Она стояла посреди нашей гостиной, вся напряженная, как струна, а в руках сжимала тот самый синий чемодан, с которым я когда-то приехал в Москву. В её глазах не было ни злости, ни слёз — только холодная, выжженная решимость.
— Выбирай, Сергей. Или я, или твоя мать.
Эти слова повисли в воздухе, густые и тяжёлые, как свинец. Я посмотрел на чемодан, потом на неё. Это был не шантаж. Это был ультиматум.
Я обвёл взглядом комнату — наш с ней первый совместный ремонт, фотографии на полке, её любимый плед на диване. Всё это вдруг стало хрупким, картонным, готовым рухнуть в одно мгновение. И всё из-за мамы.
Всё началось с мелочи. Вернее, мне тогда казалось, что это мелочь. Мама, как всегда, зашла без звонка, пока Кати не было дома. А я в это время пытался починить протекающий кран на кухне.
— Сереж, ты что делаешь? — раздался у меня за спиной её голос. — У тебя же руки не из того места растут. Дай я.
— Мам, я сам разберусь.
— Катя, наверное, опять какую-то дорогущую ерунду купила, — она вздохнула, заглядывая мне через плечо. — А сейчас сломалась. Я тебе всегда говорила, надо брать наши, проверенные марки.
Я промолчал, стараясь сосредоточиться на гайке. Но мама не унималась.
— И у вас тут пыльно, сынок. Она же совсем по дому не успевает, с её-то работой. Тебе бы жену попроще, хозяйственную.
В этот момент щелкнула входная дверь. Катя стояла в прихожей и слышала всё. Лицо её стало каменным.
— Здравствуйте, Валентина Ивановна, — холодно сказала она. — Это мой дом. И мой кран. И мой муж. Ваши советы здесь не требуются.
Мама фыркнула и взялась за сумочку.
— Я вижу, мне тут не рады. Сережа, провожай.
В тот вечер мы с Катей молчали. Молчали за ужином, молча легли спать. А ночью, в темноте, она тихо спросила.
— Ты всегда будешь выбирать её сторону?
— Я ничью сторону не выбираю. Она же мама. Её просто нужно понять.
— Меня понимать не нужно? — её голос дрогнул. — Я живу в постоянном напряжении. Она везде — в наших шкафах, в наших разговорах, в нашей постели. Я больше не могу.
Мама переехала к нам через полгода после нашей свадьбы. Её маленькую однокомнатную в Подольске затопили соседи, ремонт затягивался. Катя тогда сама предложила — поживёт у нас, месяц-другой.
— Ты же понимаешь, я не могу её бросить одну, — говорил я Кате тогда. — Папа-то ушёл, когда я был маленьким. Она одна меня подняла.
Катя понимала. Она всегда понимала. Первое время всё было хорошо. Мама помогала по хозяйству, готовила. Но постепенно её помощь стала превращаться в контроль. Она комментировала наши покупки, наши привычки, то, как Катя готовит, как одевается.
— Ты слишком много на работу работаешь, — говорила она Кате. — Мужа одного бросаешь. Детей надо рожать.
Я пытался говорить с мамой. Сначала мягко.
— Мам, не лезь, пожалуйста. Это наша жизнь.
— Я что, плохого желаю? — обижалась она. — Я тебе мать. Я лучше знаю, как для тебя будет лучше.
Потом пытался жёстче. Но она либо плакала — «как ты со мной разговариваешь, я же всё для тебя!», либо злилась — «я тебя на ноги поставила, а теперь я лишняя!». И я отступал. Мне было проще уговаривать Катью потерпеть, чем добиться от мамы хоть какого-то понимания.
Однажды вечером, придя с работы, я застал Катю за шитьём. Она перешивала мамино старое пальто.
— Зачем? — удивился я.
— Она вчера вспоминала, что это её любимое пальто, жалко выбросить, а носить уже нельзя. Решила немного модернизировать.
Я увидел в этом жесте надежду. Знак, что Катя пытается наладить мостик. Я обнял её.
— Спасибо, — прошептал я. — Ты у меня золотая.
— Я просто хочу мира в нашем доме, Серёж. Я устала от войны.
Когда мама увидела обновлённое пальто, на её глазах блеснули слёзы.
— Спасибо, Катюш, — сказала она, и в голосе её впервые за долгое время прозвучала искренняя теплота. — Красиво получилось.
Вечером мы втроём пили чай, разговаривали о чём-то отвлечённом. Я смотрел на них и думал — вот оно. Перелом. Теперь всё наладится. В сердце затеплился маленький, тёплый огонёк надежды.
На следующее утро я уезжал в командировку на три дня. Вернулся раньше, под вечер. Заходя в подъезд, я услышал за дверью громкие голоса. Мамин, визгливый и обвиняющий. И Катин — сдавленный, яростный.
Я распахнул дверь. Они стояли в гостиной. Мама тыкала пальцем в Катю, а в руке у неё был тот самый синий чемодан.
— Она выживает меня из твоего дома! — закричала мама, едва увидев меня. — Говорит, чтобы я съезжала! Говорит, что я вам жизнь отравляю!
Катя стояла бледная, губы подрагивали.
— Она врёт, — тихо, но чётко сказала Катя. — Она сама полезла в мой шкаф, пока меня не было. Стала собирать мои вещи. Говорила, что пора бы мне «освободить тебе место для более достойной женщины». Я застала её за этим.
Я посмотрел на маму. В её глазах мелькнуло что-то испуганное, хищное.
— Она всё врет! — снова взвизгнула она. — Ты же видишь, на что она твою мать готова! Выгонит меня на улицу!
Я закрыл глаза. В висках стучало. Я не знал, кому верить. Но старый, детский страх обидеть маму, чувство вины — всё это оказалось сильнее.
— Мама, успокойся, — сказал я устало. — Никто тебя не выгонит. Катя, может, хватит уже? Может, это просто недоразумение?
Катя посмотрела на меня. В её взгляде не было ни злости, ни обиды. Только пустота. Та самая, что страшнее любого крика.
— Я поняла, — тихо сказала она и вышла из комнаты.
Ночь я провёл на кухне, не в силах сомкнуть глаз. Я перебирал в голове все эти месяцы. Её уставшее лицо. Её попытки наладить отношения. Её одинокую фигуру в дверном проёме. И мамины вечные упрёки, её манипуляции, её яд, который она выдавала за заботу.
И я вдруг с ужасом понял, что мама не хочет моего счастья. Она хочет моей зависимости. От неё. Она видит в Кате угрозу своей власти надо мной. И я, я сам, своим бездействием, своим страхом, помогал ей унижать и ранить единственного человека, который по-настоящему меня любил.
Наступило утро. Я услышал, как Катя ходит по спальне. Я вошёл. Она как раз застёгивала тот самый синий чемодан. Свой.
— Катя, стоп.
— Всё, Сергей. Мне надоело быть третьей лишней в браке с твоей матерью.
— Я знаю.
Она удивлённо подняла на меня глаза.
— Я знаю, что ты не врала. Я всё понял. Понял, что был слепым и слабым. Понял, что чуть не потерял тебя из-за своего малодушия.
Я подошёл к ней, взял её руки. Они были ледяными.
— Прости меня. Дай мне один последний шанс. Один. Я всё исправлю.
Она молчала, глядя куда-то мимо меня. Потом медленно кивнула.
— Хорошо. Один шанс.
Мы вышли в гостиную. Мама сидела на диване с видом мученицы.
— Ну что, помирились? — язвительно сказала она. — А я уж испугалась, невеста моя ненаглядная на меня опять нападёт.
Я глубоко вдохнул. В груди было и страшно, и невероятно спокойно.
— Мама, ты съезжаешь. Сегодня. Я нашёл тебе однокомнатную квартиру в соседнем районе. Аренду я буду оплачивать. Ремонт в твоей квартире в Подольске тоже скоро закончится.
Она остолбенела. Лицо её вытянулось.
— Ты… ты что это говоришь? Ты выгоняешь свою мать?
— Нет. Я, наконец-то, начинаю жить своей жизнью. Со своей женой. В своём доме. Ты всегда будешь моей мамой. Ты всегда можешь прийти в гости. Предварительно позвонив. Но твоё мнение о моей жене, о наших порядках и о нашей жизни — отныне останется при тебе. Понятно?
Она попыталась зарыдать, начать скандалить, применить все свои старые приёмы. Но я смотрел на неё и не чувствовал ни страха, ни вины. Только усталое сожаление. Увидев это, она вдруг смолкла. Схватила свою сумку и, бормоча что-то под нос, ушла в свою комнату — собирать вещи.
Через три часа я вернулся, проводив маму до новой квартиры. В нашей квартире было непривычно тихо. Катя сидела на том самом диване, где ещё утром разыгралась драма.
— Всё? — тихо спросила она.
— Всё.
Я сел рядом. Мы молчали. Потом она повернулась ко мне, и в её глазах я увидел ту самую Катю, которую полюбил два года назад — сильную, весёлую, с горящим взглядом. Той, которую почти затмила серая тень моей матери.
— Знаешь, — сказала она, — я впервые за полтора года чувствую себя у себя дома.
Она обняла меня, прижалась лбом к моему плечу. И это был не жест примирения, а жест возвращения. Возвращения друг к другу.
С тех пор прошло несколько месяцев. Мама первое время дулась, не звонила. Потом позвонила — как ни в чём не бывало, спросила рецепт пирога. Мы с Катей ездим к ней в гости. На час. Максимум на два. Этого достаточно.
Сегодня вечером я пришёл с работы. Катя накрывала на стол.
— Мама звонила, — сказала она совершенно спокойно. — Спрашивала, как у нас дела. Поговорили пять минут.
Я посмотрел на неё, на наш дом, на эту тихую, мирную жизнь, которую мы, наконец, отвоевали. Впервые за долгое время не нужно было никого уговаривать, никого успокаивать, ни за кого выбирать.
Я подошёл, обнял её сзади и прошептал ей на ухо единственное, что имело значение.
— Мы дома.
