Когда Галя спустилась во двор с чемоданом, всё вокруг казалось чужим — даже скамейка у подъезда, на которой она просидела последние десять лет. Сидела, когда встречала сына из школы, когда вязала варежки соседским детям, когда просто смотрела на дождь. Подъезд был тот же, асфальт всё так же проваливался у люка, и воробьи прыгали у мусорки, как будто ничего не изменилось. Но внутри — изменилось всё. Всё, к чему привыкла, стало как будто на один шаг дальше, холоднее, как будто больше не её.
Муж ушёл два года назад. Просто однажды сказал: «Я больше не могу» — и не объяснил. Не кричал, не собирал чемодан демонстративно, просто ушёл, будто вышел за хлебом и забыл вернуться. Сын уехал в Калугу, женился, потом развёлся, и теперь с трудом вспоминал, как зовут соседей. Разговоры свелись к «мам, всё нормально, не переживай». Сама Галя работала в библиотеке до последнего, пока не сократили — «автоматизация», «оптимизация», всё это звучало, как приговор. Как будто её аккуратный почерк, её память на тома и полки, больше не имели веса в новом мире.
Когда осталась одна, решила держаться. Завела цветы — сначала два кактуса, потом бегонию, а потом и целый подоконник в горшках. Ходила в бассейн, хоть и не умела плавать — просто стояла у бортика и делала круговые движения руками, будто всё ещё движется. Записалась в клуб скандинавской ходьбы, купила палки, прошла три занятия, но больше всего запомнилось, как одна женщина уронила термос, и чай растёкся по асфальту, как след. Даже попробовала интернет-знакомства, но после того, как один написал «пришли фото ступней», удалила приложение и больше не возвращалась. После этого ей надолго расхотелось даже открывать почту.
Всё изменилось после того, как на втором этаже освободилась квартира. Старушка умерла, родственники продали быстро, и через месяц заехали новые. Молодая пара. Но не «обычные» — странные. Вечером у них горел свет, но не слышно было ни шагов, ни звуков. Ни телевизора, ни смеха, ни даже скрипа пола. Иногда Галя ловила себя на том, что прислушивается, задерживает дыхание у двери. И каждый раз — тишина. Настолько ровная, что казалась нарочно выставленной, как фон на сцене.
А однажды увидела: женщина из квартиры стояла ночью на балконе босиком. Смотрела вниз. Не курила, не двигалась — просто смотрела. Лицо её было бледным, волосы падали на плечи, как тень. Часа в два. И тогда у Гали внутри что-то дрогнуло. Не страх — беспокойство, глубокое, неясное, как будто кто-то окликнул её по имени в темноте. А наутро — дверь на втором этаже была открыта настежь. И запах — сильный, тяжёлый, как будто горела пыль и что-то невидимое внутри стен.
Она поднялась. Позвонила. Тишина. Сердце билось в горле, но она не ушла. Никто не вышел. Вызвала участкового. Потом МЧС. Пришли молча, будто чувствовали — торопиться некуда. Нашли женщину — в кресле, лицом к окну. Смотрела в одну точку. Ни слёз, ни слов. Диагноз — нервный срыв. Врачи говорили о накопленном стрессе. Мужа в квартире не было. Исчез. Ни записки, ни вещей. Никто не знал куда. Соседи, казалось, даже не замечали, что он когда-то был.
С тех пор Галя больше не спала спокойно. Казалось, дом начал жить по своим, чужим ритмам. Будто что-то в нём пере собралось, изменило маршруты тишины, переместило тени. Будто стена между чужим и своим сдвинулась, открыв узкий проход, в который мог проникнуть кто угодно — без стука, без имени. Начали пропадать вещи — сначала из подъезда, потом у неё в квартире. Очки, расческа, старые письма, письмо от сына, открытка от подруги. Казалось, будто дом их «забирает», аккуратно, без злобы — как хранитель, которому они почему-то нужнее.
И вот теперь она стояла с чемоданом, решив уехать к сестре. Хоть на время. Хотя бы на месяц. Всё внутри протестовало, но голос рассудка повторял: «надо выйти». Вышла. Тихо прикрыла дверь. Спустилась, прошла через двор. Но когда вышла за ворота, вспомнила: забыла ключи.
Вернулась. Поднялась. Дверь в её квартиру была приоткрыта. И она знала — закрывала. Пальцы сжались на ручке. Рука дрогнула. Сердце застучало громко-громко, в ушах, как колокол. В голове мелькнуло: «а вдруг кто-то ждал, пока ты уйдёшь?»
Вошла. В прихожей стоял чемодан. Но не её. Такой же — только новый, как из витрины. Чёрный, с ярлычком. И рядом — записка.
«Я тоже думала, что уезжаю. Но осталась. Не делай мою ошибку.»
Подписи не было. Только запах пыли — тот самый, что шёл с второго этажа. Сухой, будто тянущийся из старой шахты.
Галя вышла. Чемодан оставила. Села на скамейку. Смотрела, как солнце садится за панельный дом. Медленно, будто ждёт.
А потом встала. И впервые за долгое время — по-настоящему ушла. Без обмана. Без «попозже». Ушла не только с чемоданом, но и из петли, в которую дом хотел её затянуть.
