Зашла в гостиную. Он сидел на диване, уткнувшись в телефон.
— Антон, ужин готов.
Он не поднял глаз.
— Неси сюда.
— У нас есть стол, — я сказала это осторожно, без вызова. — Может, поедим вместе?
Он наконец посмотрел на меня. В глазах его было что-то холодное, оценивающее.
— Ты опять начинаешь? После того, как я весь день вкалывал, а ты тут дома сидишь, мне ещё указывать будешь?
— Я не указываю. Просто предложила…
— Неси еду сюда, я сказал!
Я кивнула и вернулась на кухню. Руки снова дрожали, когда я ставила тарелку на поднос. К мясу добавила хлеб, налила в стакан воды. Принесла в гостиную, поставила на журнальный столик перед диваном.
Антон взялся за вилку, попробовал. Лицо его оставалось непроницаемым.
— Соли мало, — бросил он, не глядя на меня.
— Принести соль?
— Зачем спрашиваешь? Приноси.
Я сходила за солонкой. Он молча взял её, посыпал обильно — так, что я поморщилась внутри: сейчас будет пересолено. Но промолчала. Это был его способ показать, что я всё делаю неправильно. Всегда делала.
— Можешь идти, — бросил Антон, не отрываясь от тарелки.
Я вернулась на кухню, налила себе чаю. Салата не хотелось — горло было сжато так, что проглотить что-то казалось невозможным. Села за стол, обхватила горячую кружку ладонями. Смотрела в окно, где сгущались вечерние сумерки.
Мы были женаты восемь лет. Восемь лет, которые начинались совсем иначе. Антон тогда был внимательным, заботливым. Дарил цветы, водил в кафе, говорил комплименты. Я влюбилась в его уверенность, в то, как он умел решать проблемы, брать ответственность на себя.
Изменения происходили постепенно. Сначала это были мелочи: замечание по поводу причёски, недовольство тем, что я долго собираюсь. Потом — критика готовки, уборки, того, как я одеваюсь. Он говорил, что это всё для моего же блага, что хочет, чтобы я была лучше. И я старалась. Очень старалась.
Но чем больше я старалась, тем выше становилась планка. Недовольство его росло. Срывы случались всё чаще. Крики, обвинения, а иногда — такие вот выходки с битой посудой.
После каждого скандала он извинялся. Признавал, что перегнул палку, обещал больше так не делать. Покупал мне что-нибудь — духи, шарф, однажды даже кольцо. Был нежным и любящим несколько дней. И я верила, что всё наладится.
Но не налаживалось. Никогда не налаживалось.
Из гостиной донёсся звук работающего телевизора, потом кашель. Я допила чай, ополоснула кружку. Начала мыть посуду. Тарелки, кастрюли, доску, нож. Движения механические, привычные. Не думать. Главное — не думать.
В гостиную я заглянула через полчаса. Антон сидел всё в той же позе, переключая каналы. Тарелка на столике была пуста — съел всё, значит, несмотря на замечания про соль.
— Забрать посуду? — спросила я с порога.
— Да.
Я подошла, взяла поднос. Антон вдруг перехватил мою руку.
— Зачем ты всегда так? — его голос был уже без злости, скорее усталый. — Зачем обижаешься на каждое слово?
Я посмотрела на него. Его лицо было растерянным, почти детским в этот момент.
— Я не обижаюсь, Антон.
— Обижаешься. Вечно ходишь с этим лицом, вечно молчишь. Думаешь, мне легко? Работа, начальник на шею садится, проблемы сыплются одна за другой. А дома — жена, которая встречает меня как врага.
Я хотела сказать, что не встречаю его как врага. Что готовлю любимые блюда, убираю квартиру, стираю, глажу. Что делаю всё возможное, чтобы ему было комфортно. Но вместо этого сказала:
— Прости.
Антон вздохнул, отпустил мою руку.
— Я не хотел тебя обидеть. Просто устал очень. Понимаешь?
— Понимаю.
— Вот и хорошо. Иди, отдыхай.
Я унесла посуду на кухню, домыла, вытерла. Потом прошла в ванную, долго стояла под горячим душем. Вода смывала напряжение дня, но не прогоняла тяжесть из груди.
Когда я вернулась в спальню, Антон уже лежал в постели с телефоном. Я легла на свою сторону, натянула одеяло. Молчали. Он листал ленту новостей, я смотрела в потолок.
— Лен, — позвал он негромко.
— Да?
— Завтра мы нормально поговорим, ладно? Я правда не хотел срываться. Просто день был дерьмовый.
— Ладно.
— Ты же знаешь, что я тебя люблю?
Я закрыла глаза. Знакомые слова. Слова, которые должны были всё исправить, стереть произошедшее, заставить меня забыть.
— Знаю.
— Спокойной ночи.
— Спокойной ночи, Антон.
Он выключил свет, повернулся на бок, спиной ко мне. Через несколько минут его дыхание стало ровным — уснул.
А я лежала в темноте, и по щекам текли слёзы. Тихие, беззвучные. Я плакала не от обиды — к обидам я уже притерпелась. Я плакала от осознания того, что завтра будет так же. И послезавтра. И через месяц.
Что я продолжу резать овощи на этой кухне. Продолжу подбирать осколки. Продолжу говорить «прости», хотя сама не знаю, в чём виновата.
Продолжу жить в этом доме, где моё лицо — кислое, моя улыбка — недостаточная, моя любовь — неправильная.
И самое страшное было не в том, что Антон кричал на меня и бросал посуду.
Самое страшное было в том, что я уже почти поверила: это я во всём виновата.
Следующее утро началось, как обычно. Будильник прозвенел в семь. Антон встал первым, пошёл в душ. Я поднялась следом, натянула халат, отправилась на кухню готовить завтрак.
Яичница, тосты, кофе. Всё как он любит. Накрыла на стол, разложила салфетки.
Антон вышел из ванной уже одетым — рубашка, брюки, аккуратно причёсанные волосы. На работу всегда собирался тщательно. Сел за стол, посмотрел на тарелку.
— Спасибо, — сказал он и начал есть.
Я налила себе кофе, присела напротив. Молчали. Утреннее молчание всегда было безопасным — Антон не любил разговоров до работы.
— Сегодня поздно вернусь, — произнёс он, доедая тост. — Совещание до восьми.
— Хорошо. Разогреть ужин?
— Да. Только не оставляй в духовке, а то прошлый раз всё высохло.
— Разогрею в микроволновке.
— Вот и умница.
Он допил кофе, встал, поцеловал меня в макушку — дежурный поцелуй, быстрый, без тепла.
— Пока.
— Пока.
Дверь хлопнула. Шаги по лестнице, потом тишина.
Я осталась сидеть за столом с остывающим кофе. Смотрела на его пустую тарелку, на крошки от тоста, на мокрое кольцо от чашки. Встала, убрала со стола, помыла посуду. Протерла столешницу. Подмела пол.
В квартире стало очень тихо.
Я села на диван, взяла телефон. Пролистала новости, соцсети. Девочки из института выкладывали фотографии: кто-то на отдыхе, кто-то с детьми, кто-то просто селфи с улыбкой. Все выглядели счастливыми. Или делали вид.
Я закрыла приложение. Посмотрела на часы — половина девятого. Впереди целый день. Пустой, тягучий день.
Раньше я работала. Преподавала английский в языковой школе. Мне нравилось — дети, общение, ощущение пользы. Но Антон настоял, чтобы я уволилась. Сказал, что его зарплаты хватает, что нечего мне мотаться по чужим людям, что моё место — дома. Что жена должна создавать уют, а не гоняться за копейками.
Я тогда ещё пыталась спорить. Говорила, что работа даёт мне независимость, радость. Он смеялся: какая независимость, ты там гроши получаешь. А радость — от чужих детей? Свои скоро будут, вот им и радуйся.
Детей не было. Три года мы пытались, а потом Антон сказал, что пока рано, надо сначала встать на ноги покрепче. Я не возражала — в глубине души понимала, что рожать ребёнка в этой атмосфере было бы ошибкой.
Но Антон об этом думал иначе. Он считал, что ребёнок всё изменит, что я стану мягче, заботливее. Что перестану «дуться по пустякам» и начну ценить то, что имею.
Телефон завибрировал. Сообщение от мамы:
«Леночка, как дела? Давно не звонила. Всё в порядке?»
Я посмотрела на экран. Пальцы зависли над клавиатурой. Что ответить? Что всё хорошо? Что муж вчера швырнул тарелку мне под ноги и обозвал? Что я уже не помню, когда в последний раз чувствовала себя счастливой?
Я написала:
«Всё хорошо, мам. Просто была занята. Позвоню на днях».
Отправила. Положила телефон. Закрыла лицо руками.
Мама чувствовала, что что-то не так. Несколько раз намекала, спрашивала, не обижает ли меня Антон. Я отшучивалась, говорила, что у нас обычная семейная жизнь, что все пары ссорятся. Она смотрела на меня внимательно, но не настаивала. Наверное, боялась услышать правду. Или надеялась, что я сама справлюсь.
Я встала с дивана, прошлась по квартире. Спальня, гостиная, кухня. Везде чисто, аккуратно. Всё на своих местах. Идеальный дом. Идеальная жена.
Только внутри — пустота.
Я подошла к окну. Внизу, на детской площадке, играли дети. Мамы сидели на лавочках, болтали, смеялись. Одна качала коляску, другая помогала малышу взобраться на горку. Жизнь шла своим чередом — простая, обыденная, понятная.
А у меня — что? Восемь лет брака, а я чувствовала себя чужой в собственном доме. Чужой в собственной жизни.
Я вернулась в спальню, открыла шкаф. Достала коробку с фотографиями — те, что ещё не перевела в цифровой формат. Старые, выцветшие снимки.
Вот мы с Антоном на свадьбе. Я в белом платье, он в костюме. Оба улыбаемся. Я помнила тот день — волнение, радость, уверенность, что впереди долгая счастливая жизнь.
Вот мы в отпуске, на море. Обнимаемся на фоне заката. Антон целует меня в щёку, я смеюсь. Когда это было? Пять лет назад? Шесть?
Вот я одна, в парке. Сижу на скамейке с книгой. Антон фотографировал. Сказал, что я красивая, когда задумчивая. Тогда он ещё говорил такие вещи.
Я смотрела на эти фотографии и не узнавала себя. Та девушка была другой — живой, светлой, открытой. А я сейчас — кто я?
Телефон снова завибрировал. Антон:
«Купи творог и сметану. Вечером хочу сырники».
Я ответила:
«Хорошо».
Убрала фотографии обратно в коробку, закрыла шкаф. Оделась, взяла сумку, вышла из квартиры.
В магазине было много народу. Я бродила между полками, складывала в корзину творог, сметану, яйца, муку. У кассы стояла очередь. Я встала в конец, достала телефон.
Впереди разговаривали две женщины. Одна жаловалась на мужа:
— Представляешь, приходит вчера домой пьяный, начинает орать, что я его не ценю. Я ему — какого чёрта орёшь, он мне — сама дура. Вот так и живём.
Вторая сочувственно кивала:
— У меня такое было. Потом говорит — прости, мол, сорвался. А я думаю — сколько можно прощать?
— То-то и оно. Но что делать? Дети, ипотека. Не разбежишься.
Я слушала этот разговор и чувствовала странное облегчение. Не одна я такая. Сколько женщин живут в похожих ситуациях, терпят, прощают, надеются, что всё изменится.
Только изменится ли?
Расплатилась, вышла на улицу. День был солнечный, тёплый. Люди спешили по своим делам, кто-то смеялся, кто-то разговаривал по телефону. Обычный день в обычном городе.
Я шла домой медленно, оттягивая возвращение. Зашла в парк, села на лавочку. Рядом бегали голуби, выпрашивая крошки. Я смотрела на них и думала — вот они, свободные. Улетают, куда хотят. А я?
Я достала телефон, открыла браузер. Ввела в поиск: «Что делать, если муж постоянно кричит».
Выскочила куча статей. Я открыла первую.
«Крик в семье — форма психологического насилия. Если партнёр регулярно повышает голос, оскорбляет, унижает — это тревожный сигнал…»
Я читала и чувствовала, как внутри что-то сжимается. Психологическое насилие. Звучит страшно. Но разве это про нас? Антон же не бьёт меня. Не изменяет. Просто… срывается иногда. От усталости. От стресса.
Или нет?
Я закрыла статью, убрала телефон. Встала, пошла домой.
Дома разложила покупки, убралась на кухне. Начала готовить сырники. Замесила тесто, сформовала лепёшки, обжарила. Всё механически, на автомате.
В шесть часов позвонил Антон:
— Алло.
— Да, слушаю.
— Совещание затянулось. Приеду к девяти. Ужин оставь на плите, сам разогрею.
— Хорошо.
— Пока.
Он сбросил, даже не дождавшись ответа.
Я доготовила сырники, накрыла их крышкой. Поужинала сама — наскоро, без аппетита. Помыла посуду, вытерла стол.
Время тянулось медленно. Я включила телевизор — какое-то шоу, где люди пели и танцевали. Смотрела, не вникая. Мысли были далеко.
В девять тридцать открылась дверь. Антон вошёл, бросил ключи на тумбочку. Лицо усталое, недовольное.
— Привет, — сказала я.
— Привет. Где сырники?
— На плите. Разогреть?
— Я сам.
Он прошёл на кухню. Я слышала, как он открывает холодильник, достаёт сметану, гремит посудой. Через несколько минут он вернулся с тарелкой, сел на диван.
— Как день? — спросила я.
— Нормально. Устал. — Он жевал, не глядя на меня. — А у тебя как?
— Тоже нормально.
— Что делала?
— Убиралась. Ходила в магазин.
— М-м.
Разговор не клеился. Антон доел, откинулся на спинку дивана, закрыл глаза.
— Голова раскалывается, — пробормотал он. — Принеси таблетку.
Я пошла в ванную, достала анальгин, налила воды. Принесла. Он выпил, не открывая глаз.
— Спасибо.
Я села рядом. Молчали. По телевизору объявляли победителя шоу, зал аплодировал. Антон вдруг повернулся ко мне.
— Лен, а давай на выходных куда-нибудь съездим?
Я удивлённо посмотрела на него.
— Куда?
— Не знаю. За город, может. На природу. Надо отдохнуть.
— Хорошая идея.
— Вот и отлично. — Он улыбнулся, впервые за вечер. — Соскучился я по нормальному отдыху. Всё работа да работа.
Я кивнула. Внутри шевельнулась надежда — слабая, робкая. Может, правда, стоит попробовать? Может, нам просто не хватает времени вдвоём, без суеты и стресса?
— Я поищу места, — предложила я. — Найду что-нибудь хорошее.
— Давай. Только чтоб недалеко, часа два езды максимум.
— Договорились.
Антон снова откинулся на диван, взял пульт, переключил канал. Я встала, забрала его тарелку, отнесла на кухню.
Мыла посуду и думала — а вдруг? Вдруг выходные изменят что-то? Вдруг мы вспомним, какими были раньше, почему полюбили друг друга?
Может, всё ещё можно исправить.
Осколки вчерашней тарелки я выбросила утром. Но осколки внутри меня оставались. Маленькие, острые, впивающиеся в душу.
И я не знала, можно ли их собрать. Или они останутся там навсегда — напоминанием о том, что любовь иногда разбивается вдребезги.
Так же внезапно, как фарфоровая тарелка об пол.
