Как Тоня не хотела замуж, да вышла

Нет, все-таки правильно сейчас воспитывают мамы своих дочерей. Как будущих принцесс. Принцессами они, конечно, не станут, но зато чувство собственного достоинства будут иметь. По христианским меркам, конечно, это неправильно. Жена должна быть другом и помощницей, терпеливо сносящей капризы, неудачи мужа, его плохое настроение и перманентное безденежье.

Не возникать, не нарываться, не мешать, не вякать – покорно нести ношу супружества. Как пристяжная лошадь. Ничего, если тягловый конь лягается и кусается. Ничего, если он начнет халтурить и отлынивать от основной своей работы. Или башку налево повернет, а то и весь в ту сторону потянется – ты все это стерпишь. Предназначение такое – молчать и тащить. Вы же в одной упряжке.

— А почему я? — Спросит пристяжная.

— Потому что, ты провинилась перед Господом. Ослушалась его. И за это рожать тебе в болезни, быть битой и униженной. Ты наказана во веки веков.

— Но я причем? Это Ева ослушалась. С нее спрос. Чего я-то?

И если разобраться, то и не с нее, а со змия спрос. Он соблазнил бедную женщину. Что она ему – не таких зубров уламывал. Сатана, все-таки, не какой-нибудь Безруков из рекламы кредитов. А тут новенький человечек женского пола, юридически совершенно неграмотный, без жизненного опыта… И – нате – виновна! Незнание законов не освобождает от ответственности!

И вот – получите, товарищ Женщина, две с лишним тысячи лет сроку. Будешь теперь ты и бита, и унижена. Будут тебя уводить в рабство и пинать в живот. Будут в тебя сапоги летать и башмаки. Будут тебя за волосы таскать и кнутом полосовать. Или просто с утра по зубам давать исключительно в воспитательных целях, чтобы неповадно было. А благоустроенные родильные дома с комфортным содержанием и передовым медицинским оборудованием ты получишь, дай Бог дожить, в году 2020, и то за деньги. Так что – терпи. Терпи и вспоминай свой дерзкий поступок, гражданка второго сорта. Вспоминай и думай, прежде чем что-то этакое сделать. С тебя, милая моя, спрос!

К мужчинам у Антонины отношение было, мягко говоря, не совсем лояльное. Прямо сказать, она их ненавидела. Причина ненависти понятна: все мужчины, которые появлялись на ее жизненном пути, были, как на подбор: уроды. Папенька – урод номер один. Она навсегда запомнила его «светлый образ». Что-то такое бесцветное и пропахшее самогоном. И орущее на весь дом. Пьяный папа колотил мать всем, что попадалось на глаза. Просто так. За родину! Он так и говорил:

— За родину!

Пока мама пыталась собрать на груди ошметки от разодранной кофточки, привести, пригладить расческой клочки разлохмаченных в драке волос, постанывая и подрагивая нижней губой от боли, папенька, укладывался на постель в обуви, наконец-то засыпал. Что-то там такое было в его тупой башке – алкоголь не усыплял его, а только возбуждал нейронно-протоновые связи в остатках пропитого мозжечка.

Он мог всю ночь бродить по квартире и докапываться до всего, что движется. Мать приказывала дочери не шевелиться, прикидываться спящей. А лучше – мертвой. Чтобы тот не докапывался. А маме прикидываться мертвой не получалось: «хозяин» пришел! Надо жрать подавать, сапоги целовать и радоваться, что есть у нее, убогой такой, мужик!

Пока «папа» отдыхал, мама спешно прибирала с развороченного стола посуду, приводила в порядок истерзанный папиными боевыми действиями дом и тихонечко, бесшумно мыла посуду.

Трезвый отец был еще хуже. Его все ужасно раздражало: и тихая мышка-норушка жена, и тихая, запуганная до безумия дочка, и нищая обстановка квартиры и безденежье, по его милости, между прочим, давным-давно определившее семейный статус. Он рычал, поносил мать последними словами за ужин, состоящий из картошки и квашеной капусты, одним махом сгребал скатерть с посудой на пол. Топтал все грязными ботинками и рвал единственную, с любовью крестиком расшитую скатерку зубами. Как Тузик грелку.

— Да что ты последнее портишь, сволочь? – не выдерживая, кричала жена, — ты хоть что-нибудь в дом купил, ты хоть копейку нам с дочерью дал? В рванье все ходим!

И тут же захлебывалась, получив кулаком в лицо. А папа, обидевшись, хлопал дверью и покидал постылую семью. Ненадолго. Ночью являлся пьяней вина и начинал очередной концерт по заявкам.

Утром Тоня, не спавшая сутки, просила, умоляла маму:

— Разведись с ним, мамочка! Я прошу тебя, мама, давай уйдем, убежим, пожалуйста! Я не могу больше!

А мамочка, едва шевеля разбитыми губами, шепелявя, отвечала:

— Дак ведь он отец тебе. Как ты будешь без отца? Что люди скажут?

Похоже, безмозглый отец выбил ей не только зубы, но и оставшийся ум. Или его у мамы от рождения не было – разве умная девушка выйдет замуж за такого урода?

Короче, кончилось все достаточно предсказуемо: папа маму убил. Мама отправилась на кладбище, папа в тюрьму, а Тонька в детский дом. И там, в детском доме, ей очень понравилось: чуткие воспитатели, веселая нянька, толстые поварихи и ответственная донельзя сторожиха, приклеившаяся к детскому дому, чтобы видеться почаще с любимым внуком. И главное – никаких мужиков! Если не считать инвалида завхоза и мальчиков. Но мальчики Тоню не донимали – боялись. Тоня какая-то дикая была. Стоило одному из пацанов походя дать Тоньке поджопника, Антонина с визгом бросилась на него и чуть не убила. Был очень серьезный разговор в кабинете директора. Этому мальчику досталось. Потому что «девочек обижать нельзя». Но и Тоне досталось, потому что она – девочка, и девочки так себя не ведут.

Но не сильно досталось. Ее личное дело все читали. И понимали, отчего Тоня такая агрессивная.

Кормили тут хорошо, на убой. Детдому помогал шеф, директор продуктового магазина. Поэтому на Тониной тарелке всегда было мясо: гуляш, котлетки или курица. Или половина сардельки, сочной, ароматной, уютно примостившейся около горки воздушного картофельного пюре с лужицей растопленного сливочного масла в ямке. Поэтому Антонина быстро пошла в рост и вскоре стала самой высокой в группе.

К тринадцати годам у нее у первой выросла грудь. Теперь мальчики по Тоне откровенно вздыхали и поглядывали мечтательно на нее снизу вверх. Но Антонина (как там у Ильфа и Петрова) была к ним холодна. Мальчики, все равно, что волчата. Симпатичные и наивные, пока маленькие. Но из них, рано или поздно вырастут уроды вроде папаши. И нечего надеяться на их сознательность: они и здесь, под надзором воспитателей умудряются гадить в души беззащитных девчонок. То за косу дернут, то пинка отвесят, то зубной пастой лицо измажут. И гогочут – как смешно. Тоня их периодически поколачивала.

— Ты че, дура совсем? – недоумевали парни, — за что?

— За родину! – цедила Антонина, — а за дуру ответишь.

Она записалась в секцию по боксу и делала успехи. Директриса переживала, что Тоня вырастет мужеподобной, и у нее произойдет сдвиг в половом развитии. То есть, она начнет влюбляться не в тех, в кого надо. Но с Тоней этого не произошло. Она вообще ни в кого не влюблялась. Даже в шестнадцать лет, когда девчонки бродили с затуманенными взорами и ни о чем не думали, кроме мальчиков. И каких мальчиков – тех самых, от которых прибегали в спальню все в слезах и соплях! Прибегали к Тоньке, прося «разобраться»! И Тоня честно разбиралась. И теперь мальчики хорошие, а Тоня – плохая. И вообще дура психованная. И замуж ее никто не возьмет!

Тоня плюнула на подружек и поступила в педагогическое училище, которое уже через два года переименовали на американский (жутко модный на то время) манер. Так что выпускалась Антонина уже из колледжа. Директор, помнится, специально тянула это «джэ-э-а». И это Тоню жутко раздражало. Как быстро меняются люди. Совсем недавно директриса ратовала за победу коммунизма, а теперь пластается перед заморскими новшествами. Рынок – это хорошо, бизнес, даже такой дикий, российский – тоже. Но зачем так уж откровенно рисоваться?

Антонина вернулась в родительскую квартирку. Оглядела убогие стены и обшарпанный, годами не обновлявшийся пол. На шаткую мебель и убитую напрочь ванную. Жить после уютных детдомовских спален и симпатичных, совсем не казенных столовой, учебной и игровой комнат тут не хотелось. Но… Добро пожаловать, Антонина, в новую, взрослую жизнь!

Впрочем, на жизнь жаловаться Тоне было грешно. Хоть и утопала страна в разрухе девяностых, но детскому дому везло. Бывший шеф, а теперь спонсор, выкупил свой роскошный продуктовый магазин и сдал его в аренду под многочисленные торговые точки. Разжирев на нечаянных шальных деньгах, сердцем не зачерствел (или перед Богом откупался) и по прежнему помогал сиротам. За счет благодетеля казенное учреждение выглядело прекрасно, а ребята-выпускники, кроме государственной помощи, получали хорошие подъемные и от бизнесмена.

Этого хватало, чтобы начать самостоятельное плавание. Если иметь голову на плечах. У Тони она была. У подружек – нет. Вполне рассудительные в детстве, девочки глупели на глазах. Почти все, даже самые страшненькие, повыскакивали замуж. Сыграли пышные свадьбы (было, на что). Нарожали детей. У пары-тройки невест Тоня даже свидетельницей была. И это ей не понравилось.

Одно и тоже: нарядная невеста в пышной фате, друзья-одногруппники-одноклассники. Растроганная директриса с мокрыми глазами. Женихи в плохо сидящих костюмах. Море алкоголя. Море разливанное. Все пьют, пьют, пьют, как в последний раз. Потом блюют. И снова пьют. После, гости, забывшие, по какому поводу собрались, дерутся друг с другом. А в финале пьяная невеста с оторванным подолом тащит на себе жениха. А тот, ничего не соображая, машет ногами и руками – сопротивляется. Не хочет нырять в «бескрайное море счастливой семейной жизни». Так регистраторша торжественно декламировала в загсе. Потом Тоне надоело слушать про «море», и она перестала посещать торжества. Одно и то же.

И жизнь у подружек была одинаковой, под копирку. Копеечная работа, задержка зарплат, пьющий (как правило) муж. Дети, посыпавшиеся как горошек. Нищета. Скандалы. Драки.

И – «здравствуте, я ваша тетя» — бесконечные просьбы:

— Тонечка, приди, пожалуйста, помоги. Мой совсем с катушек слетел! А? Тонечка? Он только тебя боится!

Тоня вздыхала и шла. И что там видела? Пе-ту-ха! Всклокоченный, ершистый очередной Петька или Васька буянил на кухне, пугая ребятишек. Тоня вырастала в дверном проеме, и хуком справа валила пьяного Петьку или Ваську с ног. Валила до нокаута. Чтобы наверняка.

— Ты его не убила хоть? – переживала подружка.

— Жить будет. Оклемается минут через двадцать. Если опять начнет, добавь сковородкой ему.

— А может, посидишь? Чайку попьем?

Тоня прожигала хозяйку тяжелым взглядом и отказывалась от угощения.

— Дура ты, Светка. А ведь пятерочницей была.

Так вот, Тоня не желала тратить подаренные деньги на ерунду, вроде замужества. Но ведь и хранить крупную сумму в девяностые годы под матрасом глупо. Деньги обесценивались со скоростью света. Тоня быстренько обменяла их на стабильную валюту. Правда, банку ничего не досталось – она видела, как рыдали бабки у очередного лопнувшего банка с очередным пафосным названием: то ли «Золотое руно», то ли «Императорский». Чем пышнее название, тем быстрее пропадут личные накопления. Плавали – знаем. Тоня спрятала баксы в квартире и продолжила раздумья.

К двадцати годам она весила сто килограммов, имела рост под два метра и ступню сорок шестого размера. В педагоги так и не пошла – детей только пугать. Они, малюсенькие первоклашечки, еще описаются при виде училки. И как у субтильных родителей родилось такое чудовище? И как ей сеять «доброе и вечное» в школе? В грузчики пойти? А что, грузчик с педагогическим уклоном: после смены соберет коллег в кружок и начнет вносить в массы культуру поведения. Стишки Маяковского почитают или «Му-му». Они-то, поди, свой букварь в первом классе скурили. А если начнут артачиться, Тоня им покажет небо в алмазах…

Шутки шутками, а зарабатывать на жизнь как-то надо. И с баксами что-то делать. Деньги не должны лежать. Деньги должны крутиться!

Жизнь сама подсказала Тоне, что делать.

Однажды она, как обычно, пошла в магазин. За хлебом и яйцами для завтрака. Тоня очень любила жареные гренки, залитые омлетом. Заварит чайку в литровую кружку, сахару насыплет три столовых ложки и – давай наяривать свои гренки. Энергии хватало на целый день. Вечером: литр молока, батон и колбасы полкило. Готовить Тоня так и не научилась, а поесть любила. Был бы муж: баловалась бы котлетами с пюре. Но мужем она так и не обзавелась. И не собиралась терпеть в своем доме никаких мужчин.

В общем, купила она яйца и хлеб. Идет домой, вся собой довольная. И тут слышит:

— Нефига-се! Я бы в такой баньке попарился!

Тоня не поленилась обернуться и рассмотреть автора смачного комплимента. Кто там «борзянки» объелся. Интересно.

Позади Антонины шли двое. Один из них – Тонин брат-близнец. Здоровый, квадратный амбал, бритоголовый, с тяжелым подбородком и приплюснутым носом. Он же задорно Тоне подмигнул. А второй – без смеха не взглянешь: маленький, прямо малюсенький, сухонький. С остреньким носиком, крохотными ручками и ножками. Ну ни дать, ни взять, сурикат – глазки блестящие, с восточным разрезом, реснички длинные, прям игрушечка.

Тоня обязательно «разъяснила» бы с амбалом насчет «баньки». Да и чисто профессиональный интерес в ней вспыхнул: по носику здоровяка было понятно – боксер. Схлестнуться бы с ним в спарринге – кто кого? Но вдруг ее остановили, больше сказать, ошеломили слова «малышонка».

— Боже мой, девушка, я убит наповал вашей красотой! Откуда вы, Королевна, из каких царств-государств? Какая стать, какая гордая посадка головы… Прекрасная богатырша, настоящая русская амазонка!

Он смело подошел к ней и протянул руку.

— Игорь, тренер группы по восточным единоборствам. Приехали к вам на соревнования. А это – просто Толик.

Тоня была в курсе городской спортивной жизни. Она ничего не слышала о соревнованиях по восточным единоборствам. Она вообще, мало слышала про такой вид спорта. Поэтому оробела и вежливо (Тоня? С мужчиной? Вежливо?) спросила:

— А можно посмотреть?

— Разве я могу отказать такой красавице? Да я готов бежать за вами на край света с пригласительным билетом! Да что там, с билетом, я жизнь готов положить за одно ваше «да»! – Нет, «малыш» не издевался. Глаза его были полны искреннего восхищения.

— Че – да? Не поняла, — загудела ошарашенная Антонина.

— Неважно! Приходите на Вознесенского пять. Охрану я предупрежу. Мы очень, очень будем вас ждать, дорогая… Как вас звать-величать?

— Антонина Борисовна!

— Приходите, Антонина Борисовна!

***

Дом как дом. Но в подвальном помещении – бар с поэтическим названием «Белые ночи». Больше никаких вывесок. Само помещение не предназначено для спортивного клуба или комплекса. Тоня наматывала круги вокруг серого здания и ничего не понимала: обманул, что-ли, суслик? Наговорил слов ради отвода глаз. Козел!

Ей в первый раз стало ужасно обидно. Но тут Тоню окликнули:

— Антонина Борисовна! Душа моя, что же вы!

Сам Игорь. Собственной персоной. Стоит у входа в бар и улыбается.

— Простите меня. Это я, болван, виноват. Не объяснил ничего толком. Вот, лично вас встречать выбежал. Вы давно так ходите?

— Нет. Только пришла! – буркнула Тоня.

Сурикат Игорь нежно подхватил Тоню за руку и проводил в бар. Тоня не боялась. Даже если там будут ее поджидать насильники, она управится. Точно управится.

Насильники ее не ждали. В баре было тихо. Симпатичная девица скучала за стойкой, машинально перетирая бокалы. Из боковой двери (видимо кухни) пахло жареной с чесноком курицей. Антонина машинально сглотнула слюну. Сурикат заметил это краем миндалевидного глаза. Ишь, какой внимательный.

— Присаживайтесь, Антонина Борисовна! Заведение – ни бог весть что, но угостить вас я обязан.

Тут же, будто по мановению волшебной палочки, к столику подкатил молоденький официант:

— Добрый вечер, сударыня! – он протянул меню, увесистую бархатную папочку.

Антонина растерялась. Она никогда не была в таких заведениях. Только в столовых.

— Сереженька, я сам поухаживаю за дамой.

Суракат ловко перехватил меню у официанта.

— Какое убожество, — пробубнил Игорь про себя, — девушке даже предложить нечего… Ни креветок, ни …

— Извините, Игорь Петрович, — покраснел официант Сережа, — у нас традиционная кухня. Клиенты, знаете ли…

— Что есть? – Игорь Петрович сердился и смешно двигал бровками.

— Ой, подождите! – встряла в разговор Тоня, — а чем там так пахнет на кухне?

— Окорока, картошка фри. Оливье еще…

— Я буду окорока и фри. Оливье… — она потянулась за меню, посмотреть на цены.

Но сурикат Игорь ловко увернулся.

— Разрешите мне оплатить счет, пожалуйста. Для нас это – честь, Антонина Борисовна. Мы наслышаны о ваших спортивных успехах.

Антонина не была дурой. Наверняка тренер набирает себе команду. Правда, нафига ему перестарок Тоня… ну да ладно. В коммерческих боях и перестарки работают. Поговорить можно. Но она все равно откажется. Вкалывать на дядю она не будет. Посмотреть бы на соревнование… И, кстати, где они вообще проводятся? А может, и нет никаких соревнований. Заманил, гад. Пошутил.

Однако аппетит у Тони не пропал. После того, как Сережа принес большую тарелку с огромным окорочком, напоминающим ногу индюшки, нежели курицы (ножки Буша – форевер! Жрите, что дают!), с горкой хрустящей вологодской картошки и россыпью мягкого сладкого зеленого горошка, глубокую расписную пиалку с оливье, где вишенкой на торте красовалась красная икра, апельсиновый сок в кувшине – Тоня уминала обед с ловкостью заправского едока. Не отказалась и от десерта – настоящее мороженое в металлической вазочке, в которой так вкусно лакомиться пломбиром, щедро политым вишневым сиропом. Кофе с пирожным было выше всех похвал!

Как только официант бесшумно убрал посуду, Антонина спросила:

— А где соревнования, не понимаю?

Игорь всплеснул руками:

— Что за девушка! Вы пробовали играть в покер? Ни одна жилка не дрогнула! У другой бы аппетит пропал, нервничать начала, плакать – на маньяка нарвалась. А эта трапезничает и бровью не ведет. Вы знаете, я очень люблю смотреть, как девушка ест. Ест и не ломается: то буду, это не буду…

— Мне не до диет. Видите, я какая.

— Вижу. Произведение искусства. Вы знакомы с картинами Рубенса и Микеланджело?

Тоня кивнула.

— Так вот. Вы – сошедшая Венера с полотна Микеланджело. Сильная, статная, величественная…

Тоня невежливо оборвала эмоциональный экзерсис по поводу своей внешности.

— Игорь, я пришла на соревнование.

Игорь понимающе улыбнулся и указал на незаметную дверку возле «туалетной» комнаты.

— Пройдемте. Соревнования проходят на коммерческой основе, без особого регламента. Ничего противозаконного, но сами понимаете, бои без правил не очень приветствуются в нашем молодом капиталистическом государстве.

Почему «не очень приветствуются», Тоня поняла через пять минут.

В огромном подвальном помещении было душно и шумно. Народу много. Посередине установлен не ринг, а клетка, где под рык толпы сражались гладиаторы. Сражались насмерть (так Тоне сначала показалось), но после она все-таки разглядела некоторые детали битвы профессиональным взглядом. Новички, фантики. Мутузили друг друга, как придется. Кровь из носа, из разбитой губы была размазана по лицу и груди, не более того. Сами бойцы выглядели эффектно, но опять же – больше для визуала, чем для битвы. Наверняка все эти бицепсы, трицепсы накачаны в зале, и не без помощи стероидных препаратов. Тоне было скучно. Она собралась покинуть зал. Но Игорь удержал девушку.

— Потерпите. Это разогрев. Скоро выйдут наши звезды.

И вскоре вышли звезды. Спортсмены не отличались мощностью телосложения: подтянутые, жилистые. Но видно было: в их телах бугрилась опасная сила. Не за счет веса, а за счет гибкости и полного согласия с собственными телами боролись бойцы. Несколько неуловимых движений – и соперник повержен. Тоня пыталась поймать, зацепить, хотя бы интуитивно спортивные приемы гладиаторов, но у нее так ничего и не вышло.

На Игоря она, захваченная действием, не смотрела. Зато он не сводил с нее глаз. И что у него на уме – непонятно. Тоня даже не пыталась.

А ведь он никогда особо в комплиментах не рассыпался. Он женщин презирал – были на это веские причины. Ростиком нашего тренера Бог обидел. Маленький, хиленький – даже девочки обижали. А тут не девочка – монумент! И ведь Игорек откровенно Тоню клеил! Клеил, не стесняясь ни своего маленького роста, ни хрупкой комплекции.

Забегу вперед: комплекция-то была хрупкой, зато статус – увесистый. Игорь был не простым тренером, а очень серьезной личностью. Очень, очень серьезной! И девушка Тоня, с упоением следившая за боями без правил, даже не догадывалась, что по дороге «за хлебушком» подцепила настоящего зубра, владельца столичного клуба «Кёкусинкай», члена высшей касты среди российских организаций, где практиковались восточные единоборства.

И звали его Сегуном. И был он жесток и расчетлив. И перед ним трепетали сильнейшие и богатейшие.

А он…

«Увидел вишни ветвь в цвету.

И, плача, я опустил

Свой самурайский меч…»

Любовь зла.

А все началось с грандиозного события, прогремевшего на всю необъятную Родину летом 1957 года. В Москву приехало сто тридцать четыре тысячи иностранцев, участников фестиваля «дружбы народов». А еще в Москву приехала девушка Таня, как представитель молодежи славного города Вологды, а точнее, доярка колхоза «Рассвет Ильича», что спрятался среди нив Вологодской области. Таня не просто так удостоилась почетной поездки. Таня была уникальной девушкой. О ней писали в газете «Труд», как о рекордсменке по надоям. Корова Лизка, за которой ухаживала Таня, дала удой больше восьмидесяти литров в сутки!

Кстати, Лизка стала родоначальницей новой породной линейки в СССР. Так что, Таню премировали не случайно, а очень даже заслуженно.

И вот она в первый раз в жизни увидела Москву. Увидела и обалдела от красоты, величия и необъятности столицы. От широких улиц и площадей. От зеленых парков, от магазинов, от обилия нарядных москвичей и… Несметного количества гостей-иностранцев.

И это все девушке из глубинки показалось раем! Сказкой! Сном!

А что обычно случается, когда происходят фестивали? То и случается. Неспроста в 1958 году только в Московских роддомах было зарегистрировано пятьсот младенцев с иным цветом кожи. Вот что значит: отпустили девку погуляти… Без мамки, без присмотра и надзора. Любовь не ждет. Она, как говорится, нечаянно нагрянула. На головы родителей юных грешниц. Грешницы падали в объятья иностранцев, не думая о последствиях. Иностранцы для них были людьми иного мира, почти инопланетянами.

Особенно хорошо падалось в объятья афроаме… (тьфу, какая ерунда, эта толерантность. Тогда о ней никто и не говорил в СССР) негров. Но наша Танюха на свою беду встретила молодого Тэкеши Ичиру, представителя Японии.

Они ни словечка не понимали, общались исключительно знаками. Но так ли важно это? Язык любви для всех народов одинаково звучит. Таня забыла и о своем колхозе, и о степенной Лизке, и о механизаторе Павлике, который уже пять раз звал Таню замуж. Другие не брали: Танюшка уж очень крупная была. Комплекцией на свою Лизку походила. Хоть и щечки румяные, и зубки белые. Но кому такая жена сдалась – это ж не баба, а танк!

Но вот Павлику Таня нравилась. Он и ухаживал за ней: то по лопаткам треснет со всей дури, то по заднице. А ручищи у Павла железные. Не очень-то и приятно такие комплименты получать. А Таня мечтала о нежности.

Вот и исполнились ее мечты. Ичиру был воплощением нежности. Хоть и невысокий. И худенький. Но красивый невероятно, как фарфоровая статуэтка! Танин рост его не смутил. Таня для него тоже была воплощением иного мира. Иной планеты. Иной расы. ДРУГАЯ…

Москва закружила их в кумачовом водовороте. Задурила головы синим небом, городской духотой и запахом утреннего асфальта, увлажненного поливальными машинами. Заманила блеском золоченых «сестер-республик» на ВДНХ, зеленью Патриарших и чеканной строгостью Красной Площади. Ах, жестокая, и ты слезам не веришь…

Расставание разрывало юные сердца. В миндалевидных глазах самурая поселилась антрацитовая тоска. В васильковых очах доярки плескалось неприкрытое горе. Хлебать его теперь Татьяне, русской богине, полным ковшом.

А через месяц Таня, похлопывая Лизку по крутому теплому боку, вдруг побелела и согнулась в три погибели. Лизка повела печальным оком и мотнула головой – догадалась: в Танином чреве появился новенький жилец. Лизка была умной коровой: в этих делах имела богатый опыт. Попалась Танька. Так ей и надо: нечего свою любимицу бросать на напарницу Валентину, дуру набитую.

Вот это трагедия. Хоть в омут головой! Съездила в Москву. Подарочек привезла! Да какой, из самой Японии! Ах ты, Господи, Боже мой! То-то напарница обрадуется: так она убивалась, что не ее отправили на фестиваль!

Татьяна решилась на страшное дело. Нужно было ехать в больницу. Срочно! Страшно, стыдно, жутко, но хоть не к бабке Меланье идти. Хоть не умрет в мучениях. Уже собралась. Отправилась. Но в коридоре гинекологического отделения наткнулась на агитационный плакат и ужаснулась. Это же фашизм натуральный! Рвать на куски собственного ребенка? Дитя от любимого человека? Сама-то ладно, изойдет кровью, намучается, а маленького за что так? И не червячок – живой, дышит, все чувствует, и сердечко бьется… Нет!

Нет и нет. Поднялась и ушла. Родит, как миленькая. Пусть судят. Пусть смеются. А от Ичирки память останется. Вдруг вернется? Ну ведь бывает так, правда?

По деревне поползли шипящими гадами едкие слухи. Бабьи языки мели по избам погаными метлами. Таня ходила, высоко задрав воинственное пузо. Ни слезинки не выдавили из ее васильковых глаз местные сплетницы. А потом и вовсе пришлось им свои рты поганые захлопнуть.

Механизатор Павел пришел в Танин дом вместе со сватами.

— Выходи за меня, Танюша. Жизни без тебя не смыслю. А ребеночка вырастим! Вырастим, поднимем и еще пяток нарожаем! Слово даю!

И слово свое Пашка сдержал. Пяток, не пяток, а младшего братца Анатолия Игорьку родители смастерили. Толик вышел под стать папе и маме – богатырь. Ни один шпаненыш пальцем Игоря не тронул. Боялись. Просто не подойти, не то что подзатыльника влепить. Младшенький Толик всегда около трется. Защитник. А уж как он Игорька любил… хвостиком за ним всюду вился. Игорек, хоть и мелкий, да так сказки читал, такие поделки младшенькому мастерил, такие истории сочинял… разве у кого есть такой расчудесный брат?

И уж оба они твердо знали: ни у кого нет такой мамы – доброй, спокойной и справедливой. Что бы ни случилось, она всегда была такой. Посмотришь в ее васильковые глаза, и любые невзгоды уйдут. Батя иногда явится с какой вечеринки, начнет было бузить, а мама взглянет на него с любовной укоризной – и тот обмякает сразу, спать идет.

А еще в маминых глазах таилась глубокая печаль. Толик ничего такого не замечал, а Толик видел. Где-то там, в черноте зрачков она пряталась.

— Мам, ты что? – спрашивал Татьяну встревоженный Игорек.

А та вроде бы от сна очнется, улыбнется, взъерошит Игорьку его волосы, а в глазах вспыхивает ласковая искорка.

— Ничего, сынок. Какой же ты у меня хороший…

— Да… хороший. А че я мелкий такой?

— Не всем большим быть. Главное, чтобы сердце мелким не было.

Отец больше отшучивался:

— Ешь редьку, побьешь и Федьку! – его любимая поговорка.

А чаще всего говорил:

— В армию пойдешь, так вырастешь. Вон у школы на турниках повиси. Физкультурой заниматься надо! Че ты и в правду, как задохлик, все с книжками? Воды натаскал?

— Толька натаскал!

И подзатыльник сразу прилетает.

— Я посмотрю, у нас один Толька в семье. А ты больше прохлаждаешьси? – и второй щелбан летит Игорю в лоб…

Потом приехали в колхоз на шабашку городские студенты. Шумные, веселые, они охотно возились с местной пацанвой, не менее охотно увивались за деревенскими девушками, и уж с преогромной охотой дрались с деревенскими парнями. Парни ревели, шли на студентов стеной, выдирали колья из ограды, подкарауливали отбившихся от основной группы одиночек. Однажды, крепко выпив, решили проучить одного… Больно плотно притулился тот к Марианне, самой красивой девице на селе. Обидно ведь. Своих городским мало?

Ну… подкараулили. Напали толпой. И каково было удивление вояк, когда паренек раскидал их вокруг себя, как щенков! А он не больно-то собой и велик, щупловат, низковат, в кости тонок. А у всех ребят кровавая юшка под носом. Ну… Про драку забыли сразу.

— Как?

Он им объяснил, как.

— Занимаюсь специальным видом борьбы. По-японски.

— Чего за борьба такая японская? Глазы сузил и вперед? – смеются.

А тот им книжонку рукописную показывает: так и так. Главные движения показал.

Парни рты пораскрывали – сказать нечего.

Игорь разговор взрослых видел, рядом ведь крутился. На ус намотал. Потом пристал к студенту: отдай книжку, отдай!

— Продай! Поменяй! Все отдам: и грузила свинцовые, и крючки! И рыбы наловлю и накопчу! У бати денег спрошу! Заработаю! Пожалуйста! – ну, чуть не плачет.

А студент улыбнулся, возьми и отдай брошюрку Игорьку.

— На, пользуйся, старик. Но копченого леща принесешь!

С того самого дня Игорь открыл для себя карате.

Он стал жаден и алчен. Он везде искал свою Японию. Страну самураев и вишневых деревьев в цвету. Он влюбился в нее и жаждал увидеть хоть раз: таинственные люди, полные тайн и неправильности… Основы борьбы не усвоишь без мастера. Не поймешь скрытой красоты без художника.

Он допер, как узнать тот удивительный мир. И стал учиться на одни пятерки. Игорю необходимо было поступить на морскую службу – только так можно попасть в японский порт. Он мечтал, обучался борьбе, как умел, трудился и видел во сне Ниигату, сверкавшую огнями на фоне черного неба и молился на Масутацу Оямы.

А мать тревожно следила за ним и чуяла скорую разлуку. Вологодская земля не удержит сына Востока. Не нужны Игорьку ни поля, ни пашни, ни вологодские леса, ни русские туманы, ни русские рассветы…

И сказать ли ему, своему любимому мальчику, о самом главном? Ведь он уже взрослый, он имеет право знать.

В 1973 году в колхоз «Рассвет Ильича» прилетело письмо. Оно стоило Татьяне горьких слез – председатель требовал разъяснений. Ему и так все разъяснили, строго приказав доставить почту по нужному адресу и не устраивать тут… Не нагнетать. Но любопытство томило душу – вот и родственнички косоглазенького Игоря объявились.

Татьяна чуть на колени не бухнулась: не губи!

— Не говорите никому. Прошу! Не надо!

Председатель понял: лучше не губить. А то Пашка – мужик отчаянный. Не хватало еще международного скандала. Да и самому проблем с КГБ не хотелось. Молчал потом, хоть и грызло его желание хоть одним глазком узнать: чего пишут?

А писал Тане милый Ичиру. И лицо его Таня помнила: как не помнить – весь его облик запечатлен в Игоре. Ичиро сообщал, что скоро приедет в СССР. И ему разрешили встречу в посольстве. И надо собрать столько-то бумаг. И что он хочет просто ее увидеть и ни на что не претендует и не желает разрушать личное счастье Татьяны. Ичиру так и не женился, работает в торговой фирме, которая на данный момент активно сотрудничает с Россией: в СССР поступает электроника, а в Японию – металлы, нефть и древесина.

Письмо было заранее переведено на русский, и потому выглядело суховатым, деловым. И правильно – излишней лирики наше государство не поняло бы. И так снисхождение делает, поняв ситуацию. Все-таки Япония. С ней надо торговать. Пока.

И мать поговорила с сыном. И сын увидел своего настоящего отца.

***

А потом все завертелось. Вспоминать тошно. Страна не желала отпускать Игоря в гости к «новому папе». С одной стороны – справедливо: где родился, там и пригодился. Советский гражданин, между прочим. Ишь, развели тут малину.

А с другой стороны… Отношения двух стран на подъеме. Торговля идет. Почему бы не добавить в эту историю капельку мелодраматической сентиментальности? Дали со скрипом добро.

Игорь улетел в свою мечту. А Татьяна осталась под крылом родного мужа и Анатолия. Она не желала их предавать. Только и осталось у нее память о том, как Ичиро, склонив перед ней поседевшую голову, поцеловал Танину жесткую ладонь и сказал по-русски:

— Спасибо за сына, Таня-сан.

Ичиро был влиятельным господином. Игорь это понял сразу, как оказался в посольстве. Они понравились друг другу сразу. В глазах Ичиро Игорь прочитал любовь. И был абсолютно счастлив. А потом началась сказка. Настоящая сказка, каким-то образом превратившаяся в быль. Высотки, идеальные дороги, пагоды, сакуры, девушки, техника, автомобили, идеальная чистота и совершенно непонятные нравы.

Он пребывал в шоке от странной еды, от сдержанного поведения японцев, от убранства жилищ, от неоновых огней и высокого уровня жизни. Будто упал с другой планеты. Он долго ошарашенно озирался по сторонам и пугался суеты местных жителей. Но когда отец привел его в школу карате, в голове Игорька что-то щелкнуло и замкнуло – больше ничего он знать не желал! Россия? О чем вы? Дикая страна, бедная страна. Убогая…

***

Потом несчастную Таню таскали по инстанциям. Было столько нервов попорчено в связи с усыновлением ребёнка… Никто не подозревал, как больно Тане – все завидовали. Один только Павел и Толик знали, какой ценой достались матери эти бумажки, это согласие на отъезд Игоря в другую страну. Отъезд навсегда. Билет в один конец. Только матери поймут ее боль.

А Игорь постигал азы науки. Мастер сдержанно улыбался, когда парень демонстрировал то, чему научился по рукописной книжке. А потом ударил его палкой по рукам.

Всему нужно было учиться заново. Но в первую очередь: языку. Сложному, непонятному, непостижимому.

***

Отец не нависал над сыном. Здесь не принято заботиться о взрослых детях. Дети обязаны заботиться о старших. И чтобы заботиться, они очень много работают. Работа рифмуется со словом «забота». Игорю казалось, что тут все, достигшие семи лет, покидают матерей и уходят на работу. И никто не жаловался на усталость, будто труд – высшее наслаждение.

Лениться тут не получалось. Игорь не понимал, как эти люди умудряются находить время, чтобы веселиться и выпивать. Впрочем, ему пить было запрещено. Не очень-то и хотелось. Хотелось черный пояс. И он стремился к этому изо всех сил.

А еще Игорю снилась мама. Каждую ночь снилась. Он тосковал по ней и не мог с собой ничего поделать. А еще он тосковал по Родине. И его удивляло, почему сейчас она не кажется ему дикой? Узнав Японию ближе, изучив ее, он так и не стал здесь своим. Его так и называли тут: русский сын – «Россия ну мисуко». Отец улыбался своим друзьям и соглашался с ними. Он гордился Игорем – тот стал хорошим мастером.

— Чего ты желаешь? Будешь добиваться славы в Токио?

— Да. Но не в Токио, — ответил Игорь.

Брови отца удивленно приподнялись.

— Я поеду домой, — Игорь не отводил глаз.

Ичиро ничему не удивлялся. Он редко чему-то удивлялся.

— Так тому и быть. СССР рухнул, и преград больше нет. Ты вернешься, когда захочешь. Привози сюда свою семью – жить там невозможно. Говорят, что русские живучи, как тараканы. Но мне очень жаль твою мать.

Он оказался прав, его отец. Игорь не узнавал страну. За восемнадцать лет, проведенных в Японии, Игорь успел побывать во многих государствах, но Россия была ужасна. Ужасна, как ужасна женщина, брошенная заботливым супругом и детьми. Растеряна, унижена и от того развязна и жалка. Хотелось плакать. Но Игорь давно не плакал. Он ведь мастер! Он спешил в вологодский поселок. Он хотел увидеть родителей и брата. Но прежде всего – маму.

По дороге он видел заброшенные деревни, поля, заросшие борщевиком, унылые города и разбитые в хлам дороги. Роскошные иномарки обгоняли представителей отечественного проржавевшего автопрома. Бабушки в убогих одеждах теснились на обочинах, продавая яблоки, посматривали недоверчиво. Рынки, переполненные дешевым ширпотребом, были грязны и шумны, как восточные базары. Амбалы в турецких кожанках грубо отталкивали в стороны прохожих. И везде странная смесь блеска и нищеты, красоты и уродства, она создавала невыносимую какофонию несоответствий, неправильности какой-то, нелепости.

Хотелось вернуться обратно, в нормальный быт, в деловую обстановку благоустроенных мегаполисов, где деньги работали на людей и для людей.

Но вдруг закончились поля, стыдливо прикрывавшие свою наготу нарождающимися лесами. Воздух очистился от скверны. Озера и реки наивно выглянули из-за ивняка, словно дети на городского взрослого. И небо над головой вдруг распахнуло свои материнские объятья, что в горле защемило, и на глазах показались слезы.

Здравствуй, Родина. Мама, здравствуй!

Она обнимала Игоря, высокая, рано увядшая, но все равно, все та же милая мама, ясочка родная, любимая, единственная. Как же он соскучился по ней! Рядом топтался Павел, поседевший, с поредевший шевелюрой, растерявшийся в жизни и, кажется, попивающий.

Толика Игорь узнал не сразу. Медведь – не медведь. Горилла – не горилла. Йети, скорей всего. Правда, по-русски говорить умеет. Облапил Игоря ручищами и в воздух подкинул на радостях:

— Привет, братуха! Не вырос, бродяга, на чужих харчах, япона мать!

И он тогда решил – останется. И останется навсегда!

***

А потом закрутилось: поездки в Москву, переговоры, поиски помещений, работа, работа, работа. Помимо всего – стройка нового дома для родителей, разборы с тупым прорабом, думающим только о том, чтобы урвать, а не честно заработать деньги.

Набор в секции, организация сообщества, клуб, бои с рекетирами, дружба с рекетирами, чуть ли не в десны целовались… бандиты, наезды, терки. Переговоры. Явление особо важных паханов. Интересные предложения. Доллары в глазах. Уважение. И снова – разборы, разборы, разборы…

Толян всегда был рядом. Толян у нас чемпион по боксу – времени даром не терял. Толян теперь телохранитель, такого мамонта не взять на работу – адский грех.

Разъезды по стране. Бои без правил. Сумасшедшие деньги, сотни, тысячи, миллионы. Московские клубы. Игровые заведения. Бабы. Шоу программы. Наезды, опять наезды.

Невыносимая усталость от всего этого. Спортсмены не желали учиться, спортсмены хотели миллионы. Требовалась новая кровь. Настоящие ребята, а не будущие братки.

— Да где они? Все в этой стране давно прос*ано!

— Будем искать, Толик. Будем искать…

Он мотался с братом по провинциальным городам. Он смотрел на людей и на женщин. И недоумевал – что с ними происходит? Почему сутулятся мужики? Будто стесняются сами себя? Почему так придавлены плечи женщин? Будто на их плечах невыносимый груз. И тоска такая… хоть стреляйся. Почему так много пьяных? Почему бабоньки, несмотря, что уж, слава Богу, двадцать первый век на пороге, все так же тащат и тащат необъятные сумки в одиночку. Принято что ли так здесь, черт эту страну задери!

Один раз увидел, как муж ударил жену прямо на улице, не обращая внимания на прохожих, не стесняясь сынишки, жавшемуся к юбке измотанной матери. Вышел на улицу. Ткнул мужика в тайную точку на шее. Тот охнул и плюхнулся задницей в грязь.

— Только тронь ее. Закопаю, — тихо, на ушко пьянице шепнул Игорь, когда тот очухался.

Достал из кармана бумажник, вынул деньги и вручил женщине. А та мелко-мелко закивала и потянулась целовать его руку.

Ничтожество! Господи, что ты делаешь с русскими бабами!

Игорь не понимал, зачем он сам разъезжает по российской глубинке. Ведь ему стоит только пальцем махнуть…

Но он знал одну мудрую пословицу: хочешь сделать хорошо – сделай все сам. К тому же — страх зародился где-то в солнечном сплетении. Да, страх. Кто не боится, тот глуп. Еще одна мудрая пословица. Влияние его росло, но вместе с влиянием росла и зависть. Захапать бизнес и упрочить его только в своих руках – неслыханная наглость. С ним, с Сегуном, расправиться не желали только ленивые. Поэтому Игорь никому не доверял, кроме Анатолия, верного друга и брата.

А инспектировать организаторов боев – считай, отдых. Нет-нет, а попадаются на пути крепкие, жилистые пареньки, созданные для боя. В карате вес не нужен, в карате важна реакция и гибкость. Количество фанатов Брюса Ли росло неимоверно быстро. Тот не японец, китаец по происхождению. Но техника у него потрясающая. Действительно, маленький дракон. Действительно – мастер. Вот бы с кем Игорь с удовольствием сошёлся в битве!

А пока в подпольных залах демонстрировали цирк: ставили в пару бойцов разных весовых категорий. «Шкаф» и «малыш». Зрители свистели возбужденно, когда «шкаф» падал. Интрига-интрига…

— А можно и баб в клетку отправить! С бабами ваще прикольно! В грязи если, — предлагал Толян.

Мерзко все это.

Игорь чувствовал, как из Сёгуна он превращается в импресарио. Или в дешевого балаганщика.

Запланированное «шоу» организовали, кассу собрали, поделились с братвой. Смотрящий города нежно пожимал ладони и заглядывал в глаза. Впрочем, как и мэр. Все – одно и то же. Игорь чувствовал спиной их вороватые взгляды. Разъезжать без охраны стало опасно, разгуливать по улицам – опасно вдвойне. В его положении гораздо удобнее руководить из-за границы, как делали почти все благоразумные люди. Зачем он вылез из машины? Охота на Сёгуна давно началась. Туповатым руководителям многочисленных ОПГ давно хочется отжать все то, что создал своими руками Игорь.

А так тут принято: отобрать и «усе поделить». Удивляться нечему.

Но почему-то Сёгун захотел пройтись по этому красивому, какому-то домашнее-провинциальному городку.

На импровизированном рынке (с официального городского гоняли – плата за место была взвинчена неимоверно) местные старушки продавали огурцы, саженцы и собственноручно связанные варежки. Они расселись на картонках и наперебой вызывали прохожих:

— Брусника! Брусника! Грибы-ы-ы-ы!

— Носки, варежки, шапочки! Носки, варежки!

— Пирожки! Пирожки! Пирожки горячие!

До смерти захотелось теплого, ароматного пирога. Аж зубы свело. В Японии пирогов не пекут. Их там варят. Держат над паром. И на вкус такие пироги напоминают разварные пельмени. А у старушки из ее огромной плетеной корзины, заботливо прикрытой чистеньким вафельным полотенцем так одуряющее вкусно пахло… Игорь купил сразу десяток, с капустой и с картошкой. Толик «заточил» сразу парочку, не отходя «от кассы». Бабулька, обалдевшая от выручки, равной ее пенсии за три месяца, поблагодарив покупателей, бочком-бочком, сразу испарилась. Вдруг передумают и деньги отнимут.

Улицы утопали в зелени, белые церквушки дремали под их сенью, в лужах барахтались драчливые воробьи. Сонно, солнечно, благодатно. Совсем не так, как в каменно-стеклянном муравейнике Токио. Хотя и там, вдруг, среди шума мегаполиса, находится незаметная дверца. Открываешь ее и оказываешься в тишине маленького дворика, в саду камней, и каждый камешек окружен песчаными волнами несуществующего источника. Старый японец сидит, не шевелясь, и смотрит внутрь себя. Где-то свистит невидимая птаха. Журчит невидимый ручей. Гармония и абсолютный дзен. Познавай самое себя и думай о сущности грешного мира.

«Меч самурая поразит врага

А мудрость слова оживляет душу

Гармония и тлен неразделимы»

Сейчас, если посмотреть на русский дворик, где тоже среди густых сиреневых кустов спряталась калитка, тоже можно найти дзен в глубине прохладной, чуть припыленной сверху листвы. Украшенные узорчатой резьбой наличники, ленивая муха бьется в окошко. Герань в горшке. И кружевная занавеска. Скамейка под яблоней и черный горох на красном поле крылышек божьей коровки.

Здесь столько смыслов — можно заблудиться.

И философий непочатый край.

Вся жизнь в борьбе

Вся жизнь в ленивой неге

И нищета воспета, как богатство…

Так бы и сидел тут, у старенькой церкви. Так бы и прятался тут.

И вдруг – Толян.

— Ого! Я бы в этой баньке попарился!

Игорь даже не удивился, когда увидел эту девушку. Она смотрелась очень органично, как часть окружающего пейзажа. Даже старомодная авоська с хлебом не вносила в общую картину диссонанса.

Высокая, ростом с Толика, и широкая в плечах и бедрах. Она не выглядела толстой, скорее – увеличенной копией крепкой в костях и мышцах обычного человека. Сильная спина, стройные ноги. Ладно сидящий спортивный костюм. Ровная и плавная походка, уверенность в себе сквозила в каждом движении. Авоська даже не шевелилась в такт движению.

Большие, красивого славянского разреза глаза на круглом, хорошей, крупной, чуть грубоватой лепки лице смотрели спокойно и немного удивленно – девушка обернулась на возглас Толика. Посмотрела и презрительно сощурилась. Даже брезгливо – шуты гороховые прицепились. Румяные губы тронула легкая усмешка: ухажеры выискались: штепсель с тарапунькой… На мгновение она предстала перед Игорем в отороченном мехом душегрее и цветастой дорогой шали, а вместо смешной авоськи – коромысло на сильных плечах. Русская красавица. Царь-девица, Марья-Моревна…

Не пойми, где затерялся твой Илья-Муромец, бродяга непутевый, в каких лесах…

А у Толика отчаянно-заинтересованный блеск в глазах. Что, брат, хороша? Куда там до нее крашеным визгливым девкам ценой в руб двадцать в базарный день. У них и капельки такого достоинства нет.

В «баньке» он попарится. А вот шиш, дуля с маком, хрен, а не банька! Не про тебя девица!

Игорь разозлился на брата. Девица-то была как раз «про него», про Анатолия. И ростом и статью подходила. Как раз для тихой деревенской жизни, для Толика, для свекров, для луга, напоенного росой. Для речки и елового леса с морошкой и дикой смородиной. Для большой деревенской печи и пышного кислого хлеба. Для крепких детишек, рожденных в простой семейной, без вздохов и стихов любви, которая случается один раз и навсегда. И, Бога ради, причем здесь Игорь, мелкотравчатый мужичонка с мальчиковой фигурой, «японистый» сенсей, картонный сёгун и начальник шапито на восточный лад?

А притом! А вот так!

Мал клоп, да больно кусает!

Эта женщина никогда не будет спать с колхозным «Ваньком».

Господи, как на маму похожа? И взгляд – мамин, полный гордости и покоя. Так редко среди женщин сейчас встречается этот взгляд. Все больше – затравленный. Или – зазывающий, хитрый, отдающий блеском советского юбилейного рубля или иностранного пятицентовика, холодный, змеиный, алчный.

Быстро, улыбку на лицо!

— Боже мой, какая девушка!

***

Она была поражена незнакомой ей техникой. Раскраснелась, разволновалась. Плевать ей на комплименты, на «званый ужин в кафе», на то, как расступались перед «Сёгуном» люди. Она даже на это внимания не обратила.

— И вы – тренер по карате? Точно? Вы обучаете людей? – сказала, не сказала, выдохнула…

Игорь понял, чем ее зацепить. Дето в глубине души горячей струйкой обожгла, обрадовала надежда.

— Да, Антонина.

Она на мгновение задумалась, и спросила.

— Обучите меня.

Он не стал задавать лишних вопросов: зачем ей это надо, зачем такая красивая девушка мечтает совсем не о том, о чем мечтают все красивые девушки… В общем, не стал раздражать Тоню словесной шелухой. Просто спросил:

— У боевого искусства должна быть высокая цель. Не ради денег, не ради славы и желания возгордиться перед славой…

— Я хочу открыть школу для женщин. Чтобы те умели за себя постоять, — ответила Тоня, будто давно ждала вопроса, — их все время бьют.

Она посмотрела на кисти своих рук, тряхнула челкой и наконец-то улыбнулась:

— У меня есть деньги. Я копила.

***

Толик уже целых три дня не разговаривал с братом. Нет, он не бросил его, добросовестно исполнял свою работу. Но – молча. Обиделся? Конечно. Эти двое: Игорь и Тонька, совершенно его не замечали. На целый день арендовали зал на новенькой базе отдыха и пропали в нем на вечность. Нет, не для «любовных утех». Для занятий. Начального курса. Заниматься нужно годами. Игорь ведь не будет тратить на нее свое драгоценное время. Да? Правда? Ну зачем она ему? Не «роскошная герла», не элитная пота*куха, обычная спортсменка без роду и племени. И уж тем более, не гражданка Японии.

Но он вцепился в девчонку мертвой хваткой, как клещ. Она, вся она, целиком, отражалась в его глазах. И это жутко злило. Игорь не подпускал к ней Анатолия, сразу дав понять, что нечего пялиться и наматывать круги около Тони. Что он собирается с ней делать – в постель затаскивать, а потом бегать по Тониному телу и кричать: ура, это все мое?

Девчонке Игорь был не нужен, Толик заметил по взгляду Тони. У ней своя цель. Своя мечта. Хорошая девка, боевая. С такой бы рядышком по жизни идти. Нет, у Толика никаких таких похабных мыслей, ни задних, ни передних. Толик готов жениться, с мамой, с батей познакомить. Детей нарожать. Это он бахвалился тогда, на улице. Сдуру ляпнул, не подумавши. А она посмотрела так… И правда, дурак!

А Тоня была на седьмом небе от счастья. Игорь оценил ее потенциал, и ничего страшного в том, что она такая большая. Мастером Тоне не стать, это правда. Но хорошим женским тренером – можно. Как бы, мастер понарошку… У нас ведь не Япония, и харакири делать не обязательно из-за невинного обмана. Можно просто обучать девушкам приемам защиты. Игорь ласково уговаривал ее, увещевал, и Тоня кивала согласно. «Да-да. Слышу-слышу». Он научил ее поклону, короткий поклон, ладони сложены домиком. Знак уважения. Так теперь будет всегда.

Игорь настаивал на приезде в Москву. На учебу нужны годы. Ничего, жить Тоня будет в его доме. Или даже он квартиру купит. Ничего такого он не предлагает. Он – порядочный человек. И денег ему не надо…

Тоня была счастлива. Мечта ее сбывалась. Откуда ей было знать, что она, из-за которой ни разу не билось ни одно мужское сердце, теперь – муза, единственная любовь и причина ненависти сразу для двоих. Тоня ведь не ясновидящая…

Как он был хорош! Он танцевал, он воспарил, он говорил без слов.

— Это не бокс. Это искусство. Нужно стать зеркалом, чтобы отражать действия, происходящие вокруг тебя. Это – предупреждение. Ответ на агрессию.

Тоня не обращала внимания на рост и возраст. Тоню поглотило созерцание плавных движений человека в кимоно. Сегун казался ей Богом, истинным мастером, воплощением вселенской справедливости и мягкой силы. Так крадется кошка перед прыжком, полная грации и собственного достоинства.

— Оборона является и контрнаступлением. Кажется, что твой враг, нанося удары по тебе, калечит себя, словно об стенку разбивается. Великий Мотобу Тёки показал всему миру свое мастерство. Зрители не понимали, почему прославленный европейский боксер в нокауте. Ведь Мотобу не нападал.

Тоня повторяла движения Сёгуна и превращалась в большую птицу. В неуклюжую пока, с обрезанными крыльями, немую и беспомощную, но, все-таки – птицу.

— Следи за дыханием. Вдох. Выдох. Стук сердца в такт. Ты – хозяйка своего тела. Ты – тигрица и муха одновременно. Пока твой противник поднимает руку – ты успела насладиться чаепитием и отдохнуть, ты соскучилась, пока наблюдала за его неповоротливостью, ты легко убрала эту руку и сломала пальцы врагу. Задержи дыхание – и следи!

Рука к руке. Вдох выдох. Поворот. Вдох выдох. Поворот. Глаза в глаза. Его – черные. Ее – серо-голубые.

— Это не борьба. Это искусство. Это – полет ласточки в небесах. Это – взмах китового хвоста и удар о поверхность воды. Это – музыка. Это – любовь.

Тоня не смела ответить Мастеру, рассказать ему о своей метафоре, родившейся где-то в глубине души.

Но она ответила на поцелуй. Долгий и горячий, короткий и прохладный, осторожный и дерзкий поцелуй – взлет проворной ласточки и падение кита в синие глубины океана. Вдох-выдох. Сердце, остановись…

Что эта жизнь?

Исчезнет, как роса!

И если б мог ее отдать за встречу

С тобой наедине, любимая моя.

Я не жалел бы, что ее утрачу!

(Ки Томонори)

Она потом, оставшись наедине с собой, долго думала и удивлялась: а что это было? Как же ее так угораздило? Вот это да… И, главное, отчего-то вовсе не стыдно смотреть мастеру в глаза. Словно то, что случилось в утреннем свете, льющемся в большие окна зала, должно было случится рано или поздно, что каждая женщина создана для мужчины. Это так естественно, как… инь и янь? Точно, инь и янь. Гармония. Она и мастер, прекраснейшее творение божье…

Тоня упала на постель, расслабила плечи и посмотрела на потолок. Хорошо, что она так и не сказала ему про метафору, родившуюся в голове, определившую суть искусства боя. Он назвал это музыкой. А Тоня – распределительным щитком с предупреждающей табличкой «Не влезать – убьет»

Анатолий сразу догадался, что произошло между Тоней и Сёгуном. Он отобрал у брата надежду. Он отобрал у него все. Старший брат, опора и гордость. Одним махом разрушил Толину мечту, не спрашивая. А это значит: не влезай – убьет. Без единого слова указал Толику соответствующее место.

Толян расколошматил стеклянный столик в гостиничном номере. Разбил морду в кровь какому-то ротозею в кабаке, позволившему себе грудью двинуть на Толика, сидевшего за стойкой. Он убил бы этого идиота, если не удержали бы его местные вышибалы. Злость не получилось выплеснуть. Он принялся громить бар, не разбирая, пока один из охранников не догадался садануть Толика по квадратой башке такой же квадратной бутылкой «Джек Дэниэлс». Толик выключился. Бармен охнул:

— Дебил! Ты знаешь, сколько он стоит? – взвизгнул даже.

— Толян заплатит, — невозмутимо ответил вышибала.

***

Сёгуна убили через год. Подкараулили, когда Игорь выходил из сияющего неоновыми огнями казино. Охранник не успел закрыть своим телом мастера, за секунду до выстрела он, изменившись в лице, рухнул на спутницу Игоря и прижал ее, совсем не маленькую, к мокрому асфальту. Тоня краем глаза увидела, как откуда ни возьмись, на лбу сёгуна возникла аккуратная дырочка, и он упал, так и не дойдя до автомобиля.

А еще она (вдох – выдох) интуитивно проследила траекторию выстрела. На девятом этаже развлекательного центра мелькнула тень. Наверное, ей показалось, а может быть, она это почувствовала: смысла искать убийцу – никакого. Просто исполнитель чьей-то злой воли. Знать бы, чья это воля.

Мысли трезвы и чисты, как родниковая вода. Думай, Тоня, думай, чертова кукла!

— Ты в порядке? – Толик дыхнул на женщину перегаром. Странно, почему от него так сильно пахнет алкоголем?

Она не ответила, скинула с себя охранника, как пушинку, и рванула к лежавшему навзничь Игорю.

В его застывших миндалевидных глазах отражалось московское небо, на котором совсем не видно было звезд. Белый шлейф нелепого вечернего Тониного платья полоскался в городской луже. Толик, обхватив брата за плечи, тряс его, как грушу и выл в беззвездное небо Москвы:

— Иг-о-о-орь! Иго-о-о-орь! Сукин ты сын, сволочь, ненавижу тебя! Вставай!

***

Зимой никуда не хотелось выходить из дома. Тоня, завернувшись в мохнатый белый плед, целыми днями торчала у камина. Ей было невыносимо плохо. Что-то, поселившееся внутри, выматывало и лишало последних сил. Она устала от бесконечных допросов следователя, из-за которых нужно было собираться и куда-то выползать, продираясь через хмарь и грязь города, часами мучаясь в пробке. Добро пожаловать в дорогую столицу! В очень дорогую и очень неповоротливую столицу! Следователь оказался дотошный и навязчивый, липкий, как ириска «Кис-кис». Он строил глазки и морщил лоб, чтобы казаться умным. Он раздражал Тоню, и та считала точки на его шее, нажав на которые, можно легко вывести из строя этого зануду.

Три на шее, одна под лопаткой, две в солнечном сплетении. Есть точки в отделе печени, в паху, даже на пятках. Главное, правильно нажимать. Как на кнопки. Р-раз, и все. Заснул. А лучше – умер. Игорь запретил использовать точки, как средство умерщвления.

— Это – нечестный, грязный бой. Это бой, не достойный истинного самурая.

Он лежал в гробу такой белый и чистый, честный ее самурай. Мать не проронила слезинки, лишь глаза ее горели адским, лихорадочным огнем. Седовласый Ичиро, с лицом-маской, в которой сделаны прорези для глаз, сложил руки для последнего поклона перед павшим. Он что-то тихо прошептал Игорю, склонившись над ним. Покойный ничего ему не ответил. Погибший Игорь выглядел в своем гробу более живым, чем отец.

Толик и Павел, до смешного одинаковые позами и лицами, курили около могилы. У Толика дергались веки, будто его разбил нервный тик.

Плакала только Тоня. Когда текут слезы, становится гораздо легче – тоска выходит из сердца через слезы.

А разве убийство самурая, сделанное исподтишка – честно?

Потом…

Потом от Толика прилетело письмо с предложением руки и сердца. Неграмотное, с кучей ошибок – Тоня не смотрела на грамматические огрехи, сама не очень-то владела грамотой.

«Тоня ты абищала. Я буду ждать тибя всю жизнь».

И Тоня, набив сумку колбасой, мамиными пирожками и виски в квадратной бутылке (а плевать она хотела на запреты), отправилась в республику Хакасию, в ИК номер шесть. Выходить замуж за зека. Папа может аплодировать стоя. Кстати, будущий зять расположился совсем недалеко от него, сукиного сына.

Толика посадили за убийство некоего уважаемого члена спортивной федерации, замешанного в деле о «заказе на Сёгуна». Преступник не использовал огнестрельное оружие – разделал члена «вручную», как котлету «Пожарская». Сначала все грешили на месть Якудза, опасную японскую группировку. По телевизионным каналам ходили толки о необыкновенной кровожадности самураев. Мол, по ярости они опередили сицилийцев. Журналисты делали круглые глаза, а симпатичный молоденький паренек в кожанке, на фоне табло с бегущими секундами, смонтировал целый репортаж, по хлесткости соперничающий с репортажами известнейших телевизионных волчар.

О! Как же разочаровалась аудитория, узнав, что якудза тут ни при чем… Обыкновенный боксер, обыкновенными голыми руками… Фи, как скучно. Плебеи. Никакой утонченности и таинственности. Даже на месть не похоже – по пьянке размочалил мужика. И объяснил

— За Родину.

Ничего интересного нет в телике, тоска зеленая. Лучше уж видик посмотреть: там Стивен Сигал и Дольф Лундгрен.

Толик требовал. Толик настаивал. Толику нельзя отказывать.

— Девочка моя, головушка ты несчастная… Он ведь тебе жизнь спас. Ну что тебе стоит, ясочка моя? – ласково шептала тетя Таня, — а так – наследство от Игоря получишь. Школу свою откроешь, пусть девки по мозгам всяким извергам давать научатся…

— Но я не люблю его, тетя Таня!

— Дак, и не люби, кто тебя судить будет? Пятнадцать лет – целая жизнь пройдет. Потом и разведешься. А так… — она плакала, тетя Таня, плакала. А ведь понимала, знала ведь, что Антонине надо будет ложиться в одну постель с молодым супругом. Знала! – Как же ребеночек без отца, Тонечка?

Толик к Тоне не прикоснулся. Сидел около нее и смотрел влюбленными глазами. Иногда спрашивал разрешения погладить круглый Тонин живот.

— Братуха, — говорил и расплывался в широченной улыбке.

— Племянник! – поправляла его Тоня.

Ну ты же знаешь – у Игорька была такая дурь в башке, про реинкарнацию. А может там – он сам, вернее, его душа, а?

Тоня лишь молча кивала. Она вообще была покладиста и добра все семьдесят два часа. Она, действительно была обязана Толику. И дело было не в том, что тот спас ее жизнь. Дело было в том, что…

…- зачем ты это сделала, дурочка? – Толик незаметно вырос из-под земли.

Тоня вздрогнула. Отошла от бездыханного тела члена федерации боевых искусств.

— Как ты меня нашел?

Толик улыбнулся зловеще.

— Я брат самурая.

Тоня растерянно смотрела на «брата самурая», а потом вновь склонилась над телом. «Член» еще дышал. Она все так хорошо спланировала, так искала встречи с маститым чиновником. Так плакала при нем, разыгрывая безутешную леди, оставшуюся без покровителя. Так чувственно краснела, когда тот, подвозя Тоню на машине, бессовестно щупал ее колени, предвкушая веселую «баньку» с огромной девахой покойного Сёгуна. Интересно, какова она в постели? Податлива ли на «штучки» с некоторыми разнообразными дополнениями? Распалился, жирный козел, аж вспотел, даже руки тряслись…

— Отойди, Тоня. Это нечестно. Не по-самурайски. Тебе нельзя в тюрьму.

— Это моя война, Толик, — сопротивлялась она.

— Это не твое дело, — он оттолкнул Тоню яростно и грубо, — иди домой. Лопай апельсины и выбирай в магазине чепчики.

Тогда Антонина застыла, пораженная. Откуда Толик догадался о ее беременности? Тоня сама узнала об этом три дня назад!

***

«В самом центре старинного города, весь в стекле и бетоне, красуется спортивный комплекс «Сакура». Тут и бассейн, и все виды бань, и тренажерный зал, и СПА и еще множество разнообразных залов. Посещают комплекс спортсмены-профессионалы, мужчины, женщины, дети и даже пожилые люди. Центр «Сакура» располагает всеми видами отдыха. Уютные ресторанчики и кафе с японской и русской кухней порадуют посетителей отличным качеством блюд. Есть даже пирожковая для ценителей «русского фастфуда».

Особо почитается здесь «Школа самообороны» под руководством тренера Станислава Игоревича Егорова. У Станислава богатый опыт, несмотря на молодость.

Раньше в школе преподавала Антонина Борисовна Егорова, но возраст берет свое. Она теперь оставила дело, предоставив управление Татьяне Анатольевне, дочери, оказавшейся весьма хваткой и толковой бизнес-вумен.

Антонина Борисовна обожает проводить время в деревне, где (не поверите) выращивает сладкие помидоры «черри». Отдыхать предпочитает со своим мужем за границей, на острове Хоккайдо, во время проведения снежного фестиваля Саппоро. Им обоим очень нравится живописная островная природа. Несмотря на долгий супружеский стаж, эта пара просто лучится любовью и взаимопониманием.

Мы задали вопрос Антонине:

— В чем секрет вашего семейного счастья?

Ответил Анатолий Павлович:

— Просто мы стараемся быть честными друг с другом. Честность и взаимоуважение – залог крепкой семьи. Ну, и дети конечно. Все ради детей. Вся наша жизнь построена на любви к детям.

Пожелаем этим уважаемым жителям нашего города удачи и большой любви!»

Оцініть статтю
Додати коментар

;-) :| :x :twisted: :smile: :shock: :sad: :roll: :razz: :oops: :o :mrgreen: :lol: :idea: :grin: :evil: :cry: :cool: :arrow: :???: :?: :!: