Галина Витальевна замерла, стиснув губы. Её глаза, обычно холодные и цепкие, как у ястреба, на миг расширились от страха. Она стояла в центре своей тесной кухни, где пахло пережаренным луком и застарелым чаем, и смотрела на Светку — соседку с третьего этажа, ту самую, что всегда ходила с гордо поднятой головой, будто королева в изгнании. Светка, в своей потёртой кожанке и с растрёпанной косой, сейчас выглядела как человек, которого лучше не трогать. Её голос, только что выплюнувший угрозу, всё ещё висел в воздухе, тяжёлый, как топор.
— Ты… ты что это, Светлана? — наконец выдавила Галина, пытаясь сохранить привычный тон старшей по подъезду, той, что знает всё и про всех. — Я тебе добра желаю, а ты…
— Добра? — Светка шагнула ближе, и её тень легла на выцветший линолеум. — Твоё добро, Галина Витальевна, поперёк горла уже. Вчера ты Нинке с пятого рассказывала, что я за квартиру не плачу, позавчера — что я с чужим мужиком путаюсь. А сегодня вон, на лавке, про мою мать языком молола. Хватит.
Галина попятилась, упёршись спиной в холодильник. Её пальцы нервно теребили край передника. Она привыкла, что её побаиваются: в подъезде она была как паук в центре паутины, собирающий сплетни и раздающий «справедливость». Но сейчас что-то пошло не так. Светка, которую она всегда считала пустышкой, девчонкой с гонором, но без мозгов, смотрела на неё так, будто готова была исполнить свою угрозу прямо сейчас.
— Света, ты чего? — Галина попыталась улыбнуться, но улыбка вышла кривой. — Я ж ничего такого… Просто люди говорят, а я…
— Люди говорят? — Светка усмехнулась, но в её глазах не было веселья. — Ты, Галина, сама эти разговоры и рожаешь. Думаешь, я не знаю, как ты за моей спиной шепталась, когда я работу потеряла? Как ты всем втирала, что я по кабакам гуляю, пока мать болеет?
Галина молчала. Она вдруг вспомнила, как месяц назад видела Светку у подъезда — та тащила сумки с продуктами, лицо серое, под глазами круги. Тогда Галина ещё подумала, что девчонка совсем сдала, и с удовольствием пересказала это тётке из соседнего дома. Теперь этот взгляд Светки, полный усталой ярости, будто прожигал её насквозь.
— Я тебе последний раз говорю, — Светка понизила голос, и от этого он стал ещё страшнее. — Ещё хоть слово про меня или мою семью, и я не посмотрю, что ты старуха. Ясно?
Галина кивнула, не отводя глаз. Она вдруг поняла, что эта девчонка, которую она считала слабой, способна на многое. Может, и правда через трубочку заставит есть. Светка развернулась, хлопнула дверью, и кухня погрузилась в тишину. Только холодильник гудел, да за окном шуршал ветер.
Галина медленно опустилась на табурет. Впервые за долгие годы она почувствовала, что её паутина порвана, а она сама — уже не паук, а просто старуха, которой лучше держать язык за зубами.
На следующий день подъезд гудел, как растревоженный улей. Новость о том, как Светка поставила на место Галину Витальевну, разлетелась быстрее, чем запах её фирменных котлет по этажам. К обеду уже весь дом знал: Светка, та самая, что обычно молчала и только здоровалась коротким кивком, вчера вломилась к старшей по подъезду и пригрозила ей так, что та теперь боится лишний раз на улицу выйти. Кто-то шептался с восхищением, кто-то — с осуждением, но равнодушных не было.
Галина Витальевна, обычно первая у подъезда с утра, сегодня не появилась. Её привычное место на лавочке, где она восседала, как судья на троне, пустовало. Вместо неё там сидели две соседки, тётя Зина с первого этажа и Нинка с пятого, и оживлённо перебирали вчерашний скандал.
— Я тебе говорю, Зин, она её чуть не придушила, — Нинка размахивала руками, будто показывая, как Светка наступала на Галину. — Я б на месте Галины уже в полицию побежала!
— Да ладно тебе, — Зина качала головой, но в её глазах плясали искорки любопытства. — Галина сама довела. Сколько можно языком молоть? Светка девка не злая, но если припёрло… Ох, я б посмотрела на это!
Светка, о которой весь дом судачил, тем временем сидела в своей маленькой квартире на третьем этаже. Окно было распахнуто, и в комнату врывался тёплый июльский ветер, шевеля занавески. На столе перед ней стояла чашка остывшего чая, а рядом — старый альбом с фотографиями. Светка листала его медленно, будто искала в выцветших снимках ответ на вопрос, который сама себе ещё не задала.
На одной из фотографий была её мать — молодая, смеющаяся, с длинной косой, похожей на ту, что Светка до сих пор заплетала по утрам. Мать умерла полгода назад, и с тех пор Светка чувствовала себя так, будто половина её самой ушла вместе с ней. Галина Витальевна тогда, после похорон, первая начала шептаться: мол, Светка мать до могилы довела, не ухаживала толком, а теперь и вовсе пропадает где-то. Эти слова, как яд, медленно отравляли Светкину жизнь, пока вчера она не сорвалась.
Раздался стук в дверь. Светка вздрогнула, захлопнула альбом и пошла открывать. На пороге стояла тётя Зина, с её вечной сумкой-авоськой и добродушной, но хитроватой улыбкой.
— Свет, ты как? — Зина заглянула в квартиру, будто ожидая увидеть там следы вчерашней битвы. — Народ вон гудит, говорят, ты Галину чуть не угробила.
Светка хмыкнула, скрестив руки на груди.
— Не угробила, как видишь. Просто поговорили по душам.
Зина присела на краешек стула, который Светка ей предложила, и понизила голос:
— Ты, Свет, аккуратней с ней. Галина — она мстительная. Сегодня затихла, а завтра опять за своё возьмётся. Я её знаю, она тридцать лет в этом доме всех под себя гнёт.
— Пусть попробует, — Светка пожала плечами, но в её голосе не было вчерашней ярости. Только усталость. — Я не для себя, Зин. За мать. Она её имя в грязи топтала, а я молчать не буду.
Зина кивнула, будто поняла что-то, чего Светка сама ещё не осознала. Потом достала из авоськи свёрток, завёрнутый в полотенце.
— На, пирожки с капустой. Мои, свежие. Ешь, а то ты худая, как тростинка.
Светка улыбнулась впервые за день. Тётя Зина ушла, а она осталась сидеть с пирожком в руке, глядя в окно. Там, за стеклом, жизнь в подъезде текла своим чередом: дети орали на площадке, мужики с четвёртого этажа тащили старый диван к мусорке, а где-то там, в своей квартире, Галина Витальевна, возможно, уже придумывала, как вернуть себе власть.
Но Светка знала: что-то изменилось. Она больше не будет той девчонкой, что молча глотает обиды. И если Галина попробует снова открыть рот, Светка будет готова. Не зря же говорят: тишина перед бурей — самая опасная.
