— Хотите историю? — как-то спросил меня Дуров, усаживаясь поудобнее на нашей скамейке. — Можно и под запись. Готовы? Тогда начнем.
Довелось мне в 90-х лежать в Военно-Медицинской Академии с жесточайшим радикулитом. Коллеги выбили почти отдельную палату. «Почти» — это значит, что вскоре появился сосед, про которого мой лечащий врач сказал как-то замысловато: «Бизнесмен, но из ваших клиентов». Вселился высокий, приятной наружности мужчина лет сорока, с усталым взглядом серых глаз, но крепким рукопожатием мозолистых (от штанги, от штанги!) ладоней. Типаж явно не из гарвардских мальчиков. Но и отталкивающих приблатненных манер, которые въедаются в человека глубже, чем оксфордский акцент, я тоже не заметил. В заполярных университетах явно еще не обучался. «Предприниматель» — так он представился с усмешкой, которая приглашала меня к откровенности.
— А я — мент.
— А я вижу. Вернее, чую. По запаху.
— Обнюхиваться, надеюсь, не будем? Больница, знаете ли, примиряет.
В лихие 90-е (не к ночи будь помянуты) такое соседство не воспринималось, как странность: сегодня ты мент, а завтра бандит. Я уже не говорю про то, что некоторые менты (оборотни, если называть вещи своими словами) могли дать фору и матерому преступнику.
В любом случае, классовой непримиримости у нас с соседом не возникло. Возникло даже некое взаимное сочувствие. Когда поутру нагибаешься, чтоб надеть тапки, а потом разгибаешься минут пять с лицом христианского мученика, то любой собрат по несчастью становится твоим родственником. Перефразируя известную американскую поговорку, можно сказать так: «Бог создал человека, а радикулит усмирил его гордыню».
На второй день Георгия навестила супруга. Я ожидал увидеть либо роскошную блондинку («Папочка, я соскучилась! Сколько можно лежать в этой гадкой больнице? Посмотри, какая на мне брошь!»), либо пышную матрону («Ты не забываешь пить кефир по утрам, Жорочка? Не забывай, у тебя язва!»), но в палату робко зашло крохотное существо женского пола в серой шали и сумкой едва ли не в половину ее тела.
Я смотрел, открыв рот, и, кажется, крохе к этому было не привыкать. Зато как изменился, просветлел мой сосед по палате! Вскочив с кровати и справившись с дикой болью, которая судорогой пробежала по его лицу, он, как и все «радикулитники», на прямых деревянных ногах «поспешил» к жене, которая поставила на пол сумку и аккуратно, нежно приобняла супруга. Я деликатно вышел из палаты, но успел разглядеть посетительницу. Это была ярко выраженная азиатка, приземистая, с широким крепким тазом, кривоватыми ногами в черных вязаных рейтузах, с раскосыми черными глазами, широким смуглым лицом и маленьким курносым носиком. Я никудышный расовед, но даже моих скромных познаний хватило на то, чтоб отнести даму к малым народам Севера (так оно и оказалось).
Вернувшись в палату после просмотра по телику фильма в столовой, я обнаружил Жору в состоянии тихой эйфории. Он угостил меня огромным красным яблоком. Я еще раз, как будто впервые, глядел на соседа, который мог бы, справившись с радикулитом, выйти и на подиум модной одежды, и в моем лице, не смотря на все мои усилия, очевидно, отчетливо читался неделикатный (теперь его назвали бы неполиткорректным) вопрос. Вопрос этот угадывался Георгием и скорей всего был ему привычен, но раздражал и ранил по-прежнему.
— Инира — юитка, сибирская эскимоска — наконец отрывисто произнес он. — Народ не просто малый — исчезающий. К сожалению, и в моей семье прибытка пока не ожидается. Вижу, вы удивлены. Я привык, хотя иногда хотелось набить морду особо сочувствующим.
— Помилуйте, я…
— Оставьте. Я не нуждаюсь в сочувствии. Инира — самая лучшая жена в мире, и я счастливейший муж, — Георгий виновато улыбнулся. — Я хвастаюсь? Извините. Просто на душе птицы поют. Хотите, расскажу вам историю нашей любви? Вы располагаете к откровенности — из-за вашей профессии, наверное. Представляю, сколько исповедей вы выслушали на службе…
— Как правило, они довольно скучны. Но ваша, догадываюсь, не вполне обычна. Но я не напрашиваюсь…
— Нет, нет! Никакого принуждения. Мне и самому почему-то хочется исповедоваться. А давайте-ка по чайку? Плюшки у Иниры отменные!
Плюшки и правда оказались вкусные. Мы умяли по три штуки, прежде чем Георгий начал свой рассказ:
— Познакомились мы с Инирой… страшно вспомнить: во втором классе. Помню, открылась дверь и завуч Алла Юрьевна — тетка строгая, страшная и всесильная — ввела за руку в класс черненькую девочку с огромным белым бантом на голове.
— Чукча! — радостно крикнул дурак-Вовка. Он всегда кричал прежде, чем думал.
Класс весело выдохнул. Девочка прижалась к завучу, но зыркнула на нас блестящими черными глазками, как рассерженный зверок. Норов чувствовался. Новенькую усадили рядом со мной, поскольку товарищ мой приболел и место пустовало.
Ну, знаете, как бывает — поскольку сидим вместе, то вроде как и моя. Под мою ответственность, так сказать. Поэтому уже на первой переменке я дал взбучку Вовке-дураку, который вознамерился поглумиться над «моей» Инирой.
— Чукча, чукча, чукча! — заплясал он перед ней в рекреации, строя рожи, пока не получил от меня такой толчок в грудь, что упал на спину, задрав ноги. Дрались мы всерьез. Я разбил ему губу, он мне — нос. Выпачкались оба кровью. За Вовку вступился его дружок Петька, а за меня… Инира! Как кошка вскочила на загривок Петьке и как начала его дубасить! Вот, кстати, Павел, откуда это берется? Я про: «Чукча, чукча!». Кто Вовку этому научил? Мальчишка из обыкновенной советской семьи. Папа — таксист, мама повар… На уроках — дружба народов, миру мир. По телевизору — борьба негров в Америке за равноправие. В кино — индейцы благородны и храбры. В газетах — свободу народам Африки и Азии… Долой расизм! Да здравствует интернационализм!
— Не знаю, Жора. Моя бабка, простая старуха из смоленской деревни, когда негра впервые увидела на Невском — бросилась бежать. Думала — антихрист.
— У нас в классе кого только не было. И татары, и евреи, и грузин Гоша, и армянка Карина, и финн Неволайнен… а вот торкнула всех почему-то только Инира. Чукча — и все тут! И не только яркая внешность была этому причиной. Яркой была и сама ее натура. Было в девочке что-то дикое, стихийное, первобытное. Она была доверчива до глупости, но обманщика наказывала кулаками и ногтями, так что потасовки заканчивались медпунктом. Принципы ее были просты, но тверже стали. Не задирай нос! Не жадничай! Не обмани! Не ябедничай! Не трусь! Пообещал — сделай! Твой враг — мой враг, если ты мой друг! Ну, и в таком вот роде… Главное — она была верна. Ее верность была сродни клятве. Друг — значит до гроба и против всех. Потому что все против нее. За друга она готова была в огонь, и в воду, и в драку. Только вот друзей не было. Точнее, были, но проверку на прочность не прошли. Надька оказалась сплетницей, Ольга жадиной, Светка капризулей… Был один друг — я! Над нами смеялись. Вернее, посмеивались, тайком, потому что особо нахальных я отвадил хихикать простым способом — кулаком. С третьего класса я уже занимался боксом в спортивной секции, что на Белевском Поле у знаменитого в ту пору Романыча, и очень не любил эти смешки за спиной. Про Вовку-дурака я уже рассказал. Второй случай был серьезнее. Как-то после уроков я увидел, как трое пацанов мутузят «мою» Иниру в школьном дворе. И опять, слышу, это проклятое — чукча, чукча, чукча! У девчонки уже кровь из носа, пальто разорвано, но — ни звука! Только рычит и глазенки сверкают, как у рысенка. Я вломился в свалку, как бульдозер. Молотил руками так, что мой тренер схватился бы за голову, если б увидел эту профанацию искусства. Прибежал учитель физкультуры, пацаны разбежались. Меня вместе с Инирой отвели в медпункт, а потом я проводил ее до дому.
Все! После этого я был окончательно обречен. Инира нашла друга, я потерял свободу. Отныне невинные шалости с девчонками исключались. Первой это поняла Надька Силантьева, с которой мы сходили в кино. Инира встретила ее возле парадной, вырвала портфель и бросила его в лужу, а потом сделала на голове Надьки роскошную прическу в стиле «я у мамы дурочка». «Ах, какой же был скандал!» — как пела популярная тогда певица. Мама Надькина приходила в школу, «чукчу» пытали в учительской всем педагогическим скопом. Но она так и не призналась, за что наказала Надьку. Молчала, как партизанка. В школу вызвали бабушку Иниры, поскольку мамы у нее не было. Пропала мама еще два года назад. Инира жила с папой и бабушкой. Папа был геологом и не вылезал из командировок. Бабушка, дитя Чукотки, до сих пор тосковала по морю и звездному небу над головой и не могла смириться с тем, что отхожее место у городских находится прямо в яранге. Она могла справиться с самым брыкастым оленем, а с Инирой справиться не могла, потому что не понимала, в чем вина ее внучки. Учителя, увидев допотопную бабулю, отступили сразу и больше ее не тревожили.
Было еще несколько стычек, столь же нелепых, но вполне себе жестоких. Однажды, после того как Инира залила чернилами дневник Вики Петровой, за то, что она подарила мне на 23 февраля набор фломастеров, я не сдержался и побил ее. Да, да! Схватил за волосы и отодрал… До сих пор вспоминаю с содроганием. Инира не заплакала (я никогда не видел ее плачущей), она просто смотрела на меня своими черными глазищами и в ее взгляде было столько… любви, преданности, что я беспомощно заорал: «Прекрати, слышишь?! Хватит! Не надо!» Кхе…
…Мама мия! Сколько мне пришлось вытерпеть из-за нее. На школьных вечеринках я был посмешищем. Девчонки показывали на меня пальцем! Танцевал я только с Инирой и она цепко держала меня своими сильными ручками за поясницу, словно я был ее законной добычей. В кино я ходил тоже с ней. Вместе и гуляли. Подальше от моего двора, где подобные фокусы не приветствовались. Впрочем, все равно знали. Посмеивались. Больше всего мне доставалось от моего друга Сереги, по кличке Муха. Мы с ним вместе пришли в секцию бокса и вместе ушли, когда уперлись в свой потолок — кандидатов в мастера спорта: я в среднем, он в полутяже. У Сереги девочки были все как на подбор — блондинки 90-60-90. Я с Инирой что-то рушил в его мировоззрении. Да не только в его… впрочем, на других мне было наплевать. Кстати, близки мы с Инирой стали далеко не сразу, можно сказать, случайно, в походе, ну да об этом не будем….
Пришли новые времена. Другие перспективы окрыляли наши мечты и возбуждали непомерное тщеславие. Волшебное слово «бизнес» входило в обиход. Что это такое — каждый в ту пору решал по-своему. Кто-то чинил машины. Кто-то покупал ларек. Кто-то стал наперсточником. Началась крупная игра. Мы с Серегой довольно долго сидели на скамейке запасных, пока один мудрый и старый авторитет не сказал как-то «во время совместного распития спиртных напитков» на малине Ленки Стервинзад: «Нужны деньги? Идите и возьмите, если вы храбрые и сильные»
Мы и пошли. Не в одиночку, конечно. В нашей команде было человек двенадцать. Половина — неудавшиеся боксеры, остальные просто хронические драчуны без мозгов. Сначала нас можно было назвать ватагой, шайкой, гоп-компанией. Но вскоре все стало всерьез и незаметно мы перешагнули в статус ОПГ, хотя сами по-прежнему в шутку называли себя гопниками. Незаметно мы перешли к серьезным делам с хорошим финансовым наваром (без подробностей, товарищ подполковник, без подробностей!), незаметно в наш круг вошла жестокость. Вернее, так: сначала алчность, потом безжалостность, а потом и жестокость. То, что мы из малолетки перешли во взрослую лигу, я понял, когда санитары погрузили на носилки тело Петьки Рыжего с огромным багровым пятном на груди, а потом молодой следак кричал в кабинете, что «это только начало!», что скоро «начнете резать друг друга!». Весельчак, балагур Петька скрысятничал и до последнего верил, что ни у кого не поднимется рука, чтоб нажать на спусковой крючок — ведь так весело ржали в бане над его анекдотами, помогали его матушке с переездом на новую квартиру. Рука поднялась у новенького пацаненка из Псковской области, которому надо было отработать входной билет — он нажал на спусковой крючок, и Петька опустил последнюю свою шутку: «Дураки! — крикнул он, закрыв голову рукой. — Это не я!»
И сразу, помнится, все как будто повзрослели. Меньше стало шуток, прекратился веселый «пацанский» смех, столь родной и привычный во дворах нашего детства и отрочества. Лица сделались суровы, а в сердцах появились первые трещины. Начался процесс неуклонного перерождения человека обыкновенного в своего пещерного предка.
Поначалу мы с Сергеем делили власть поровну, но потом обнаружилось, что настоящая деловая хватка была у него, и я добровольно уступил первенство, стал вторым номером. Занимались мы… а вот тут, Павел, я растерянно умолкаю. Разговор ведь не под протокол? Мне продолжать или поставим точку?
— Кажется, существует тайна исповеди? Будем считать, что я ваш духовник.
— Тогда, батюшка, я продолжаю. Во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа! Грешен!
…Мозгов, чтоб начать свое дело, у нас было маловато, да в этом и не было необходимости, потому что мы деньги просто отбирали. Даже удивительно, как легко люди расставались с деньгами. У нас было в команде два человекоподобных экземпляра, застрявших далеко в прошлом на лестнице эволюционного развития — оба огромного роста, сутулые, с длинными руками и шишками по всему лицу. Когда они приходили за данью, торговые ряды смолкали — слышно было только, как потные пальцы торопливо отсчитывали купюры. Век неандертальцев был недолог. Вскоре они начудили по полной программе в каком-то кабаке. Рассказывали, что наручники никак не могли сомкнуться на запястьях Ромы Чокнутого и он уговаривал омоновцев: «Ребята, ну чего вы? Зачем браслеты? Я их сломаю, а вам отвечать»
Да… Так вот и жили… спали врозь, а дети были… Я в нашей иерархии сидел высоко и не марался черновой работой. Тогда торговые ларьки росли, как грибы после дождя, мы цепко держали Правобережный рынок, территорию возле метро «Дыбенко» и «Проспект Большевиков». Нас было уже больше полусотни. Обороты росли. Я рулил бригадирами и скоро пересел с «девятки» в черную «бомбу». Инира стала моей сожительницей после того, как месяц просидела у моей кровати сиделкой — я зализывал свои раны после стычки с цыганами на Правобережном рынке. Она бесподобно готовила манты. Одним словом, жизнь удалась!
Жадность проклятая! Говорят, что влюбленный человек — глупеет. Но нет такой глупости, которую не совершил бы человек из жадности! Опять же, правда — у каждого своя цена.
Моя оказалась не слишком высокой. Собственно, это было мое первое серьезное искушение и я — пал. Машина с дорогими лекарствами, которые радикально поднимают у человека настроение на несколько часов, ехала в Петербург из Выборга и не доехала. То есть она доехала, но не туда, куда надо. Я все продумал, все устроил, всех обманул. Беда была в том, что обманули и меня. Правильно говорят: если в деле есть хоть один шанс случиться ошибке — случится обязательно! Мой подельник прокололся и раскололся. И добро бы в милиции — нет. Раскололся у братвы. А у братвы в подобных случаях есть только одна мера наказания — высшая. Мне оставалось только уповать на то, что способ переправы в вечность мои товарищи выберут не самый мучительный. Сергей имел со мной прощальную беседу в нашей загородной резиденции, неподалеку от Невского лесопарка. В подвале.
— Жора, я ничем помочь тебе не могу. Ты обо.cpaлcя по полной. Чечены вообще хотят устроить показательный спектакль. Жестокий. Со спецэффектами. Я сказал, что этого не будет. Точка. Вроде, согласились, но неохотно… Черт возьми! Ты разорвал мое сердце, Жора. Ну зачем ты влез в этот блудняк?! Лучше бы ты сдох тогда, когда нас на рынке взяли в ножи цыгане — помнишь?! Или, когда пошел на дно вместе с рюкзаком на сплаве в Карелии… Слушай, все, что могу предложить — Макарова и один патрон. Или дозу. Смертельную. Нашего фирменного. Решай.
Решай… легко сказать. Я в одну ночь поседел. Таки решил, что пуля лучше. Только не собственной рукой. Серегиной. Если он согласится. И вот тут случилось… даже не знаю, как сказать — чудо, что ли?
Дальше рассказываю со слов Сереги; сам в это время сидел в подвале, на цепи:
«Был сходняк у меня на даче. Помню, Муса был недоволен очень. Все молчал и все поигрывал как-то демонстративно четками: мол вы облажались, что тут говорить?
— Сергей, я знаю, что вы были друзьями, но в нашем деле друзей нет. Жора провинился. Сильно. Шайтан ловит слабых. Если не ответит — как будем решать вопросы с другими? Простили одного, простили другого — кто простит нас? Хочешь жить спокойно — торгуй морковкой на рынке, хочешь много денег — будь готов ко всему. Шайтан всегда рядом. Зачем его обвиняешь? Себя обвиняй! Твой друг нас предал. Почему? Слабый оказался. Слабый хуже труса. Всегда в спину ударит. Смерть предателю — вот и весь разговор! Пусть другие знают — мы не прощаем измену. Согласны?
Мои ребята загудели, но как-то неуверенно и Муса это почувствовал. Нахмурился. Четки еще бойчее заиграли в его пальцах.
— Жора облажался, согласен, — взял слово Никита, у которого я, кстати, крестил ребенка. — По полной. Но он был с нами все эти годы. Мы с ним под пулями ходили. Пусть и уйдет по-человечески. От пули. Не надо вот этих… средневековых методов.
— Соблазн с каждым может случится, — вмешался Гога, с которым мы, кстати, на спор высиживали рекордные минуты в сауне, — но отвечать надо. Пуля! Или доза. И приличные похороны на Южном. Пусть все знают, что у нас добро помнят…
И вот тут входит Она. Под конвоем охранника.
— Сергей Батькович, напролом идет, главного видеть хочет. Прямо дикая кошка, а не девка.
Немая сцена. В центр холла входит Инира и скидывает с себя пальто. Под ним тощее тело в черной комбинации, сетчатые чулки с рюшами на кривых ногах и какие-то серебряные браслеты на запястьях. Распахивает руки и поворачивается вокруг своей оси: «Вот, мол, я. Берите!»
— Граждане бандиты-разбойники, — говорит она. — Вот я перед вами — берите! На все согласна. Можете все скопом, можете по очереди. Всех обслужу по первому разряду, только отпустите его! Вспомните, разве мы чужие? Разве каждого из вас не родила женщина? Разве мать не молится о каждом ночами? На коленях буду стоять перед твоими воротами, Сережа, если не отпустишь Георгия. Вам придется закопать меня в землю, чтоб никто не слышал мои мольбы! Смилуйтесь, и Бог смилуется над вами, когда придет и ваш черед испить горькую чашу.
Мертвая тишина повисла в гостиной. Только поленья потрескивали в камине, да тикали часы. Тогда Инира заговорила другим голосом:
— Вот здесь, на этом месте, я клянусь всеми могилами моих предков, что убью каждого из вас по очереди ножом, пулей или ядом, если мой муж Георгий не будет прощен. Я взорву ваши машины и сожгу себя на Дворцовой площади, я…
— Вай! — воскликнул Муса, хлопнув в ладоши. — Что за девушка! Клянусь Аллахом, не видал таких. Девушка, ты растопила мое сердце! Оденься! Мы не тронем тебя! Будь моей сестрой! Садись за стол, выпей вина, никто не тронет тебя!
Сергей клялся, что никогда не видел Мусу таким — сердце старого волка растопилось. Да и братва была… как бы это сказать — сильно растрогана. Никто не шутил. Минута была важная, решающая…
Я был прощен. Гога снял с меня наручники и, пока никто не видел, обнял. Сергей сам развез меня и Иниру до дома. Всю дорогу он молчал, но когда Инира вышла из машины и мы остались одни, рассказал:
— Ты следака Смирнова знаешь ведь? Он нашим делом занимается. В нужном направлении. Так вот, звонил на днях, спрашивает:
— Кто такая Инира?
— А что?
— Да заявилась тут ко мне в кабинет чукча. Скинула шубу, а под ней — ничего! «Хочешь? — спрашивает. — Отпусти Жору, твоей рабой буду!» Насилу ее в шубу опять закутал. Во баба, а?! А под конец грозиться начала. Сказала, что купит кислоту и мне в лицо плеснет. С трудом объяснил ей, что Жора сидит не за мной. Мой тебе совет — не буди лихо. Отпустите ее мужика. Во всяком правиле бывают исключения. Вам решать. Но, сердцем чую, правильнее будет — отпусти!
Неожиданно Георгий закашлялся. Как мне показалось — притворно.
— И это все?
— Да что тут еще добавить… Главное, остался цел. Из дела, конечно, вышел. И вовремя! Бог спас. Начались у нашей шайки вскоре проблемы, одна круче другой. Известный закон: чем больше денег — тем больше проблем. Муса сгинул где-то в горах. Поехал навестить родственников и не вернулся. Вроде как кровники объявились. Но это их дело! Серега недолго был за главного. Кто-то из своих приготовил ему сюрприз: когда Серый открывал дверь в свою квартиру, взорвалась граната. Он три дня умирал. Был и я у его изголовья. Благодарить пришел. Смерть, она всех уравнивает, да… Узнал он меня. Даже улыбнулся, когда я ему в руки амулет сунул — подарок от Иниры.
— Так вы с Инирой…
— Расписались. Свадьбы, гостей, шампанского не было. Был серый январский день. Районный ЗАГС. Какая-то тетка буднично проштамповала наши паспорта и буркнула: «Поздравляю». Мы вышли на улицу, прошлись. Возле церкви остановились, переглянулись, зашли. Батюшка был один, стоял перед аналоем. Инира подошла:
— Батюшка, хотим венчаться.
Батюшка глянул на нее, спросил
— А ты какой веры?
— Православная. Недавно крестилась… С именем Галина.
Ну и… через три дня: «Венчается раба Божья Галина с рабом Божьим Георгием…». Два года прошло. Хорошо живем. Дело у меня свое. Деньжата есть. Вот только деток пока Бог не дал.
Что я мог сказать? Только:
— Хороших дочерей родит народ эскимосский…
