Андрей Петрович проснулся, как обычно, поздно. А куда спешить на пенсии?
После выпитой накануне бутылки «чернил» тупо и нудно ныла голова. В давно не мытое окно медленно вползал самарский пасмурный зимний день. Пасмурно было и на душе у Гречникова: одолевали невеселые мысли.
Ещё несколько лет назад у него было, как он считал, всё: хорошая работа, завидная должность, крепкая, благополучная семья…
Ну да, благополучная…
Андрей Петрович отогнал накатывающую дрёму, заставил себя подняться, натянул старые, кое-как залатанные на коленях чёрные спортивные штаны и такого же цвета футболку с маленькой дыркой на животе. Гречников – сутулый, слегка сгорбленный, с длинными разлапистыми руками и остатками седых волос на макушке – тем не менее, не выглядел дряхлым. Это был угловатый, нескладный, но ещё крепкий для своих шестидесяти девяти лет старик с резкими чертами лица, глубоко запавшими, будто выцветшими голубыми глазами и крупным ртом.
Излёт зимы – скверная пора. В стекло негромко, будто незваный гость, стучал сырой, промозглый ветер.
Постояв в задумчивости у окна, он поплёлся на кухню, соорудил нехитрый завтрак – яичницу с ветчиной — механически, без аппетита поел, выпил чаю.
Гречников мыл тарелку, когда услышал громкую трель мобильника. От неожиданности тарелка выпала из его рук, со звоном упала в раковину и разбилась, а Андрей Петрович со всех ног бросился в комнату: телефонные звонки в этом доме были исключительной редкостью.
– Да!
– Здравствуйте! А Кирилла можно услышать? – раздался в трубке молодой женский голос.
– Вы ошиблись номером! – зло ответил старик и с яростью бросил телефон на стол.
Опустившись в кресло, Гречников окинул взглядом неприбранную комнату и невесело усмехнулся: день рождения, а никто даже не позвонит. Это раньше у его кабинета с утра выстраивалась очередь подчинённых с заранее заготовленными речами и подарками… Те времена канули в Лету…
Бывшие коллеги моментально забыли о Гречникове – с подчинёнными он был высокомерен, холоден и строг, зачастую несправедлив. Как, впрочем, и с домашними… Так стоит ли удивляться, что ни жена, ни сын, ни дочка, похоже, так и не вспомнят, что сегодня ему стукнуло шестьдесят девять? Не юбилей, конечно, но всё же…
Под диваном что-то тускло блеснуло. Андрей Петрович напряг зрение, пригляделся. Так вот куда закатилась вчерашняя бутылка!
Бутылку доставать он не стал – пускай валяется, она там никому не мешает. Неспешно подошёл к книжному шкафу и достал с нижней полки пухлый альбом в рыжем кожаном переплёте.
Вот свадебные фотографии. Как же хорошо всё начиналось! Случайное знакомство на залитой вечерним солнцем набережной… Маша – высокая, тоненькая, красивая, одетая в белое в крупный синий горох платье, с тяжёлым узлом золотисто-русых волос на затылке, сидела на тенистой скамейке и листала какой-то журнал. Гречников подсел к ней, завёл разговор. Так они и просидели на этой скамейке до темноты. А какие яркие звёзды горели в тот вечер над Волгой!.. А потом начался звёздный дождь и, глядя на падающие звёзды, они с Машей загадывали желания. От реки тянуло прохладой, и он набросил на узкие озябшие плечи девушки свой чёрный пиджак…
Андрей нравился многим девушкам – он был хорош собой и со вкусом одевался, но Мария очень долго не обращала внимания на его упорные, настойчивые ухаживания. Возможно, это и решило всё дело. Андрею Маша нравилась тем, что в ней не было ни капли фальши. Она была совершенно не похожа на всех бывших его подружек – недалёких, легкомысленных, болтливых, излишне весёлых.
А потом была свадьба: юная красавица невеста в белоснежном платье, громадный букет чайных роз – Маша любила именно чайные розы – внимательный, улыбчивый и счастливый жених… Мария в своём красивом длинном белом платье в тот вечер не просто танцевала – она, лёгкая, улыбчивая, изящная, просто плыла, едва касаясь пола, по маленькому залу ресторана. Её длинная прозрачная фата дымкой вилась в воздухе, а большие карие глаза, обрамлённые пушистыми ресницами, сияли от счастья. Да, в тот день они оба жаждали счастья и готовы были за него бороться…
– Лебёдушка моя! – восхищённо глядя на дочь, с непередаваемой материнской гордостью выдохнула новоиспечённая тёща – маленькая, щупленькая женщина с невзрачным, худощавым лицом, одетая в слишком строгое для свадебного торжества длинное серое платье. Она тут же получила от острого на язык зятя прозвище Мышь из Мышкина (правда, Андрей Петрович так величал тёщу вслух только в разговорах со своей матерью).
…Вот фото пятилетней Танюши. Тёмные бархатные глаза дочери удивлённо распахнуты.
Вот ещё одна фотография: в небо взлетает на качелях счастливый сын Витька.
А вот Таня уже первоклассница с большущим – с себя ростом – букетом алых роз. Тёмно-русые волосы девочки венчает огромный белоснежный бант. Он, Андрей, держит дочь за руку, но по лицу заметно, что в мыслях он где-то далеко… Похоже, он так и не осознал, что быть мужем и отцом – это тоже работа, работа без отпусков, причём не самая лёгкая.
Да, из него не получилось любящего мужа и заботливого отца – вместо этого он стал домашним тираном.
…После свадьбы Андрей Петрович настоял, чтобы Мария оставила работу в больнице: Гречников женился довольно поздно, жена была гораздо моложе него, и он очень ревновал молодую и красивую женщину. Маша, проработавшая всего четыре года после окончания медицинского института, нехотя согласилась.
Вскоре родились сын и дочка – они были у Гречниковых погодками, и Мария всецело посвятила себя семье: она встречала мужа вкусными, горячими ужинами, занималась детьми. Она водила Витю и Таню в кино, на коньки, в бассейн, научила их читать и отдала в музыкалку.
Андрей Петрович днями пропадал на работе – на семью не хватало ни сил, ни времени.
Виктор блестяще учился в музыкальной школе. Сын разве что не спал в обнимку со скрипкой – музыка была его страстью, его стихией. Парень днями не выпускал из рук скрипку, без устали оттачивал сложные произведения, чтобы похвастаться перед отцом своими достижениями, но Андрея Петровича не интересовали музыкальные успехи Вити.
Реакция обиженного подростка была абсолютно типичной: он прилагал ещё большие усилия, чтобы добиться одобрения близкого человека, но – безрезультатно. Зато учителя в музыкалке на парня просто молились – талант!
Гречникова до поры не напрягало увлечение Вити музыкой – ну, пусть себе струны дерёт: всё лучше, чем в гоп-компашке по подворотням бегать. Однако, когда Виктор заявил, что после окончания школы он собирается поступать в Гнесинку, Андрей Петрович, грохнув кулаком по столу, показал всем, кто в доме хозяин:
– Не мужское это дело – смычком струны драть! Станешь сисадмином или программистом – будут у тебя деньги на бутерброд с чёрной икрой! И на машину! И на квартиру!
Он пренебрёг истерикой сына, бессилием и глухой болью, поселившимися в глубине его глаз, настойчивым заступничеством жены, её полыхающими гневом глазами.
Через неделю из дома исчезла скрипка – Андрей Петрович продал прекрасный инструмент за копейки первому случайно подвернувшемуся покупателю, показывая этим всем домашним, что спор окончен.
Только теперь, спустя годы, Гречников понимал, насколько отвратительным был его поступок. Что он наделал, злобный идиот?.. Он жестоко растоптал мечту сына!..
Виктор оказался послушным сыном: он таки выучился на программиста, как того и хотел Андрей Петрович, хотя за время учёбы трижды был на грани «вылета». Теперь он работал в одной из самарских фирм, получал неплохие деньги и… дико ненавидел свою работу.
Татьяну тоже отдали в музыкалку за компанию с Витей, но, в отличие от брата, надолго там она не задержалась: дочке не хватало усидчивости, фортепиано снилось ей в кошмарных снах, и спустя год Таня, бросив музыку, занялась плаванием.
Тренера хвалили девочку, но отец уделял Татьяне не больше внимания, чем Вите: он так ни разу и не появился на её соревнованиях.
В неполные двадцать лет дочка собралась замуж. По огромной любви. За лохматого рокера. Гречников сказал категоричное «нет», устроил разнос дочери и «по-мужски» поговорил с женихом. Татьяна и Максим, не выдержав давления, расстались.
Дочь впала в депрессию, в отместку бросила в педагогический универ, в который с лёгкостью поступила и где прекрасно училась, стала нервной и замкнутой.
А потом… потом пришло время платить по счетам. За всё.
Нет, Маша не наставляла мужу рога – она просто каждый день отдалялась от него всё дальше и дальше. Отношения между Андреем и Марией окончательно разладились, и два чужих друг другу человека просто по привычке жили в одной квартире. А потом супруга от кого-то узнала о многолетней связи мужа с миловидной подчинённой. А он-то считал, что Маша давно всё знает и смотрит на его похождения сквозь пальцы.
Оказалось, нет. Измена оказалась последней каплей.
А до того жена долгие годы не могла простить Андрею «предательства» Маргариты, младшей дочери. Как будто он мог что-то изменить!.. Та давняя обида исподволь, словно ржавчина, точила Машину душу, хотя она, будучи врачом, прекрасно знала, что Риточка обречена…
Младшая дочь Гречниковых родилась с тяжёлым пороком сердца, и именитые кардиологи в один голос объявили родителям девочки, что они бессильны. Врачи говорили, что, возможно, малышка проживёт лет пять, если повезёт – семь.
Маргарита прожила почти девять, и мать отчаянно боролась с болезнью за каждый день её коротенькой жизни: доставала нужные лекарства, покупала игрушки, красивые платья и сладости. Маша боролась в одиночку, до самого конца. А он, Андрей, нет. Он слишком рано и слишком легко смирился с тем, что Рита обречена…
Гречников вспомнил узкое, всегда бледное лицо младшей дочери, её белый лоб, длинные, золотисто-русые, очень красивые волосы, всегда заплетённые в две аккуратные косички, тонкую, нежную шейку, большие голубые глаза, почти прозрачные пальчики. Худенькая, бледная, слабая – настоящий заморыш. Она была, как лишённый солнца хрупкий стебелёк…
Сейчас в доме, наверное, не осталось ни одной фотографии Риты – большинство он сам выбросил после смерти младшей дочери, чтобы жена не изводила себя бесконечными слезами, а те немногие, что остались, Маша увезла в Мышкин.
…Узнав об измене мужа, Мария не заплакала от обиды, не закатила скандал, не стала бить дорогую посуду. Она молча собрала сумку и однажды вечером исчезла с концами из жизни Андрея Петровича. Мария уехала в Мышкин к своей девяностодвухлетней матери, решив, что там она нужнее.
Виктор отделился ещё до Машиного отъезда – недавний студент снял квартиру на другом конце Самары, и за эти без малого три года ни разу не заглянул к отцу, даже не позвонил.
…Окончив технологический универ, Татьяна вышла замуж за дальнего родственника. Через четыре года стало понятно, что этот брак – большая ошибка. После развода дочь, забрав маленького сына, уехала из Самары в Питер – она решила начать новую жизнь подальше от родного города. Таня, похоже, так и не простила отцу свою сорванную свадьбу и неудавшуюся личную жизнь.
Гречников, оставшись в одиночестве в огромной четырёхкомнатной квартире, поначалу храбрился: «Я прекрасно один проживу», но спустя месяц-другой его одолела хандра, и он стал всё чаще топить одиночество в бутылке. Некогда уютная квартира незаметно превратилась в запущенную «берлогу» алкоголика, где витал стойкий запах перегара, а по углам валялись пустые бутылки.
Самолюбие, злость и хандра мешали Андрею Петровичу позвонить жене и поговорить с ней по душам, попытаться, пока не поздно, наладить отношения с Виктором и Таней.
Оторвавшись от грустных мыслей, старик встал и подошёл к окну. Низкие, тёмные тучи, с утра затянувшие небо, рассеялись. Широкой, яркой полосой горел тревожный малиновый закат. В комнату лениво вползали ранние зимние сумерки.
У человеческой жизни тоже есть «закат» – старость. И, похоже, этот закат у него это будет долгий, скучный, одинокий.
И, пожалуй, можно не ждать: мобильник не зазвонит. А винить в этом нужно, очевидно, только себя…
