— Опять матери ныть будешь про свою трудную жизнь? — Паша стоял, уперев руки в бока. — Да ладно, я плохой, вы хорошие. Всем все ясно, ну какая теща любит зятя.
— Я не… жалуюсь, — Надя прятала глаза. — Просто мама… Она расспрашивает, настойчиво.
— Так промолчи, за умную сойдешь, — зло ответил ей муж. — Живешь в моей квартире на всем готовом, ноешь еще.
Два года назад, выдавая дочь замуж, я желала ей счастья. А сейчас в этой квартире им и не пахло. Зато несло самодовольством и чьим-то раздутым эго буквально за версту. А вот и он, профессиональный просиживатель дивана с двухлетним стажем. Зятек мой, Пашенька.
— Даже не стыдно! — вырвалось у меня, когда увидела эту картину.
Моя Надюшка, моя девочка, с распухшими от усталости ногами ползает по полу с тряпкой. А этот… Этот великовозрастный лежебока валяется на диване с телефоном и даже не считает нужным пошевелиться!
— Паша, ну кто так делает? Ну что это за мужик такой, который смотрит, как жена после смены, а потом еще и подработки драит полы? Встал бы, помог, хоть вид сделал… Нет! Лежит, будто так и надо.
— Мам, ты… Ну что ты? — Надя встрепенулась, заправила прядь волос за ухо и покраснела. — Он, это… Устал сегодня. Резюме рассылал.
Я только фыркнула. Знаем мы эти резюме. Второй год он их рассылает. А толку? Цену себе, видите ли, набивает. Никак не соизволит на работу устроиться — все не по его запросам, не по его амбициям. Королевич!
— Лизавета Григорьевна, — зять оторвался от телефона и одарил меня пренебрежительным взглядом. — Вы что-то хотели?
Я чуть не задохнулась от такой… Наглости, что ли?
— Хотела? — я аккуратно поставила пакет с продуктами на стол. — Да, Паша, хотела узнать, не совестно ли тебе? Дочь моя уже на ладан дышит. А ты… Ты тут в потолок плюешь.
— Мам! — Надя вскочила, будто ее ужалили. — Не надо, не начинай, а? Паша ищет работу. Просто… Ну, знаешь, не так-то легко найти что-то… подходящее.
— Подходящее, — я скривилась. — А что, пойти пока хоть куда-нибудь и приносить деньги в дом — это, значит, не вариант?
— Знаете что… — Паша наконец соизволил сесть. — Не всем же быть такими правильными, как вы. Вот уж… Наработались за жизнь.
— Паша! — глаза дочери округлились от ужаса.
Я только качнула головой. Не стоило ввязываться в этот разговор… Но как молчать? Просто смотреть, пока моя девочка превращается в загнанную лошадь? Как этот… Зять… Пользуется ее добротой и наивностью?
— Надюш, — я попыталась сменить тон. — Давай я помогу с ужином?
— Не надо, сами справимся, — буркнул Паша, поднявшись с дивана. — Чай могу сделать.
Ну надо же, снизошел. Я закатила глаза, чай он сделает. А на нормальную работу пойти слабо? Я смотрела на обреченное лицо дочери и понимала — долго так продолжаться не может.
Дни потекли своим чередом. Я все наведывалась к дочери, приносила то курицу, то фарш, то овощи — все, что могла выкроить из своей пенсии. Надюшка, конечно, стеснялась, отнекивалась, мол, не надо, мам, справляемся. Как же… У самой глаза запавшие, руки потрескались от чистящих средств.
Надя, моя девочка, вкалывала как проклятая. С восьми до четырех бегала по палатам в поликлинике — уколы, капельницы, анализы. Потом мчалась через весь город в этот магазин, где тоже не мед — тряпка, швабра, ведра с водой. А потом домой, готовить, стирать, убирать. И все для кого?
Не было бы такого муженька, отдыхала бы вечером перед телевизором, книжку хорошую почитала. А тут… Вот сегодня прихожу, а он снова на диване. Лежит, понимаешь, штаны протирает. А моя Надюшка с ног валится.
— Я сегодня до восьми работала, — рассказывает мне на кухне, режет лук, руки дрожат. — У нас две девочки с простудой слегли, заменить некем, Паша ужин ждал…
— А сам приготовить не мог? — не выдерживаю я, хоть и обещала себе не вмешиваться.
— Ну что ты, мам… Он, это… не умеет. Да и знаешь, у Паши настроение плохое. Сегодня отказ прислали после собеседования.
Я только вздыхаю. Отказ, конечно. Странно, если б этого оболтуса куда-то взяли. Кому нужен такой работник? Который два года не может себе нормальное место найти. Ох, Надюшка, доченька… Что ж ты делаешь?
***
Я всегда старалась не лезть в их семейную жизнь, памятуя, как сама психовала, когда свекровь учила меня щи варить. Но сегодня… Больше не могла это выносить.
Ключ от квартиры Нади у меня был — на всякий пожарный. Решила занести пирог с капустой, дочка его с детства любила. Открыла дверь, а из прихожей крик такой, что мурашки по коже:
— Ты почему так долго шляешься?! Я давно есть хочу, а ты только пришла, и ужин не готов!
Паша орал так, будто Надя не с подработки, а с гулянок явилась. А потом хлопок — то ли дверью, то ли… ладонью? У меня аж сердце екнуло.
Постояла я в прихожей, собралась с духом. Вошла — Надюшка сидит, плечи трясутся, слезы капают прямо на стол. Лицо красное, растерянное.
— Доченька, — я осторожно присела рядом, — что случилось-то?
— Ничего, мам, — она зашмыгала носом. — Это… Я сама виновата. Паша с утра нервный, обещала пораньше прийти, а сама задержалась. Татьяну Федоровну, ну, с третьего этажа, знаешь? Ей плохо стало, давление подскочило, я осталась, пока скорая не приехала…
— И за это он на тебя кричит? — я старалась говорить тихо, но получалось плохо.
— Эх, мам… — Надя вытерла глаза. — Ты просто не понимаешь. Ему сложно. Пашу не ценят. Вот сегодня опять отказ пришел.
Она подняла на меня глаза, такие несчастные, что стало страшно.
— Мам, я так устала… — прошептала она и вдруг разрыдалась, уткнувшись в мои руки. — Я бы ушла, честное слово, но… куда? На что? Я ничего скопить не могу, все деньги уходят. То ему куртку новую подавай, то телефон глючит…
Я гладила ее по спине, а в голове стучала только одна мысль: «Хватит, доченька. Ты свое отстрадала».
Паша так и не вышел из комнаты, хотя наверняка слышал рыдания жены. Да что там… Ему плевать, всегда было так.
И я, глядя в заплаканное лицо дочери, наконец приняла решение. Хватит смотреть, как моя девочка превращается в копию своей матери. В женщину, готовую терпеть все ради «семьи». У меня-то хоть причина была — я тянула ребенка. А она? Ради чего моя дочь терпит этого великовозрастного бездельника?
— Давай, — я вытерла ей слезы, — заварю тебе чаю, поговорим…
Я уже знала, что сделаю. Просто ждала момента, когда это станет действительно необходимо.
Чай она пила маленькими глотками. Смотрела на меня, будто ждала чего-то. А я все гадала, скажет ли хоть что-то этот горе-муженек? Выйдет ли из комнаты? Нет, конечно. Он там, видите ли, обиженный сидит.
— Ладно, мам, — Надюшка отставила чашку. — Не переживай, это… Ну, просто нервы. У нас все нормально. Пройдет, наладится.
Нормально? Да у них уже давно ничего нормального нет, а она все держится за эту иллюзию. Как я когда-то цеплялась, пока Вадим, отец Нади, не хлопнул дверью, едва я слегла с воспалением легких. Не выдержал бытовых трудностей, видите ли. А что потом? Я одна тянула ребенка, работала на износ… Неужели и моей дочери такая судьба уготована? Нет уж!
— Надя, — я решилась, — а может, ему… Ну, хоть на стройку пойти или в такси? Деньги-то нужны.
Он появился неожиданно, словно подслушивал. Высокий, когда-то симпатичный, а сейчас с этой щетиной и опухшим лицом — жалкое подобие мужчины.
— Лизавета Григорьевна, — процедил он, скрестив руки на груди, — вы бы не лезли, а? Не по мне такое. Высшее образование имею, между прочим.
— Да ну? — я не сдержалась. — А что толку от твоего образования, если жена с ног валится, чтобы тебя прокормить?
— Мам! — Надя вскочила. — Не надо! Мы сами разберемся.
— А что не надо? — я уже завелась. — Сколько можно смотреть, как ты убиваешься? Тебе тридцать лет, а выглядишь на все сорок пять!
— Вот спасибо… — прошептала дочь. — Я справлюсь, это временно. Паша найдет хорошую работу, и все наладится.
Я посмотрела на зятя — взгляд наглый, самоуверенный. Он же привык, что Надя все стерпит, все вынесет. Зачем напрягаться?
— Вы меня извините, — он демонстративно зевнул, — но завтра собеседование. Пойду прилягу.
И удалился в комнату, словно принц какой. Я сидела и смотрела, как Надя начинает готовить ужин и улыбается через силу.
— Знаешь, доченька, — сказала я, поднимаясь, — я завтра снова загляну. И мы поговорим.
Уходя, я понимала — завтра все решится. Я принесу конверт, который берегла на черный день. Кажется, он уже настал. И я не могу больше смотреть, как моя девочка превращается в собственную тень.
Дома я долго не могла уснуть. Все думала, правильно ли поступаю? Не заставляю ли дочь делать выбор, о котором она потом пожалеет? Но потом вспомнила ее заплаканное лицо, ее потухшие глаза… Нет, все правильно. Иногда нужно сделать шаг в сторону, чтобы увидеть, в какую пропасть ты летишь.
Конверт с деньгами жег мне руку. Сто сорок пять тысяч — весь мой НЗ, который копила, отрывая от пенсии. Сначала думала на похороны отложить — мало ли что, а потом решила: «Да катись оно все!», зато эти деньги могут стать для дочери спасательным кругом.
Надя открыла дверь не сразу. Глаза опухшие, взгляд бегает. «Плакала», — отметила я про себя. — «Снова, каждый день уже».
— Мам, ты… Это… Рано сегодня, — она пыталась улыбаться, но получалось плохо.
Паша обнаружился на кухне, за столом, жевал бутерброд и смотрел что-то в телефоне. Меня, как, обычно даже не поприветствовал — царь, понимаешь.
— Чаю, мам? — засуетилась Надя.
— Да погоди ты с чаем, — я отодвинула стул и села напротив зятя. — Разговор есть.
Паша оторвался от телефона и глянул раздраженно:
— Опять начинается…
— Да, Паша, начинается, — я положила руки на стол. — Я вот что думаю, пора эту комедию заканчивать.
— Мам! — Надя испуганно замерла у плиты.
— Паша, скажи мне, — я смотрела ему прямо в глаза, — ты хоть понимаешь, что творишь с моей дочерью?
— Лизавета Григорьевна, — процедил Паша, — вы бы не лезли в чужую семью, а?
— А семья ли это? — я почувствовала, как во мне закипает гнев. — Или ты просто нашел дурочку, которая будет вкалывать на тебя?
Надя вдруг всхлипнула и выбежала из кухни. Я услышала, как хлопнула дверь ванной.
— Видите, что вы делаете? — Паша поднялся, нависая надо мной. — Вечно лезете, учите жить! Может, это ваша вина, что она такая дерганая!
— Ох, Паша, — я покачала головой, — как же ты жалок.
Я поднялась и пошла к ванной. Постучала тихонько:
— Надюш, доченька, открой.
Она распахнула дверь — глаза красные, нос распух.
— Мамочка, ну зачем? — прошептала она. — Зачем ты так?
Я молча достала конверт и вложила ей в ладонь.
— Что это? — она непонимающе уставилась на него.
— Я копила на всякий случай, — тихо сказала я. — Думаю, этот случай настал. Тебе нужнее сейчас. Это деньги, просто чтобы были. Можешь снять квартиру. Или жить у меня, а на них купишь… Не знаю, одежду, в салон сходишь. Да просто уволишься и поживешь пару месяцев… Вон, как Паша, беззаботно.
Дочь растерянно открыла конверт, увидела деньги и прикрыла рот ладонью.
— Мам… Я не могу…
— Можешь, — я взяла ее за плечи. — Ты сильная, Надюшка, справишься. Я помогу, чем смогу. Но здесь… Здесь ты погибнешь.
Она смотрела на меня долгим взглядом, а потом вдруг выпрямилась, расправила плечи:
— Ты права. Я давно об этом думала. Просто не решалась, страшно же.
— Бояться нужно другого, — я обняла ее. — Страшно превратиться в тень самой себя. В прислугу, которая не знает другой жизни.
— Что у вас там за секретики? — Паша стоял в дверях, привалившись к косяку.
Надя вдруг повернулась к нему, твердо глядя в глаза:
— Я ухожу от тебя, Паша.
Он рассмеялся:
— Куда это? Ты моя жена, а значит, обязана терпеть временные трудности. Помнишь, как в этой, в клятве, в горе и в радости. Так вот, должна терпеть и помалкивать. А вы… Теща, не лезли бы уже. Своей жизни нет, решили в нашу вмешаться? Сидите на пенсии, сериалы вон смотрите. Там драм достаточно.
— Нет, — она сжала конверт в руке. — Это ты без меня теперь терпи… И помалкивай. А я… Не хочу больше.
Потом я помогала ей собирать вещи. Паша то кричал, то умолял, то угрожал. Но что-то в Наде изменилось, она была спокойна и решительна, как никогда раньше.
— Ты еще пожалеешь! — бросил он ей вслед, когда мы уходили.
Она обернулась на пороге:
— Знаешь, Паша… Я уже жалею. О двух годах жизни, которые потратила не на того человека.
Надя не стала снимать жилье, переехала пока ко мне, уволилась с подработки. Подружка давно звала ее в частную клинику, дочка отрабатывает последние дни и уходит на новое место.
На развод подал Паша, демонстративно, принц же. Ну и пусть, так даже легче. Зато дочка больше не похожа на загнанную лошадь, готовую упасть. Я все сделала правильно. И вовремя.
