— Дарья Ивановна, вам письмо… — почтальонка Валя, худая, с глазами ястреба, сунула в щель между дверью и косяком плотный конверт. — Заказное.
— Ого… — Дарья взяла письмо с опаской. — Спасибо, Валентина Андреевна…
Когда дверь захлопнулась, Дарья не сразу вскрыла конверт. Подозрения зудели под кожей. Почерк — чёткий, аккуратный, с загогулинами, как у учителей русского языка в школе. От кого это? Родни-то у неё почти не осталось — ни сестры, ни брата. Да и племянники не подавали признаков жизни уже года три.
Конверт был из плотной бумаги, с гербовой печатью: «Нотариальная палата города Касимов». Дарья нахмурилась. Села за кухонный стол, налив себе крепкого чаю, и осторожно надорвала край.
Внутри лежало письмо и копия документа. Официальный, с синими печатями и жирным заголовком: Завещание.
Она читала строчку за строчкой, не веря своим глазам.
«…Я, Корнеев Тимофей Григорьевич, находясь в здравом уме и твёрдой памяти… завещаю всё своё имущество, включая дом по адресу: улица Речная, д. 14, участок 7 соток, гараж и транспортное средство марки «Волга» — гражданке Лаптевой Дарье Ивановне, 1953 года рождения…»
Дарья чуть не опрокинула чашку. Тимофей Григорьевич?
— Да он же умер двадцать лет назад! — вырвалось у неё.
Тимофей… высокий, молчаливый, с тёплыми глазами и щербинкой между зубами. Когда-то они встречались — ещё в студенчестве. Она отказалась выходить за него, выбрала тогдашнего красавца Славу, своего мужа, с которым потом столько хлебнула, что до сих пор морщилась при его упоминании. Тимофей исчез из её жизни тихо. Никогда не женился. А умер — в одиночестве, в своём доме в Касимове.
И вот — завещание. На неё. Почему?
Всю ночь Дарья ворочалась в кровати. В голове крутились воспоминания: как он дарил ей подснежники в апреле, как однажды чинил ей велосипед, как слушал, когда плакалась ему на непутёвого отца…
Утром она позвонила по номеру, указанному в письме. Голос секретаря был сух и чёток:
— Подтверждаю, завещание зарегистрировано у нотариуса Поливановой 12 лет назад. Гражданин Корнеев Тимофей Григорьевич скончался в 2013 году. Наследники не объявились. По истечении установленного срока всё имущество было временно передано государству. Однако после открытия завещания, всё должно быть возвращено единственной наследнице — вам.
— Я… даже не знаю, что сказать…
— Вам нужно будет приехать и подписать документы. Дом в Касимове ждёт вас.
Дарья положила трубку и села обратно на стул. Слегка шатаясь от нахлынувших эмоций.
Она не бывала в Касимове уже тридцать лет. Но теперь, похоже, пора было вернуться.
Поезд до Касимова шёл пять с половиной часов. Дарья сидела у окна, вцепившись в сумку, и раз за разом перечитывала копию завещания. Глаза бегали по строчкам, как будто искали подвох. Но всё было предельно ясно: Тимофей оставил всё ей. Почему — оставалось загадкой.
— Может, это из-за старой любви… — шептала себе под нос.
Она выглядывала в окно: мимо проносились перелески, дачные посёлки, станции с облупившимися табличками. Всё казалось одновременно знакомым и чужим.
Когда поезд прибыл, её встретил тёплый, тяжёлый воздух провинции: пахло берёзами, асфальтом и чем-то домашним. На вокзале было тихо. Город не изменился почти. Те же домики, те же тополя, та же неспешность.
Такси до улицы Речной обошлось в копейки.
— К Корнееву? — уточнил водитель. — Да он лет десять как помер. А вы кто будете, родственница?
— Почти, — только и ответила Дарья, не вдаваясь в объяснения.
Дом стоял у самого края деревни. Невысокий, деревянный, но ухоженный: видно, кто-то присматривал. Окна были целы, калитка не скрипела. В палисаднике сирень буйно цвела, а по дорожке к дому кто-то недавно прошёл — следы были свежие.
Дарья замерла.
— А ведь дом не пустой…
Она постучала. Ответа не последовало. Тогда она толкнула дверь — та открылась.
Внутри было тихо, пахло деревом, яблоками и старой бумагой. Всё, как в прошлом: шкаф с книгами, потрескавшиеся обои, портрет Ленина, пылившийся в углу, и… фотография Тимофея на стене. Молодой, красивый, с грустными глазами.
— Господи… — Дарья села на старый диван и вдруг заплакала. — Простименя, Тимофей… Прости, что выбрала не тебя.
После слёз стало легче. Она включила свет — работал. Вода в колонке — текла. На столе лежала стопка писем, аккуратно перевязанных шпагатом. Все — от Тимофея. Все — к ней. Ни одно не отправлено.
Первое письмо датировано 1982 годом.
> «Дарья, я опять вспомнил, как ты смеялась, когда я пытался петь тебе под гитару…»
Второе — 1985-й.
> «Я слышал, ты вышла замуж. Надеюсь, он тебя любит так, как я бы любил…»
Она читала и плакала. Там было всё: его тоска, его обида, его вера, что когда-нибудь она вернётся. Он даже писал, что однажды оставит ей дом, если сам не успеет передать.
Последнее письмо было датировано 2011-м.
> «Если ты всё же получишь это, знай — ты была моей единственной. Я берегу дом, потому что верю: ты придёшь. Прощай. Т.»
Дарья провела в доме три дня. За это время оформила документы у нотариуса, забрала ключи от гаража, открыла старую «Волгу» и нашла внутри коробку с надписью: «Дарье». В ней — её старая заколка, которую она когда-то потеряла на берегу реки, носовой платок с вышитыми инициалами, её фотокарточка с выпускного…
— Господи, да он хранил всё это…
На четвёртый день она собралась возвращаться в город. Но едва подошла к калитке, как её окликнули.
— Эй! Эй, женщина! А вы кто такая?
К дому направлялся мужчина лет сорока, в строгом костюме, с папкой под мышкой.
— Я Дарья Лаптева. Наследница. А вы?
— Артём Корнеев. Племянник. Законный, между прочим. Мы тут с юристами собираемся оспаривать завещание.
Он смотрел на неё холодно, с вызовом.
Дарья прищурилась.
— Ах вот как…
Завещание можно оспорить, — сказал Артём, облокотившись на калитку. — И поверьте, у меня для этого есть все основания. Тимофей Григорьевич последние годы был, мягко говоря, не в себе.
Дарья встала прямо, как в юности — когда отстаивала перед директором честь своего сына.
— А ты откуда знаешь? Ты хоть раз его навещал?
— Навещал. — Артём ухмыльнулся. — И не раз. А то, что он всю жизнь был чудаком и старым холостяком, — это вы не мне рассказывайте. Все в округе знали. Мой отец, родной брат Тимофея, помогал ему деньгами и продуктами. А вы кто? Покойная любовь? Миленько. Только вот чувства — не основание для передачи недвижимости.
Дарья почувствовала, как в ней вскипает что-то горячее.
— Не смей называть его чудаком. Он был человеком. Настоящим. А не вот этим… — она кивнула на его папку. — Что у тебя в ней? Бумажки? Бумажками ты не измеришь его жизнь.
— А вот суд — измерит, — с хищной улыбкой ответил Артём. — Увидимся в Касимовском районном.
Юрист Дарьи, пожилой и обстоятельный нотариус в отставке по имени Николай Борисович, покачал головой, изучая бумаги.
— Завещание составлено по всем правилам. Засвидетельствовано, зарегистрировано, подписано лично. Но… — он поднял глаза, — если найдутся свидетели, утверждающие, что ваш Тимофей был недееспособен или находился под давлением, суд может назначить экспертизу посмертной дееспособности. А это муторная, долгая история. И да, дорогостоящая.
— Но это же ложь, Николай Борисович! Он был в здравом уме!
— Так докажите. Найдите свидетелей. Бывших соседей, друзей, участкового, врача. Кого угодно. Любой документ, даже его письма, — могут сыграть на руку. Только нужно действовать быстро. И, Дарья Ивановна… — он подался вперёд. — Вы готовы к грязи? Потому что, поверьте, племянник этот — не ангел.
Дарья пошла по соседям. Первой она навестила Марью Петровну, старую подругу Тимофея.
— Да в уме он был, — отрезала та, когда Дарья рассказала всё. — У него память такая — как у компьютера. В магазине всем счёт в уме вёл. А как книгу возьмёт — хоть пересказывай.
— А не было у него жалоб? Депрессий?
— Ну, он скучал… Писал, бывало, письма. Тебе, кстати. Только не отправлял. Всё надеялся, что сама приедешь.
Сердце Дарьи кольнуло.
Она заглянула и к бывшему участковому, капитану в отставке Сеньке Круглову.
— Тимофей? Головой здоров был. Тело подводило — сердце, печень, суставы. Но мозг — кристальный. Ещё мне в шахматы поддавался… чтоб я выигрывал. Смеялся.
— А кто из родни у него был?
— Та же, что сейчас у тебя под окнами носится. Артём. Только не родной он племянник, а по линии второй жены брата. Он и брата-то знал плохо. Всё тянул: «Оставь мне дом, дядя». Тимофей его один раз прогнал за это. Говорит: «Пока я жив, не смей тут об обоях мечтать».
Пока Дарья собирала показания, Артём действовал. Он нанял адвоката, устроил «интервью» с деревенской сплетницей Людмилой Григорьевной, которая рассказывала, будто Тимофей «перед смертью путал дни недели и разговаривал с портретом Сталина». Все знали, что Людмила Григорьевна — та ещё выдумщица, но в суде формальности важны.
На первое заседание суда Дарья пришла с двумя свидетелями и кипой бумаг — включая письма Тимофея, медицинские заключения и даже видеозапись, на которой он в 2012 году поздравляет с днём рождения соседку, полностью цитируя стихотворение Пастернака.
Судья внимательно выслушал обе стороны.
— До следующего заседания — предоставить дополнительные доказательства. И, прошу, без эмоций. Это дело о праве, а не о сердцах.
Но для Дарьи это было дело как раз о сердце.
На третий день судебной тяжбы, когда казалось, что все аргументы уже высказаны, к Дарье подошла женщина лет шестидесяти.
— Вы — Дарья Лаптева?
— Да. А вы?..
— Я Вера Михайловна. Медсестра. Я ухаживала за Тимофеем в последние месяцы. Мне есть что сказать. Я не могу молчать. Он всё время говорил о вас. Он меня просил: «Если она когда-нибудь приедет, передай — я ждал». У меня осталась его записка. Храню до сих пор.
Дарья чуть не упала в обморок. Записка была подлинной. Написанной рукой Тимофея, с той самой щербинкой в буквах. В ней он просил не отдать дом «людям, которым важны только стены, а не тепло».
Судья, получив копию, надолго ушёл в совещательную комнату.
Когда он вернулся, в зале повисла напряжённая тишина.
— Суд постановил: завещание признаётся действительным. Наследником имущества является Лаптева Дарья Ивановна. Жалоба Артёма Корнеева — отклонена.
Артём вскочил, замахал руками:
— Это несправедливо! Она же даже не родня!
Дарья встала и посмотрела ему в глаза.
— Может, и не родня. Зато я — его человек.После суда Артём ещё несколько дней кружил вокруг дома, как голодный кот — будто надеялся, что Дарья сдастся или предложит выкуп. Он звонил, писал сообщения с упрёками и угрозами, а потом неожиданно исчез — как ветер утихает перед затишьем.
Дарья осталась в доме одна.
Первые дни ей казалось, что стены прислушиваются. Каждый скрип половиц отзывался в памяти голосом Тимофея. Она ходила босиком по комнатам, открывала старые ящики, читала записки, написанные его рукой, вдыхала запах старой бумаги и пыли.
Однажды, разбирая кладовку, она наткнулась на потайной ящик за деревянной обшивкой. Внутри — тонкий конверт с надписью:
«Открыть, если она вернётся»
Дарья поднесла письмо к груди и долго не решалась вскрыть.
Наконец, усевшись на кухне, развернула послание.
> «Дарья.
Если ты читаешь это, значит, ты вернулась.
Я не держал зла, ни дня. Просто жил. С мыслями о тебе. О том, какой ты была. О том, какой могла быть наша жизнь.
Я не оставлял тебе этот дом из жалости, нет. Я оставил его, потому что в этих стенах — ты. Каждый скрип — как твоё дыхание. Я так и не женился. Ни одна женщина не смогла затмить ту, что однажды смеялась со мной на речке и обещала, что напечёт блинов, когда я приду в гости.
Я так и не попробовал тех блинов.
Но не жалею. Потому что я знал: ты была. Ты есть. Ты живёшь во мне.
Живи здесь, если захочешь. Или продай. Я не обижусь. Но знай: этот дом ждал тебя.
Прощай. Т.»
Дарья прижала письмо к щеке. Сердце стучало глухо, в груди было тепло и больно одновременно.
— Прости меня, Тимофей… — прошептала она. — Я не успела…
Она осталась в Касимове.
Продать дом не поднялась рука. Вместо этого она сняла скромную квартиру в городе, а дом начала понемногу приводить в порядок. Сначала сменила обои, потом — перекрыла крышу, установила стеклопакеты. Каждое утро ездила туда, как на службу. Сажала цветы, чистила дорожки, перекрашивала забор.
— Да зачем вам, баб Даша, сдался этот дом? — удивлялась соседка с участка напротив. — Возраст уже не тот…
— Этот дом не мне сдался, — улыбалась Дарья. — Я ему.
Через пару месяцев она устроиласьбиблиотекарем в местную школу. Поначалу дети смотрели на неё с недоверием: «городская», «старая», «чужая». Но потом один мальчик — Ваня, долговязый, вечно с разбитыми коленями — остался после уроков и застенчиво спросил:
— А вы правда знали Тимофея Корнеева?
— Знала. Он был удивительный человек.
— Он был мой дедушка…
Дарья замерла.
— Что?
— Ну… мама не хотела, чтобы я знал. Она с ним не общалась. Сказала — «чудак». А я иногда тайком приходил к нему. Он учил меня делать кормушки для птиц. И говорил, что когда-нибудь у него будет гостья, которую он всю жизнь ждал.
Дарья села на лавку. Слёзы подкатывали, но она улыбалась.
— Значит… ты Ваня.
— Ага. Я ваш… не знаю кто. Наверное, почти внук.
Она рассмеялась сквозь слёзы.
— Ну, раз почти — значит, всё впереди.
Дом Тимофея со временем стал почти музеем. Дети из школы приходили туда помогать с садом, проводить кружки, читать вслух стихи. Ваня притащил гитару и каждое воскресенье пел песни во дворе. Дарья пекла те самые блины, о которых когда-то шутила. И каждый раз, ставя на подоконник тарелку с вареньем, говорила:
— Тёма, угощайся. Я наконец напекла.
Однажды, в конце лета, когда день плавно стекал в закат, к дому подошла женщина. Молодая, с девочкой лет пяти на руках. Девочка сонно тёрла глаза и держалась за плюшевого зайца.
— Здравствуйте, — сказала женщина. — Извините, если не вовремя. Вы — Дарья?
— Я. А вы…
— Меня зовут Наталья. Я… была племянницей Тимофея. Не Артёма, другая ветка. Жили мы далеко. Мы слышали о суде. Я не вмешивалась… не хотела. Но я много думала. А потом нашла вот это…
Она протянула маленькую коробку. Внутри — медальон. Серебряный, в форме сердца. Когда Дарья раскрыла его, увидела маленькое фото: она — и Тимофей. Сделано тайно, в парке, когда они гуляли студентами.
— Он носил его всегда. Спрятал, когда болел. А потом перед смертью сказал: «Если судьба позволит, отдай это ей».
Дарья прижала медальон к груди.
— Спасибо. Спасибо, что пришли…
— Можно мы иногда будем приходить? К дому… к воспоминаниям?
— Обязательно.
Год спустя Дарья стояла у калитки. Солнце заливало двор мягким светом, а по дорожке неслись босоногие дети с криками:
— Тётя Даша! А где гитара?
Она подняла глаза к небу.
— Я здесь, Тимофей. Я дома.
И на мгновение ей показалось, что на веранде мелькнула его фигура. С щербинкой в улыбке и лёгким кивком — как одобрение.
