— Маринка, я к тебе на несколько дней, — голос матери в трубке звучал устало, но решительно. — Квартира затопила соседей снизу, теперь коммунальщики мне счет выставили космический.
Марина сжала телефон и посмотрела на свою аккуратную однушку. Каждая вещь на своем месте, никого лишнего, тишина после трудового дня в депо.
— Конечно, мам, приезжай.
Но внутри уже поднималась тревога. Валентина Петровна никогда не приезжала «на несколько дней». Она приезжала исправлять, улучшать, наводить порядок.
Через час мать стояла на пороге с двумя сумками и недовольным выражением лица.
— Марина, да как ты живешь? — Валентина Петровна прошла в комнату, не снимая пальто. — Темно, мрачно, как в склепе. И пахнет затхлостью.
— Мне удобно, мам.
— Какое удобно? Женщина в твоем возрасте должна себя радовать, а не загонять в депрессию этими темными шторами.
Марина помогла матери раздеться и подумала, что завтра все образуется. Мама просто устала от проблем с затоплением.
Утром она проснулась от запаха блинов и звуков передвигаемой мебели. На кухне хлопотала мать, а в комнате диван стоял уже в другом углу.
— Мам, зачем ты мебель переставляешь?
— По фэн-шую надо. Где ты кровать поставила — энергия плохо циркулирует. Я книжку читала.
Марина молча пила кофе из турки и понимала: началось. Как в детстве, когда каждый ее шаг требовал материнской корректировки. Как двадцать лет в браке с Сергеем, когда мать регулярно объясняла, что она делает не так.
К обеду Валентина Петровна притащила из магазина новые шторы — светло-голубые с цветочками.
— Марина, я твои выбросила. Они же совсем выгоревшие. А эти какие веселенькие, сразу настроение поднимается.
— Мне мои нравились.
— Нравились… — мать махнула рукой. — В пятьдесят семь лет пора понять, что тебе действительно нужно.
Вечером Марина вернулась с работы в чужую квартиру. Синие шторы, переставленная мебель, новые покрывала на диване. Даже запах изменился — пах материнским кремом и чужими привычками.
— Мам, а мои цветы где? — На подоконнике вместо трех горшков с кактусами красовались пышные фиалки.
— А, эти колючки? Выбросила. Это же не цветы, а какие-то ежики. Вот фиалки — настоящая красота.
Что-то внутри Марины болезненно сжалось. Кактусы она покупала по одному, ухаживала за ними пять лет. Они были частью ее новой жизни после развода — неприхотливые, не требующие постоянного внимания, как она сама.
— Зачем ты их выбросила?
— Марина, ну что ты к этим мелочам цепляешься? Я же лучшего хочу. Посмотри, как тут теперь уютно стало.
Следующие дни превратились в кошмар. Мать покупала продукты без спроса, готовила то, что хотела сама, переставляла вещи, комментировала каждое действие дочери. Она искренне старалась помочь, но помощь ощущалась как захват территории.
На работе Марина начала делать ошибки. Путала время в расписании, неправильно рассчитывала маршруты. Максим, молодой диспетчер, смотрел на нее с удивлением — обычно она была образцом точности.
— Марина Анатольевна, с вами все в порядке?
— Да, просто устала.
Но дело было не в усталости. В голове был хаос, как в квартире. Она не могла сосредоточиться, потому что утром просыпалась не дома, а в гостях у собственной жизни. Каждый вечер ей приходилось заново привыкать к изменениям, которые мать делала без спроса.
Игорь Николаевич вызвал ее к себе после очередной ошибки в графике.
— Объясните, что происходит. Двадцать лет безупречной работы, а тут за неделю три серьезных ошибки.
Марина молчала. Что она могла сказать? Что мать выбросила ее кактусы и поменяла шторы, и теперь она не может составить расписание для трамваев?
— Семейные обстоятельства, — коротко ответила она.
— Разберитесь. Иначе придется принимать меры.
Вечером мать встретила ее с новостью: она поменяла замки.
— Марина, старые же заедали. Я слесаря вызвала, все сделали как надо. Вот ключи новые.
Марина взяла связку ключей и поняла: что-то должно измениться. Сегодня же.
— Мам, нам нужно поговорить.
— О чем, дочка?
— О том, что ты делаешь в моей квартире.
Валентина Петровна насторожилась.
— Я помогаю тебе. Привожу в порядок.
— Мама, ты выбросила мои цветы, поменяла шторы, переставила мебель и поменяла замки. Все без моего согласия.
— Марина, я же не чужая. Я твоя мать.
— Ты чужая в моей взрослой жизни, — сказала Марина тихо, но четко. — Мне пятьдесят семь лет. Я имею право жить так, как считаю нужным.
— Ты живешь неправильно! — вспыхнула мать. — Одна, замкнутая, в темной берлоге. Это не жизнь, это существование.
— Это моя жизнь. И мне в ней комфортно.
— Комфортно… После развода ты совсем опустилась. Раньше хоть Сергей следил, чтобы ты о себе заботилась.
Удар пришелся точно в цель. Марина вздрогнула, но не отступила.
— Мама, я не прошу тебя съехать прямо сейчас. Но ты должна остановиться. Это мой дом, мои правила.
— Значит, я тебе мешаю? — в голосе матери появились слезы. — Я, которая тебя растила, ночей не спала, когда ты болела?
— Не мешаешь. Ты меня поглощаешь.
Валентина Петровна молчала, глядя на дочь широко открытыми глазами.
— Я хочу, чтобы завтра утром ты вернула мне мою турку, которую выбросила позавчера. И больше не трогала мои вещи без спроса.
— Я… я думала, тебе будет лучше.
— Мне будет лучше, если ты спросишь меня, что я думаю о лучшем для себя.
Несколько дней они жили в натянутой тишине. Мать больше не переставляла мебель, но и не разговаривала. Марина чувствовала себя виноватой, но впервые за долгое время могла спокойно пить утренний кофе.
В субботу утром Валентина Петровна собрала вещи.
— Я поеду к Галине в Тверь, — сказала она. — Пока с коммунальщиками не разберусь.
— Мам…
— Не надо ничего говорить. Я поняла. У каждого своя жизнь должна быть.
После отъезда матери Марина долго ходила по квартире. Синие шторы все еще висели на окнах, фиалки стояли на подоконнике. Но теперь это не раздражало. Изменения стали частью ее пространства, потому что она их приняла, а не потому что их навязали.
Она купила новые кактусы — других, не таких, как прежние. Поставила их рядом с фиалками. Иногда перемены тоже могут быть к лучшему, если происходят с согласия, а не вопреки воле.
Через неделю позвонила мать.
— Марина, как дела?
— Нормально, мам. А у тебя?
— Да тут Галина внука замуж выдает, суета. Марина, а ты… ты не сердишься?
— Нет, мам. Мы просто разные.
— Да, разные. А шторы мои оставила?
Марина посмотрела на окно, где синие шторы мягко рассеивали дневной свет.
— Оставила. Привыкла уже.
— И фиалки?
— И фиалки. Но и кактусы новые купила.
Мать помолчала.
— Это правильно. У каждого должно быть что-то свое.
После разговора Марина села у окна с чашкой кофе из турки. В квартире было тихо, но это была не пустая тишина одиночества, а полная тишина покоя. На подоконнике мирно соседствовали фиалки и кактусы — такие разные, но способные жить в одном пространстве.
Границы можно защищать без жестокости. Любовь можно сохранить без самопожертвования. А иногда даже навязанные перемены могут стать частью новой, более зрелой жизни.
