Смерть свекрови, конечно, потрясением не стала — Лидия Николаевна лежала уже полгода. Сначала — больница, потом — дом, уход, таблетки, капельницы. Тамара всё это прошла без лишних слов. Она была женщиной негромкой, но с характером — не из тех, кто устраивает сцены или лезет на рожон, но и не тряпка. Просто привыкла жить так: спокойно, без скандалов.
Муж, Михаил, сам по себе человек добрый, но, как говорится, «на чужой свадьбе поневоле пляшет» — а свадьбы-то были свои, семейные, вечно с каким-то подтекстом.
Похоронили Лидию Николаевну как положено, скромно, но достойно. На девятый день пришли родственники, знакомые, даже соседка Валя, которая всё время воду у них брала, а потом на весь подъезд рассказывала, что у Лидии Николаевны «все запущено». Ну и пусть, главное, что теперь всё — конец.
И вот, когда Тамара уже думала, что можно немного выдохнуть, в дверь позвонили. Она знала, что это будет она. Та самая, которую все между собой называли просто: Зина.
— Здорово, Тамарка. Ну что, как тут у вас? — Зинаида Петровна ворвалась в квартиру, не сняв ботинок, как хозяйка.
Тамара сдержалась, лишь кивнула. Сколько раз она себе говорила: «Не связывайся, не лезь». Да и чего ждать? Зина всегда была особой статьей — если что-то можно взять, она возьмёт. Если можно обидеть словом — не упустит. С виду вся в улыбке, а уколет — зубы стиснешь.
— Значит, так, Миш, — Зина располагалась в кресле свекрови, как трон себе выбрала, — я тут подумала: раз мамки не стало, надо бы решить, что с квартирой.
— А что с ней? — Михаил растерялся. Он ожидал, конечно, что сестра себя проявит, но не так сразу и нагло.
— Как что? Делить надо, Мишенька. Поровну. Всё честно. Я тут тоже росла, воспитывалась, имею право. Мне деньги нужны, да и вам лишними не будут. Ну что, давай с оценкой начнём?
Тамара встала, руки сжались в кулаки. Всё внутри у неё сжалось — они 30 лет в этой квартире жили, ухаживали за стариками, делали ремонты, вкладывались. А Зина приезжала два раза в год — на праздники, и то с пустыми руками.
— Зина, — спокойно, но твёрдо начала она, — ты чего это, к делу сразу? Мы тут вообще-то ещё не отошли…
— А что тянуть? Мамке это уже ни к чему, а мы — живые. Помирать нам рано, правильно? Вот я и решила: лучше сейчас решить, чем потом по судам бегать. Я, кстати, уже юриста спрашивала.
Тамара смотрела на Зину, как на чужого человека. Нет, они никогда и не были близки, но такое — это уж чересчур.
Михаил встал, подошёл к окну, будто бы там мог спрятаться от разговора.
— Зина, ты сама знаешь, мы с Тамарой здесь всю жизнь. Мама же при жизни нам всё оставила. Мы её содержали, лечили. Ты даже не приезжала.
— Это ты так думаешь, что она вам оставила. Где бумажки-то? А по закону я имею право на долю. У меня дети, внуки. Я не на шее у вас сидеть собираюсь, а просто по-честному делим.
Тамара чувствовала, как сердце стучит где-то в горле. Сама мысль о том, что эту квартиру — их дом, их уклад — придётся делить с Зиной, резала по живому.
— Хорошо, — она посмотрела в глаза мужу. — Пусть покажет, где её доля. И мы посмотрим. Только ты, Миша, тоже думай, на чьей ты стороне.
Зина усмехнулась.
— А чё думать? По закону всё ясно. Через недельку приведу оценщика, и решим. А если не договоримся, пойдём в суд. Я не боюсь.
Через неделю, как обещала, Зина приволокла оценщика. Маленький, лысоватый дядька, весь в папках и калькуляторах. Ввалились они в квартиру как в казённое учреждение.
— Так, ну тут у нас «хороший вариант», второй этаж, дом кирпичный… — бурчал дядька, заглядывая в комнаты.
Тамара сидела на кухне, сжимая чашку чая, который уже остыл. Она не участвовала в этом «осмотре», ей было тошно. Михаил бродил по квартире, опустив глаза. Всё его мужское начало куда-то испарилось, и Тамара вдруг поняла — рассчитывать можно только на себя.
— Тамарочка, ты не против, мы тут в кладовку глянем? — голос Зины был мёд с ядом. — У тебя ж там хлам, я посмотрю, может, что нужное оставлю, когда свою долю возьму.
Вот тогда Тамара встала. Медленно. Спокойно.
— Зина, в кладовке — мои банки, соленья. Ничего твоего там нет. Как, впрочем, и в этой квартире. Всё, что здесь — мы с Михаилом сделали. И мама при жизни нам всё оставила.
— А бумажки где, Тамара? Где бумажки? — Зина уже не улыбалась. Глаза — как ледышки.
— Найду, не волнуйся. И не лезь ко мне в кладовку. Пока что ты — гостья.
Оценщик вышел, пожимая плечами. Дело ясное: без согласия жильцов делить ничего не получится, но Зина уже была на тропе войны.
На следующий день Зина пошла к нотариусу. На второй день — к соседке Валентине, рассказав, как её «нагло выгоняют из материнского дома». Валя, конечно, донесла всё Тамаре. Потом пошли звонки дальним родственникам: «Бедная Зина, родная кровь, а её в грош не ставят».
Михаил нервничал, курил на балконе, как паровоз.
— Тамарочка, может, ну её? Ну, дадим ей что-нибудь. Чисто по-человечески. Ты ж понимаешь, она же не уймётся…
Тамара смотрела на него, как на чужого.
— Миша, ты понимаешь, что если мы ей сейчас дадим, она захочет больше? У тебя есть совесть? Мы с тобой в этой квартире не просто живём — мы её держим. Я мать твоих детей, я твоей маме зубы чистила, когда она уже не могла встать. Где ты был тогда? А Зина где была?
Михаил опустил глаза.
— Ну да, ты права… Просто устал я. Весь дом — как мина замедленного действия.
— А я, по-твоему, отдохнула? — Тамара вдруг почувствовала, как всё накопленное выходит. — Я тебе скажу так: я найду это завещание. Мама мне говорила, что оно есть. Найду, и тогда мы посмотрим, кто кому что должен.
Три дня она рылась по шкафам, антресолям, старым папкам и коробкам. Всё, что Лидия Николаевна копила годами, лежало по углам, как память. Пожелтевшие фотографии, медали покойного свёкра, грамоты советских времён. Бумаги были везде, но нужной не было.
И вот на четвёртый день, в коробке из-под обуви, под старым шёлковым платком, Тамара нащупала конверт. На нём аккуратным почерком: «Завещание. Хранить дома. Л.Н.»
Она села. Сердце билось. Открыла — всё по форме, всё чётко. Завещание датировано годом назад. Свидетели. Печать. Всё имущество — квартира, мебель, дача под Солнечногорском — передаётся сыну, Михаилу Петровичу. Без указания других наследников.
Тамара сидела с бумажкой в руках, как с оружием. Но это было не оружие — это было её спасение. Их спасение.
Когда она показала завещание Михаилу, тот сидел долго, молча.
— Почему мама мне ничего не сказала? — наконец выдавил он.
— Потому что знала — ты будешь метаться. А я бы и не говорила тебе — не нашла бы. Но теперь знаю: я права.
Михаил кивнул.
— Да, ты права. Я с Зиной поговорю.
— Не надо. Я сама.
Звонок Зине Тамара сделала на следующее утро.
— Зинаида Петровна, завещание нашлось. Всё мамина воля. Хотите — идите в суд. Там покажете свои «права».
— Ты мне угрожаешь? — визгнула Зина в трубке.
— Я тебя предупреждаю. Это теперь — не твоё дело. Всё по закону. А по-человечески — совесть надо иметь.
Тамара положила трубку и впервые за всё это время улыбнулась. Не злорадно, а спокойно. Она защитила свой дом. Себя. И уважение мужа.
Зинаида Петровна, как говорится, «обидки в долг не давала». После звонка Тамары исчезла на пару дней, но это было затишье перед бурей. И Тамара это чувствовала кожей.
В пятницу раздался звонок — номер незнакомый.
— Добрый день, Тамара Петровна? Беспокоит адвокат Зинаиды Петровны Прудниковой. Хотим обсудить вопрос наследства. Вам удобно встретиться?
— Неудобно, — коротко ответила Тамара и бросила трубку. Потом села и впервые за долгое время разрыдалась. Не от страха — от усталости. Она уже не знала, сколько можно воевать за то, что и так твоё.
Михаил, увидев её состояние, впервые за месяц как-то встрепенулся.
— Я с ней поговорю. Пойму, что она там мутит.
И пошёл. Тамара не верила, что Зина отступит. Та скорее язык себе откусит, чем уступит — у неё же всё по принципу: «Если не мне, так никому».
Через пару часов Михаил вернулся. Мрачный, как туча.
— Ну что, герой вернулся? — Тамара встретила его с порога.
Он сел, потёр лоб.
— Она в суд подаёт. Якобы завещание — подделка. Говорит, что мама её тоже собиралась вписать, но ты, мол, подговорила Лидию Николаевну. Что мама была не в себе, и завещание не действительно.
Тамара чуть не упала.
— Она серьёзно это сказала?
— Серьёзно. Адвоката наняла. Я с ним говорил. Молодой, наглый. Говорит, что есть «варианты».
— А у тебя, Миша, какие варианты?
Он посмотрел ей в глаза и вздохнул.
— Я тебя не подведу. Это наш дом. Я поеду в нотариат, заверю копии. Если надо — в суд, значит, в суд. Хватит. Я не позволю ей вытоптать нашу жизнь.
Тамара впервые за много лет обняла его так, как обнимают не мужа, а плечо, на которое можно опереться.
— Миш, спасибо. Только знай: я сама не отступлю.
Прошёл месяц. Суд. Зал — душный, прокуренный. Судья — женщина с глазами «я всё про вас знаю». Зина с адвокатом в дорогом пиджаке, будто пришла на выставку. Тамара — в скромном платье, с документами в аккуратной папке.
Судья слушала всё внимательно, лицо — как камень.
Зина тараторила:
— Моя мама была больна, я хотела заботиться, но меня не пускали! Тамара меня выжила, подделала завещание, я в жизни не видела этого документа!
Адвокат вторил:
— Прошу провести почерковедческую экспертизу, опросить свидетелей. Истребовать медицинские справки о состоянии Лидии Николаевны.
Тамара слушала, и в ней что-то внутри ломалось. Неужели всё это — из-за денег? Из-за долбаной квартиры?
Когда ей дали слово, она встала, подошла к трибуне.
— Ваша честь, я не собираюсь никого убеждать. Я всё сделала честно. С этой женщиной мы не были близки, но я не позволю ей лгать. Моя свекровь была в ясном уме. Она сама говорила, что боится, как Зина всё спустит. Завещание — её воля. Если её сейчас опровергнут — значит, ни одно завещание в стране ничего не значит.
Судья кивнула.
— Спасибо, присаживайтесь.
Процесс длился три заседания. Зина вызывала соседку Валентину — та, поджав губы, подтвердила, что «Тамара всегда хозяйничала, а Зину не звали». Валю после процесса на лестнице чуть не зажали — соседи высказали всё.
В итоге пришло письмо. Суд признал завещание действительным. Иск Зины отклонили.
Тамара расплакалась. Михаил тоже. Только теперь — от облегчения.
А Зина? Зина молчала. А потом позвонила.
— Ладно, Тамара, выиграла ты. Но запомни: семья — это не бумаги.
— А ты, Зина, запомни: совесть — это не суд. Иди с Богом.
После суда наступила тишина. Непривычная, будто воздух стал плотнее, как после грозы. Зина пропала. Ни звонков, ни писем, ни слухов. Только Валентина из соседнего подъезда шепнула, что «Зинка уехала к дочке в Подольск». Ну и слава Богу, подумала Тамара.
Жизнь возвращалась на круги своя. Только теперь Тамара чувствовала: она как будто вышла из чьей-то тени. Раньше всё было — «как муж скажет», «как свекровь привыкла», «лишь бы не поругаться». А теперь — как она решит. И Михаил это понимал.
— Тамарочка, а ты не думала, на даче порядок навести? Мамина-то… заброшена, конечно, но место хорошее.
— А давай, Миша. Но только вместе. Без твоих «у меня дела».
Он усмехнулся.
— Всё, понял. Теперь ты у нас главком.
— Не главком, а хозяйка. Как было и должно быть.
Первые выходные на даче были как праздник. Тамара надела старый фартук, вооружилась тряпками, веником. Михаил тащил грабли, что-то там бурчал под нос. Они долго не ездили туда — с тех самых пор, как Лидия Николаевна слегла. Всё было заброшено, запущено, но с каждым шагом Тамара чувствовала, как отходит тяжесть.
В доме она нашла старую тетрадку свекрови — рецепты, заметки. Листала, и вдруг увидела запись:
«Тамаре отдам всё. Надёжная. Не предаст. Сын без неё не справится».
Тихо закрыла тетрадь, убрала в сумку. Молча. Без слов.
Через месяц на дачу приехали дети — дочь Лена с мужем и внуками. Смех, шашлыки, песни под гитару. Тамара смотрела, как бегают внуки по огороду, как Лена смеётся, и думала: это и есть жизнь. Не бумаги, не доли, не суды. А люди рядом, и всё, что они делят — это еда и радость.
Михаил подошёл с бокалом вина.
— Ну, хозяйка, довольна?
— Довольна, Миш. Только теперь я знаю: ничего в жизни не даётся просто так. За всё приходится бороться. Даже за то, что уже твоё.
— Я рад, что ты рядом. И прости, что не всегда был опорой.
— Всё нормально. Главное, что теперь мы вместе, а не по углам.
А Зина?
Через полгода позвонила Лена.
— Мам, ты слышала? Тётя Зина в больницу попала. Что-то с сердцем. Папа поедет?
Тамара замолчала.
— Нет, Лена. Папа останется дома. Он уже был в её жизни, достаточно. А здоровье… пусть лечит совесть.
Повесила трубку, посмотрела в окно. Листья уже желтели, осень. И впервые она почувствовала: осень — не конец, а порядок. Всё становится на свои места.
Тамара научилась не уступать, не сглаживать и не жертвовать собой ради спокойствия. За эти месяцы она поняла: границы важнее молчания, а правда — важнее комфорта.
И если кто-то думает, что может взять чужое, «по-семейному», то пусть знает: теперь у неё не только завещание, но и воля защищать своё.
