«Жили мирно, пока родня жены не решила, что это и их дом»

Олег Петрович Губин, 58 лет, проснулся, как обычно, в шесть двадцать. Не от будильника — от привычки. За тридцать лет на заводе биологический хронометр стал точнее любой электроники. Он тихо, стараясь не разбудить Людмилу, выбрался из-под одеяла, нащупал тапки и пошёл на кухню.

На кухне было прохладно, хоть и стоял конец мая. Олег налил воды в чайник, поставил его на плиту и достал старую турку. Кофе он любил крепкий, без сахара.

Он только успел всыпать ложку кофе, как из коридора донёсся характерный шлёпающий звук — чужие тапки. Олег напрягся. Эти шаги уже неделю как раздражали его.

— Олег Петрович, утро доброе, — в дверях кухни показался Витя. Муж сводной сестры Люды. Неделю назад он приехал «временно пожить» после потопа у себя дома.

— Ага, — буркнул Олег, отвернувшись к окну.

Сначала Витя говорил, что пробудет пару дней. Потом — что стены в его квартире сырые, надо просушить. А вчера уже пробросил, что жить ему пока «всё равно негде». И добавил: «Мама сказала, у вас здесь как у Христа за пазухой».

Мама — это Мария Ивановна, тёща Олега. Приехала на следующий день после Вити. Сразу сказала: «Я лучше тут посижу, чем по углам у чужих». И велела освободить для неё комнату с балконом. «Давление у меня, отдых нужен».

Люда, как всегда, промолчала. У неё так заведено — мама всегда права. Даже если говорит бред.

Олег скандалов не любил. Всю жизнь работал с техникой, а не с людьми. Терпение у него было отточено, как у хорошего фрезеровщика. Он рассчитывал: ну неделю посидят — и уедут. Только вот сроков «отъезда» никто не называл.

К завтраку Мария Ивановна не вышла — «ещё дремала», как выразилась Люда. За столом сидели втроём: Олег, Люда и Витя.

— А вы, Олег Петрович, не думали снести вон ту стену? — спросил Витя, ковыряя кашу. — Пространство объединить. Сейчас так модно.

— А вы, Витя, не думали, что это не ваша квартира? — спокойно ответил Олег, не поднимая глаз.

Люда сжала губы, но ничего не сказала. В её мире такие разговоры — «грубость».

День прошёл как обычно. Олег сходил в магазин, приготовил обед (тёща признаёт только домашнюю еду), потом посмотрел «Следствие вели…», покопался в старом радиоприёмнике. Молча. Своё пространство он сжал до одного угла — кресло, стол, балкон.

К вечеру позвонили в домофон. Это была Вика — сводная сестра Люды, с двумя детьми и чемоданами.

— Мам, мы у тебя заночуем. У Пашки температура, я боюсь одна дома оставаться, — прозвучал голос в трубке.
— Конечно, милая. Всё, что хочешь, — радостно ответила Мария Ивановна.

Олег молча вышел на балкон. Он понял: это не «временно». Это оккупация.

Вечером дети Вики носились по квартире, опрокидывали стулья, роняли пакеты. Олег сидел у себя в комнате и глядел в потолок. Не от усталости — от бессилия.

Он впервые почувствовал себя чужим в собственном доме. Не потому что ему не дали поесть, не уступили диван или не сказали спасибо. А потому что никто даже не спросил, нормально ли ему всё это. Все вели себя так, будто он — временный.

На следующее утро он проснулся от запаха жареного лука. Кто-то шумел кастрюлями. Он встал, открыл дверь — и увидел Марию Ивановну.

— Мы тут решили чуть переставить, — сказала она и махнула рукой на его кресло. Его уже вытащили в коридор.

— А вы меня не спросили, — тихо произнёс Олег.

— Да что вас спрашивать, Олежек? Мы ж семья. Или уже не семья?

Он закрыл дверь, сел на кровать. И впервые за долгое время почувствовал — его больше тут не считают за хозяина. Да и за человека — тоже.

Субботнее утро началось с запаха палёного масла и крика:
— Пашка, не трогай нож! Я сказала, не трогай!

Олег открыл глаза, посмотрел на часы — 06:12. Он не мог вспомнить, когда последний раз высыпался по-настоящему. С тех пор как в доме появились Витя, Вика с детьми и Мария Ивановна, сон стал делом хрупким и почти невозможным.

Он встал, оделся и пошёл на балкон. Там хоть был воздух. Не тёплый, но его. Настоящий. Без чужих запахов и голосов.

Через час, уже на кухне, он молча пил кофе, пока за столом Витя вполголоса обсуждал с Людой, как выгоднее перепланировать квартиру, чтобы сделать студию.
— Тут стенка — ни к чёрту. Я бы вот здесь перегородку снёс, и кухня объединилась бы с залом. Просторно! По современному. Да и сдавать потом легче будет.

Олег опустил взгляд в чашку. Люда кивала, не глядя на него.

— Только она не твоя, Витя. Квартира, — негромко сказал Олег.
— Да я ж просто по-доброму, — пожал плечами тот.

«По-доброму», да. Только от этого «доброго» хотелось уехать куда угодно: хоть в гараж, хоть на вокзал.

Днём в квартире было не протолкнуться. Дети Вики — Пашка и Таня — устроили бег с препятствиями, используя мебель как трассу. Мария Ивановна пыталась перекричать мультики, рассказывая по телефону подруге, «какой у Людки золотой муж, терпит всех, ни слова не скажет».

На кухне кипел компот, жарились котлеты, варился суп — всё одновременно. В прихожей стояли чужие ботинки, пакеты, чемодан. Олегу не было даже куда приткнуться, чтобы не споткнуться о «временно разложенные вещи».

В какой-то момент он пошёл за гвоздями в кладовку — и увидел, что его инструменты переложили. Без спроса. Всё, что он аккуратно хранил десятилетиями, лежало теперь вперемешку с каким-то хламом: детскими игрушками, старыми балетками, проводами.

— Это Витя прибрался, — бросила Люда в ответ на его молчаливый взгляд. — Он у нас хозяйственный.

— А я, значит, кто? Гость? — спокойно спросил Олег.
— Ну перестань. Всё же ради удобства.

Он ничего не сказал. Повернулся и ушёл на балкон. Это становилось привычкой.

В воскресенье утром Мария Ивановна собрала всех в кухне. Витя, Вика с детьми, Люда — все сидели вокруг стола.

— Вот что я думаю, — начала она, отхлебнув чай. — Пора уже сделать из этого дома настоящую семейную крепость. Надо жить вместе. Хватит каждому по углам, надо объединяться. Дети рядом, внуки при деле, всем хорошо. А вы, Людочка, с Олегом — пора уж подумать, как на старость не одичать.

Олег стоял в дверях, не входя.

— И куда вы меня поставите, Мария Ивановна? — тихо спросил он.
— Ну… можно подумать, как расшириться. Может, комната Олега пригодится детям. А он… да мало ли вариантов.

Люда подняла глаза и впервые в голос сказала:

— Мам, хватит. Это уже перебор.

Тишина.

— Что? — переспросила тёща.

— Ты решила нам всю жизнь перестроить. Я просила пожить неделю. Уже пошёл третий. С детьми, с Витей, с Викой. У нас не коммуналка.

Мария Ивановна побелела.

— Ты что, меня выгоняешь?

— Я прошу — уважай наш дом. Я не хочу, чтобы мой муж спал на балконе. И я не хочу делить с кем-то кухню, ванную и воздух. Мы устали. Очень устали.

Олег молча смотрел на Люду. Он не узнавал её — в хорошем смысле. Она говорила спокойно, но твёрдо. Так, как не говорила с матерью никогда.

Вика встала.

— Мам, пойдём в комнату.

На следующий день Вика с детьми уехала. С вещами и без истерик. Витя остался — «ещё на пару дней», чтобы «разобрать старую проводку». Олег ничего не сказал, просто поставил замок на кладовку. Без объяснений.

Мария Ивановна перестала выходить из комнаты. Обиделась. Люда приносила ей еду, но разговоров не было. Только короткие «спасибо» и «поставь на стол».

Вечером Люда подошла к Олегу, села рядом.

— Я всё поняла, — тихо сказала она. — Прости, что не раньше.

Олег вздохнул.

— Главное — что вообще. Иначе я бы уехал.

— Ты бы не вернулся?
— Я бы вернулся. Но уже другим.

Через два дня тёща уехала. Без прощаний. Без театра. Просто — собрала вещи и вызвала такси. Витя откланялся тем же утром. Сказал, что теперь «все поняли, границы обозначены».

Когда захлопнулась последняя дверь, в квартире стало тихо. Не гробовая тишина — живая, человеческая. Такая, какой она должна быть.

Люда надела фартук, подошла к плите.

— Что будем на ужин?

Олег улыбнулся.

— А спросить меня — можно?

— Можно. Теперь всё можно.

Олег не сразу понял, что именно изменилось. Словно что-то невидимое ушло из воздуха — напряжение, пыль, тяжесть. Он стоял утром у окна с чашкой кофе и впервые за долгое время не слышал ничего лишнего: ни топота, ни скандалов, ни чужих кастрюль. Только шум листьев за окном и собственные мысли.

Прошла неделя после отъезда Марии Ивановны и всей её команды. Квартира как будто выдохнула. Люда убралась так, как убираются не по субботам, а для себя: до мелочей. Олегу даже не пришлось напоминать. Вещи гостей исчезли — вместе с их голосами и запахами.

И всё же в этой тишине чувствовалась… пауза. Не пустота, а именно тишина перед чем-то важным.

В субботу они поехали на дачу — в ту самую, где раньше бывали вместе, но с каждым годом всё реже. Дом стоял, обложенный бурьяном, немного посеревший, как старый пёс, которого забыли покормить. Олег возился с инструментами, Люда убирала в доме. Было прохладно, но свежо.

Вечером, когда разогревали чайник на дровах, Люда вдруг спросила:

— Ты ведь действительно хотел уйти? Совсем?

Он не сразу ответил. Он не любил торопиться с серьёзными словами. Как с металлом — торопливость там только во вред.

— Да, — сказал он. — Я чувствовал, что исчезаю. Как будто с каждым днём меня становится всё меньше.

— Я тогда этого не видела, — призналась она. — Мне казалось, что всё само разрулится.

— Само — не бывает, — вздохнул он. — Жизнь — не утюг. Само не включится.

Они помолчали. На улице темнело.

— А ты не злишься? — спросила она. — Ну, что я… молчала, терпела. Позволяла им…

— Я больше злился не на тебя, — ответил он. — Я злился на себя. Что допустил.

Люда обняла его за плечо. Несмело, как в молодости, когда ещё не знали, как держаться друг за друга.

В воскресенье на дачу приехал их старый сосед Петрович. Пенсионер, с баяном и в вязаной шапке, хоть и лето. Принёс два огурца и литровую банку самогона.

— За то, что вы снова вместе! — бодро заявил он, налив понемногу в гранёные стаканы.

— А мы и не расставались, — улыбнулась Люда.

— Ну-ну. У нас таких, кто «не расставался», по два раза свадьбу играли. Нынче ведь как — не поругались, а перетерлись — уже праздник.

Олег усмехнулся. Петрович был прост, как проволока, но в его словах часто звучала правда.

— А что у вас там было? — поинтересовался сосед. — Я ж слышал, что у вас как в коммуналке стало. Весь подъезд гудел.

— Было, — кивнул Олег. — Но ушло. И возвращаться не будет.

— Да уж, — вздохнул Петрович. — Родня — это как соль. Немного — вкусно, много — жить тошно.

На следующий день Олег занялся грядками. Впервые за долгое время — с удовольствием. Люда принесла ему чай прямо в сад, в старой кружке с отколотым краем.

— А помнишь, — сказала она, — как мы сюда картошку сажали, когда Сашка маленький был?

— Помню. И как он потом с лопатой лез, «папе помочь».

— А теперь он сам папа.

Они замолчали.

Про сына они говорили редко. Он жил в другом городе, виделись редко, званий было мало. Как-то отдалились. Жена у него — жёсткая, с характером. И, если уж говорить честно, с Олегом она не сдружилась.

— Надо бы позвонить ему, — сказала Люда. — Просто… узнать, как они.

— Давно пора, — кивнул Олег. — Но только — не уговаривай. Если приедут — сами. Без толп, без тёщ и их сестёр.

Они рассмеялись. Легко, без горечи.

В тот вечер они долго сидели на веранде. Ни телевизора, ни радио. Только лампа, комары и разговоры.

— А ты ведь изменился, — сказала Люда. — Стал жёстче. Но в хорошем смысле.

— Я просто вспомнил, что мужчина — это не тот, кто терпит, а тот, кто ставит границы. Мягко — но твёрдо.

— Спасибо тебе, — прошептала она. — За то, что не ушёл.

— Спасибо тебе, — ответил он. — За то, что услышала.

Лето шло своим чередом. На даче обустроились основательно. Не для показа — для себя. Перебрали крышу на сарае, прочистили колодец, даже поставили новую калитку, которую Олег делал сам — аккуратно, со вкусом. Не потому что надо, а потому что руки зачесались делать своё.

В доме снова было уютно. Не идеально, не глянцево — по-настоящему. Простые занавески, скрипучий диван, кастрюля на печке. Люда даже начала печь пирожки, как раньше, в выходные.

А потом пришло письмо от Сашки — сына. Не письмо, конечно, а сообщение в мессенджере. Но тёплое, с фотографией внука и коротким:

«Мам, пап, если не против — приедем на выходные. Без Никитыных родителей, просто мы втроём. Хотим пожить у вас немного, если не помешаем.»

Олег прочёл, кивнул и сказал только:
— Ну вот. Созрели.

Люда расплакалась. По-хорошему, тихо. Без истерик. Просто от того, что снова стали нужны.

Они приехали в пятницу вечером. Сашка за рулём, рядом жена и их пятилетний сын Артём. Малой сразу подбежал к клумбе, начал нюхать цветы и заодно пытаться оторвать пару — на память. Люда бросилась к нему, обняла, засмеялась.

Олег пожал руку сыну. Без лишних слов. Просто глядя в глаза.
— Рад, что приехали. Проходите. Дом — ваш. Но без бардака.

Сашка улыбнулся. Он понял, что это — не колкость. Это условие любви.

Первые два дня были как с открытки. Внук гонял по двору с палкой, изображая рыцаря. Люда готовила свои знаменитые щи с говядиной. Олег с сыном возились с проводкой в бане. Молча. Но рядом.

В субботу вечером, когда Артём уже спал, они втроём сели на веранде: Олег, Люда и Сашка. Молча пили чай.

— Пап, — вдруг сказал Сашка. — Ты тогда не ушёл. Я знал. Я звонил маме, она мне рассказала, как у вас было.

— Было, — кивнул Олег. — Но прошло. Только вот, если бы молчали дольше — не знаю, дожили бы вместе до сегодняшнего.

— Ты молодец, — тихо сказал Сашка. — Я многому у тебя научился. Но главному — только сейчас. Не молчать, когда надо говорить. И не терпеть, когда надо действовать.

Олег усмехнулся.

— Знаешь, сын… Жизнь — она как железо. Если гнёшь слишком долго — ломается. Но если вовремя выправишь — можно ещё лет двадцать как новенькое.

Люда рассмеялась, поставила на стол ещё пирожков.

— А у нас, кажется, всё только начинается.

Через неделю они уехали — с благодарностью, с обещанием вернуться. Без обид, без суеты.

Олег с Людой остались вдвоём. Но теперь тишина уже не была тревожной. Она стала — своей. Дом стал домом. А не проходным двором, не общагой, не постоялым пунктом для всех, кто «временно».

Олег снова просыпался в шесть двадцать, но теперь — с удовольствием. Он знал: рядом Люда, тишина, утренний кофе. И главное — уважение. Заработанное, выстраданное, настоящее.

Оцініть статтю
Додати коментар

;-) :| :x :twisted: :smile: :shock: :sad: :roll: :razz: :oops: :o :mrgreen: :lol: :idea: :grin: :evil: :cry: :cool: :arrow: :???: :?: :!: