— Ты опять ни черта не сделал по дому! Это что, по-твоему, нормально? Так, по-твоему, должна выглядеть квартира? — голос Маши сорвался на крик. Она обвела гневным взглядом гостиную, которая напоминала скорее свалку, чем жилое помещение.
— Стирка, глажка, готовка и уборка – обязанность жены. Не нравится – собрала вещи и к маме! — Олег даже не соизволил оторвать взгляд от телевизора, бросив эту фразу как нечто само собой разумеющееся. Он продолжал вальяжно возлежать на диване, уткнувшись в телефон и изредка хихикая над какими-то видосиками.
— Я вкалываю на работе, обеспечиваю нас, между прочим. А ты сидишь дома, чем тебе ещё заняться? Борщи варить да пыль протирать — не бог весть какой труд! — лениво процедил он.
— Ага, я прям бездельница последняя, только и делаю, что сижу на месте! А готовка, стирка, уборка, с детьми позаниматься — это типа само собой происходит, да? — Машу прямо-таки трясло от возмущения.
В комнате повисла звенящая тишина. Маша застыла, словно громом поражённая. Кровь прилила к щекам, руки сами собой сжались в кулаки. Обида, копившаяся годами, плеснула через край, мгновенно превратившись в холодную, расчётливую ярость.
— К мамочке, говоришь? Ну, хорошо.
Олег удивлённо вскинул голову. Вместо привычных всхлипов и препирательств жена вдруг заговорила с пугающим спокойствием.
Маша развернулась и решительно прошагала в спальню. Через минуту оттуда послышались звуки раздвигаемых створок шкафа и грохот вываливаемых на кровать вещей.
Олег нехотя поднялся, всё ещё не понимая, что происходит. Неспешно прошаркал в комнату и застыл на пороге, недоверчиво хлопая глазами.
Маша методично складывала шмотки в два огромных чемодана. Свитера, джинсы, платья, бельё — всё летело в объёмные баулы чётко и целенаправленно.
— Эй, ты чё, совсем рехнулась? Типа в отпуск собралась? — нервно хохотнул Олег, доселе не видевший супругу в таком раздрае.
— Нет. Не в отпуск, — отрезала Маша, не прерывая своего занятия. — Ухожу насовсем. Надоело. Устала.
— То есть как насовсем? Это шутка, что ли? — Олег шагнул в комнату, но тут же отпрянул, получив такой взгляд, что кровь в жилах стыла.
— А тебе смешно? Десять лет как ломовая кобыла впахиваю — дом, работа, дети. А от тебя хоть бы капля помощи или благодарности! Только попрекаешь да унижаешь на каждом углу! Всё, Олежек, отстиралась я, отгладилась, отготовилась. Как сам сказал — к мамочке поеду, — выпалила она, застёгивая последнюю молнию.
— Погоди, ты что, всерьёз? А как же я… В смысле, мы? Семья же, ёпт! — Олег неуклюже попытался преградить жене дорогу.
Маша резко оттолкнула его локтем и пронеслась мимо, волоча за собой неподъёмные чемоданы. Пыхтя и краснея от натуги, вытащила их в прихожую, напялила куртку. Щёлкнул дверной замок.
— Ключи оставь, мне теперь пригодятся. А то ведь ты даже не знаешь, где у нас веник стоит, — бросила она через плечо, переступая порог.
— Маш, стой! Маша! Да погоди ты! — Олег опомнился, кинулся было следом, но дверь уже захлопнулась перед самым его носом.
Он бессильно сполз по стене, хватаясь за голову. В квартире стояла непривычная, зловещая тишина. Оглушающая пустота медленно обволакивала новоиспечённого холостяка, у которого ещё утром была жена и семья.
___
Когда-то всё было иначе. Маша с теплотой вспоминала первые годы замужества, тот трепет и нежность, которые они испытывали друг к другу. Дом – полная чаша, планы на будущее, рождение детей…
Олег тогда был совсем другим. Внимательным, участливым. Придя с работы уставшим, он всё равно находил в себе силы помочь по хозяйству, поиграть с подрастающими сыновьями. А по выходным они выбирались в парк или ездили к родителям – дружной, сплочённой семьёй.
Но незаметно быт начал засасывать, будто зыбучие пески. Особенно после декрета, когда Маша осталась дома с двумя детьми. Олег всё чаще задерживался допоздна, оправдываясь авралами на работе. Дома появлялся замотанным, раздражительным.
— Ты представляешь, какой у меня стресс? Шеф совсем озверел, клиенты – идиоты. Несусь как белка в колесе, лишь бы нас обеспечить! – в такие моменты он напрочь забывал, что и у Маши позади беспокойный день с бесконечными детскими «почему».
Она ещё пыталась достучаться, мол, я тоже устаю, мне тоже нужна поддержка. Но Олег отмахивался: мол, ерунда всё это, разве можно сравнить затюканную домохозяйку с мужиком, который вкалывает с утра до ночи.
Маша сдалась первой. Перестала ждать помощи и одобрения. Механически тянула весь дом, не надеясь на отклик. А муж принимал это как должное. Раз быт крутится – значит, всё в порядке. Он даже не скрывал, что домашние заботы считает чем-то второстепенным.
— Макарошки сварить да полы помыть – много ума не надо. Это тебе не бизнес-планы составлять! – небрежно цедил Олег, когда Маша робко намекала, что ей тоже нужна передышка.
Обиды копились годами, но обычно растворялись в круговороте ежедневных дел. До вчерашнего вечера, когда чаша терпения, наконец, переполнилась. Одна брошенная фраза – и плотину прорвало. Слишком долго Маша мирилась с неуважением, чтобы и дальше это выносить.
Щёлкнул дверной замок. Захлопнулась дверь, отрезая прошлое. Под ногами зазвенел асфальт, навстречу дохнуло свежестью ночного города. Маша шла вперёд, волоча чемоданы, и в голове не было ни единой мысли. Только пустота. И отголосок злых слов: «Ну и вали к мамочке, раз не устраивает!»
— Вот и свалю. К мамочке. Надоело, — твердила она себе, шагая по пустым улицам. Слёзы душили, но Маша запретила себе плакать. Хватит. Наревелась уже. Десять лет бесплодных надежд, бессмысленных попыток достучаться – и всё впустую. Как об стенку горох.
Мама открыла дверь, даже не спросив, кто пришёл в столь поздний час. Только обняла, молча прижала к себе, давая выплакаться. И Маша разрыдалась, сотрясаясь всем телом, выплёскивая боль, страх и обиду, что копились столько лет.
А потом были чай, сочувствие, долгие разговоры. И постепенно приходило понимание: нельзя человека изменить, если он сам не хочет меняться. И десять лет – слишком долгий срок, чтобы и дальше надеяться на чудо.
___
Первые два дня Олег пребывал в прострации. Слонялся по квартире, не зная, чем себя занять. Холодильник пустел на глазах, а гора немытой посуды росла. Олег злился и растерянно озирался по сторонам, словно надеясь, что вот-вот всё станет как прежде. Маша вернётся, приберётся и будет как ни в чём не бывало хлопотать на кухне.
На третий день начались звонки.
— Ну Маш, ты чего, как маленькая? Давай уже, возвращайся. Дети по тебе скучают. Да и я тоже. Не могу же я с голоду помереть!
Но в ответ – только равнодушные гудки.
Пришлось идти к матери. Свекровь встретила его настороженным взглядом, сложив руки на груди.
— Ну и что стряслось? Никак Машка взбрыкнула наконец?
— Да ну, глупости какие! В отпуск ей, видите ли, приспичило. К мамочке укатила, сил моих больше нет! — наигранно возмутился Олег.
Анна Сергеевна только хмыкнула.
— Ой, да брось ты, сынок. Все прекрасно знают, как оно у вас. Ты хоть раз жену свою благодарил за то, что она тут разрывается? За заботу спасибо говорил? Или помочь предлагал?
— Ну так а чего ей ещё надо-то? Сидит себе дома, борщи варит. Не на заводе же пашет!
— Эх, Олежка, Олежка. Ничему тебя жизнь не учит. Вот и получай теперь по заслугам.
Спустя неделю Олег заявился к тёще. Непривычно притихший, с виноватым видом протянул букет гвоздик.
— Вера Павловна, я это… Машу хотел увидеть. Понимаю, что дурак был, не ценил её. Вразумите уж, что ли, как мне теперь быть.
Тёща смерила его ироничным взглядом, но в дом всё же впустила.
— Проходи уж, герой-любовник. Только имей в виду — насильно тут никого не держат. Дочка у меня умная, сама решит, как ей дальше жить.
Маша вышла на кухню, услышав голоса. Похудевшая, с синяками под глазами, но на удивление спокойная. Смотрела отстранённо, будто на чужого человека.
— Зачем пришёл? — устало спросила она.
— Я… это… Маш, ну прости дурака! Вернись, а? Я всё осознал, исправлюсь!
— Осознал он, как же. За десять лет не допёр, а тут прямо прозрение снизошло.
— Да пойми ты, я же ради нас стараюсь! На работе пашу, денег больше домой приношу! А ты…
— Стоп. Вот только не надо тут сказки рассказывать. Ты не ради семьи стараешься, ты ради своего эго. Супермен, добытчик, а жена должна прислуживать и рот не открывать. Что, не так?
Олег опешил. Таким тоном жена с ним ещё не разговаривала. Растерянно заморгал, пытаясь подобрать слова.
— Ну что ты, Маш! Я же люблю тебя, ты самая лучшая, я…
— Всё, Олежек, проехали. Лучше бы делом доказывал, а не языком чесал. Короче, пока что пусть всё так и остаётся. А там видно будет.
Следующие две недели Олега будто подменили. Впервые в жизни он по-настоящему ощутил, каково это — когда всё приходится делать самому. Магазины, готовка, уборка, стирка — сутки пролетали незаметно, а усталость накапливалась с катастрофической скоростью. Вечерами, без сил падая на диван, Олег начинал понимать, через что в своё время прошла жена. И это понимание грызло изнутри не хуже чувства вины.
К матери теперь заходил чуть ли не каждый день. Советовался, жаловался, просил поддержки. Анна Сергеевна слушала, вздыхала, но помогать не спешила.
— Что, сынок, несладко одному-то? Вот теперь прочувствуй на своей шкуре, каково оно. Может, поумнеешь наконец да перестанешь жену за прислугу держать.
___
А жизнь шла своим чередом. Маша потихоньку приходила в себя, училась жить заново — без вечного страха не угодить, без груза неблагодарности на плечах. Мама во всём поддерживала, помогала с детьми, которых пришлось забрать от отца — тому было явно не до воспитания.
Олег, казалось, смирился. По выходным возился с сыновьями, водил в зоопарк, в кино, покупал подарки. А вечерами всё чаще заглядывал в бокал. Обида на жену мешалась с раскаянием, но гордость не позволяла сделать первый шаг.
Так прошёл месяц, другой. А потом грянул гром.
В один из дней, когда дети оставались с отцом, Маше позвонили из травмпункта. Олег попал в аварию, серьёзно пострадал, нужна срочная операция. А в реанимацию пускают только близких родственников.
Маша примчалась в больницу, сама не зная зачем. Перепуганные дети повисли на ней, умоляя спасти папу. И у неё внутри что-то щёлкнуло, встало на место. Злость и обиды отступили, осталось лишь бесконечное сочувствие к человеку, с которым столько прожито бок о бок.
— Он спрашивал о вас перед операцией. Бредил, звал по имени, просил прощения, — устало поделился хирург. — Если честно, ситуация тяжёлая. Молитесь, если верите в бога. Сейчас только чудо может помочь.
И чудо произошло. Сквозь шансы пятьдесят на пятьдесят, сквозь писк аппаратов и бесконечные часы ожидания под дверью реанимации — Олег выкарабкался. А очнувшись, первым делом прошептал: «Прости».
Маша не сразу поняла, что это ей. Наклонилась ближе, вслушиваясь в еле слышный голос:
— Прости меня. Дурак я был. Не понимал, какое счастье рядом. Ты лучшее, что у меня есть. И пусть я инвалидом останусь, мне плевать. Лишь бы ты рядом была.
— Тихо, тихо. Нельзя тебе напрягаться. Поправляйся давай, герой, — Маша смахнула слёзы и неловко погладила его исколотую катетерами руку.
В палату вошли дети. Просияли, увидев маму рядом с очнувшимся отцом, бросились обнимать. А Маша смотрела на их счастливые лица и понимала — ничего уже не будет как прежде. Слишком много боли было, слишком глубокая трещина прошла по хрупкому семейному счастью.
— Олеж, поправляйся. Дети будут приходить к тебе, я разрешу. И сама буду заезжать, поддержать. Но вместе нам уже не быть. Прости.
Она ожидала взрыва, упрёков, возмущения. Но Олег только кивнул. Покаянно прикрыл глаза, принимая её решение:
— Значит, я сам всё разрушил, да? Сам отпилил сук, на котором сидел. И теперь расплачиваюсь. Что ж, я заслужил. Спасибо тебе за всё, что ты делала. И прости ещё раз, если сможешь.
На этом, пожалуй, всё и закончилось. История одной семьи, одной любви, не выдержавшей испытания бытом и неуважением. Олег ещё долго приходил в себя после аварии — и физически, и морально. Но когда восстановился, первым делом навестил Машу. Не проситься обратно, нет. А просто сказать главные слова, которых она ждала всю их совместную жизнь:
— Спасибо. Ты подарила мне лучшие годы. Ты была такой хорошей, а я — слепым дураком. Теперь я понимаю. И пусть у меня больше нет права называться твоим мужем, но ты навсегда останешься в моём сердце. Самой лучшей, самой любимой. Прости, что не сберёг.
___
Прошли годы. Маша и Олег так и не сошлись снова, но сумели сохранить тёплые отношения — ради детей и ради всего хорошего, что между ними было.
Маша вышла замуж — за надёжного, заботливого мужчину, который принял её сыновей как родных. А Олег ещё долго не решался на новые отношения, боясь повторить ошибки прошлого.
Зато он с головой ушёл в воспитание детей, стараясь дать им всё то, чего сам был лишён. С сыновьями проводил всё свободное время, водил на секции и кружки, устраивал походы и пикники. И мальчишки отвечали отцу искренней любовью — той, которую раньше он принимал как должное.
По выходным вся семья порой собиралась в ставшем уже родным доме Машиной мамы — пообедать, поделиться новостями, просто побыть вместе. В такие моменты Олег украдкой посматривал на бывшую жену — повзрослевшую, похорошевшую, смотрящую на нового мужа с обожанием. И в который раз корил себя: вот оно, счастье, было в руках — а он не удержал, разменял на эгоизм и лень.
Через десять лет они с Машей как-то разговорились по душам. Вспоминали прошлое, детей, свои ошибки и победы. И Олег вдруг сказал:
— Знаешь, если бы не тот твой уход, если бы не та авария — я бы так и остался самовлюблённым болваном. Не ценил бы ни тебя, ни детей, ни саму жизнь. Так бы и прожил в иллюзии, что мир мне должен. Спасибо тебе. За урок. За то, что ты у меня была.
А Маша смотрела на бывшего мужа — постаревшего, помудревшего, научившегося ценить простые радости. И понимала, что не зря прошла весь этот путь. Что все её слёзы и обиды стоили того урока, который усвоил Олег. Стоили счастья, которое он теперь умел давать своим — уже взрослым — детям.
— Знаешь, а ведь если бы не наша история, я бы тоже многое не поняла, — задумчиво сказала она. — Не поняла, как важно уважать себя. Требовать уважения от других. Не быть половой тряпкой, удобной и безропотной. Всё это я осознала только после расставания с тобой. И за это — тоже спасибо.
Они сидели рядом, бывшие муж и жена, и говорили, говорили — обо всём на свете. С теплотой и грустью, с улыбкой и слезами на глазах. А в соседней комнате носились их общие внуки, и жизнь продолжалась — такая разная, непредсказуемая, полная ошибок и открытий. Такая настоящая.
