— Я снял для тебя квартиру. Нам нужно пожить отдельно.
Софья стояла на кухне с чашкой кофе в руках, и чашка вдруг показалась невероятно тяжелой. Он говорил это так спокойно, словно рассказывал о командировке. Три года брака, полгода молчания, и вот этот приговор — просто, четко, без колебаний.
— Зачем? — спросила она, хотя знала, что голос её звучит неубедительно.
— Потому что так лучше будет. Для тебя, для меня. Нужно подумать.
Что нужно подумать? Она и так день за днём ничего не делала, как раз таки думала. Сидела в этой квартире в спальном микрорайоне, где улица выглядела так же серо, как её дни. Одинокие деревья среди асфальта, длинные дома, безликие люди в спешке. Никого, кого бы она знала. Ни одной знакомой лавочки, ни одного привычного маршрута.
В первые дни после переезда она думала, что это приключение. Москва! Столица! Её муж, успешный парень из IT-компании, берет её с собой начинать жизнь. Потом месяцы сливались в один серый комок. Она ждала его с работы, готовила ужин, убирала квартиру. Но чем больше она делала, тем меньше ему это нравилось.
«Ты себя запустила», — сказал он месяц назад. Она тогда была в домашних штанах, волосы в пучке, никакого макияжа. Был выходной, они были дома. Что он имел в виду под «запустить себя»? Что она должна была выглядеть как невеста каждый день? Или он имел в виду что-то другое?
«Ты не растешь как личность», — добавил он на следующий день. Растёшь? Где, во что? Она просила его помочь ей найти работу в его городе, но он как-то легко отмахивался: не сейчас, давай сначала адаптируешься, не срывай мне голову. Потом, потом, потом. А теперь оказалось, что нежелание работать — это её личностная несостоятельность.
Новая квартира оказалась маленькой студией в соседнем доме. Софья помнит, как её туда привезли, как она встала посреди пустого помещения и поняла: вот оно, её новое место жительства. Место, где она должна была жить отдельно от мужа, которого любила, ради некого неясного «подумать».
Первую ночь она не спала. Сидела на полу, потому что мебель ещё не привезли, и слушала звуки этого незнакомого дома. Где-то за стеной кто-то громко смеялся. На улице гудели машины. А она была одна, совершенно одна в огромном городе, где не знала никого, кроме мужа, который больше не хотел её видеть.
Второй месяц раздельного проживания был хуже первого. Он приходил пару раз в неделю, если она просила. Приходил и уходил, как в гостях. Они не разговаривали о важном, не касались причин. Каждый раз Софья надеялась, что на этот раз он скажет что-то волшебное, чтобы всё стало, как раньше. Но раньше тоже было не «как раньше» — это же было начало конца.
В третий месяц разделения она попыталась заговорить серьёзно. Пригласила его остаться, когда он приходил. Приготовила ужин — его любимый, с овощами и курицей. Сидели они за столом, и она почувствовала, что вот сейчас, сейчас она скажет ему то, что думает.
— Почему ты не говоришь мне правду? — спросила она тихо.
Он отложил вилку.
— О чём правду?
— Просто… почему? Если я тебе не нравлюсь, скажи прямо. Если ты встречаешь кого-то другого…
— Я никого не встречаю. Не будь смешной.
— Тогда что? Ты можешь просто сказать мне?
Он встал, отошел к окну. За окном была ночь, и его отражение в стекле выглядело почти враждебно.
— Я не знаю, что сказать. Ты… ты закрылась от меня. Когда мы познакомились, ты была живая, интересная. А теперь? Ты сидишь в четырех стенах и волком воешь. Это мне не нравится.
Боль была не в словах — боль была в том, что он был немного прав. Она и вправду закрылась. Но разве это был её выбор? Разве она хотела сидеть в четырех стенах? Она просила помочь ей найти работу, просила познакомить её с кем-то, просила не оставлять её одну. Но когда просишь помощь у человека, который сам от тебя отворачивается, помощь эта становится признаком её слабости.
— А ты помогал мне как-то? — спросила она. — Я не знала никого в этом городе. Я переехала сюда для тебя. И ты даже не попытался помочь мне адаптироваться.
— Ты взрослая женщина. Сама адаптируйся.
«Взрослая женщина», — повторила про себя Софья. Взрослая женщина в чужом городе без денег, без работы, без того, чтобы её кто-то знал. Взрослая женщина на содержании, которой муж говорит, что она неудачница.
Он уехал той ночью. Сказал, что ему рано вставать, и вообще ему нужен сон. Оставил её с недоеденным ужином и растущей пустотой внутри.
После того разговора Софья несколько дней не выходила из квартиры. Лежала на кровати и смотрела в потолок. В какой-то момент позвонила подруга Ирина из Тарусы. Они учились вместе, и Ирина никогда не пересекалась с московской жизнью Софьи.
— Как дела? — спросила Ирина весело. — Давно не слышу!
Софья чуть не заплакала прямо в трубку, но сдержалась.
— Хорошо. Всё хорошо.
— Не врёте мне. Я слышу по голосу. Что случилось?
И тогда Софья рассказала. Всё. О критике, о одиночестве, об ощущении, что она становится меньше с каждым днём. И Ирина слушала, слушала, а потом сказала самое главное:
— Приезжай к нам. В Тарусу. Помню, ты говорила, что хочешь вернуться, когда твоя жизнь не сложится. Значит, не сложилась. Вот и приезжай. У нас есть место на работу в турагентстве. Начальник — мой двоюродный брат. Квартира? Снимешь что-нибудь, разберемся. А главное — ты вернешься домой.
Софья слушала и чувствовала, как впервые за много месяцев из груди выходит спёртый воздух.
Она уехала в апреле. Не поставила Андрея перед фактом, не устраивала сцены. Просто позвонила и сказала, что едет. Что понимает: они не подходят друг другу. Что это никто не виноват, это просто так получилось. Что ей нужна новая жизнь.
Он молчал.
— Ты уверена? — спросил он наконец.
— Да.
— Ладно. Пусть будет по-твоему.
В Тарусе она нашла маленькую комнату в большом доме на окраине. Работа в турагентстве оказалась интересной: общение с людьми, планирование маршрутов, ощущение, что она в мире что-то делает. В первый месяц она повышала квалификацию, во второй уже водила свою первую экскурсию.
Через два месяца, на работе, она встретила Максима. Он пришел заказать тур на Алтай. Высокий, с чуть седыми висками, с той особенной улыбкой человека, который живет полной жизнью. Когда Софья протягивала ему буклеты, их взгляды встретились.
— Вы… вы не Софья Волкова? — спросил он удивленно.
Её сердце сжалось. Откуда он?
— Мы учились в одном классе, — объяснил он, словно читая её мысли. — Я — Максим Сорокин. Помнишь?
Помнила. Конечно, помнила. Максим, который писал стихи и мечтал о путешествиях. Он уехал из Тарусы и долго не возвращался. А теперь вот вернулся, взрослый и одинокий, с морщинками около глаз от солнца и ветра.
— Давно не виделись, — сказал он.
— Давно, — согласилась Софья, и на её лице неожиданно расцвела настоящая улыбка. Не вежливая, не натянутая. Настоящая.
Месяцы текли по-другому теперь. Она ходила на работу с удовольствием, встречалась с Максимом, и это было легко. Не было попыток переделать друг друга. Не было критики. Было просто: два человека, которые хотят друг друга видеть.
Осенью Софья получила письмо. Нет, не письмо на бумаге — сообщение в социальных сетях. От Андрея. Она долго не открывала его, потом всё-таки посмотрела.
«Я узнал, что ты вернулась в Тарусу. Я рад за тебя. Правда. Я понимаю теперь, что был неправ. Я ждал от тебя того, чего у тебя не было шансов дать. Потому что не помогал тебе быть счастливой. Просто добавлял требования. Прости, если смог. Я тебе желаю всего хорошего. Ты заслуживаешь этого».
Софья прочитала это несколько раз. Было грустно. Была ностальгия по тому, кем она была раньше, по той девочке, которая поверила, что любовь спасает всё. Но было и облегчение. Потому что теперь она знала: спасает не любовь к кому-то. Спасает любовь к себе. Спасает умение сказать «нет» людям, которые заставляют тебя становиться меньше.
Она не ответила на сообщение. Просто удалила его. Это был уход от старой жизни, а новая уже поднимала её и уносила вперед.
В ноябре Максим позвал её на берег реки. Они прошли мимо знакомых с детства мест, и Софья чувствовала себя как путешественник, вернувшийся домой. Но домой — не в старый дом, а в новый дом, который она строит сама, кирпичик за кирпичиком.
— Я хочу, чтобы ты знала одно, — сказал Максим, когда они сидели на берегу и смотрели, как течет вода. — Я не хочу тебя менять. Никогда.
Софья смотрела на него, на это лицо, которое когда-то писало стихи в школьной тетради, и думала: вот оно, вот то счастье, которое не требует от тебя быть идеальной. Которое просто хочет, чтобы ты была собой.
— А я не хочу, чтобы ты был идеальным, — ответила она.
— Хорошо, — улыбнулся Максим. — Потому что я им не буду.
Они рассмеялись. Рядом плеск воды, над головой небо, которое в Тарусе казалось шире, чем в Москве. И Софья впервые за много лет почувствовала, что дышит полной грудью. Не потому, что кто-то позволяет ей дышать. Потому, что она дарует себе это право сама.
Декабрь принес первый снег. Софья получила повышение на работе. Новогодние праздники проводила с Максимом и Ириной, смеялась, как смеялась раньше, когда была молодой и еще верила в волшебство. Только теперь она знала: волшебство не приходит со стороны. Волшебство — это то, что ты создаешь, когда решаешься быть честной с собой.
Однажды она наткнулась в интернете на пост какой-то женщины, которая описывала ситуацию, похожую на её собственную. Комментарии пестрели советами: терпи, жди, может, он одумается. И Софья поняла: она не жалеет о том, что не ждала. Не жалеет, что выбрала себя.
Февраль наступил с оттепелью. Софья стояла на крыльце своего дома в Тарусе, смотрела, как тает снег, и думала о той женщине, которой была три месяца назад. Она была настоящей, но она была маленькой. Маленькой от критики, маленькой от зависимости, маленькой от страха.
Теперь она была вполне, полностью здесь, в своем маленьком городе, с работой, с человеком, который хочет её видеть именно такой, какая она есть. Со своими страхами, со своими мечтами, со своей историей боли и возрождения.
Максим вышел из дома с двумя кружками горячего чая.
— О чём думаешь? — спросил он.
— О том, что иногда счастье — это не волшебная палочка. Это просто умение узнать себя в зеркале и улыбнуться своему отражению.
Он обнял её, и она закрыла глаза. Снег таял, жизнь текла дальше, и Софья была готова жить её полностью. Не для кого-то, не ради кого-то. Для себя. И это было всё, что ей было нужно.
