Я стояла у окна, бездумно разглаживая несуществующие складки на занавеске. За окном моросил мелкий осенний дождь, капли медленно стекали по стеклу, сливаясь в извилистые дорожки. Вот так и моё терпение — капля за каплей — иссякло, превратившись в раздражение, которое я больше не могла сдерживать.
Пётр вернулся с работы поздно. Я слышала, как он аккуратно повесил куртку в прихожей, как негромко чертыхнулся, споткнувшись о детские ботинки. Вместо того чтобы выйти ему навстречу, я продолжала смотреть на серое вечернее небо.
— Тома, ты не спишь? — негромко позвал он, заглядывая в гостиную.
— Не сплю, — мой голос звучал ровно, слишком ровно. Так бывает перед грозой, когда воздух застывает в тревожном ожидании.
Пётр подошёл и сел в кресло напротив. Я видела его отражение в стекле — уставший, с растрёпанными волосами, с этой его привычной морщинкой между бровями. Как же сильно я любила этого человека. И как же я устала от его неспособности защитить наш маленький мир.
— У Маши температура спала? — спросил он, ослабляя галстук.
— Спала, — кивнула я. — Твоя мама дала ей смесь трав. Против моей воли.
Пётр вздохнул. Он знал, о чём пойдёт разговор. Снова.
— Тома…
— Нет, Петя, — я наконец повернулась к нему. — Я сказала ей, что мы уже дали Маше лекарство, что нельзя смешивать. А она… «Я троих детей вырастила, мне лучше знать! Эти ваши таблетки только печень посадят!»
Я старалась не повышать голос, чтобы не разбудить детей, но мои руки дрожали.
— И это не первый раз, ты знаешь. На прошлой неделе она перестирала все вещи, потому что ей не понравилось, как разложены стопки в шкафу. Неделей раньше — выбросила кастрюлю, которую мне подарила мама, потому что «в приличных домах такую посуду не держат». А вчера я застала, как она учит Кирилла «правильно» держать ложку, хотя мы с тобой договорились не заострять на этом внимание!
Пётр потёр виски.
— Мама просто хочет помочь, — пробормотал он.
Я резко отвернулась к окну. Внутри всё клокотало.
— Помочь? — тихо переспросила я. — Помочь — это когда спрашивают, что нужно, а не решают за тебя. Помочь — это уважать чужие границы. А она… она не помогает, Петя. Она контролирует. Она не признаёт, что это наш дом, наши дети, наша жизнь.
— Она всегда такой была, — вздохнул он. — Властной. Но она любит нас, любит детей…
Я почувствовала, как губы сами собой складываются в горькую усмешку.
— Любит настолько, что не даёт нам дышать? — Я повернулась к мужу, взглянула прямо в глаза. — Знаешь, что она сказала сегодня? Что Кирилл слишком худой, потому что я неправильно его кормлю. Что Машенька плохо спит из-за того, что я не соблюдаю режим. Что ты… ты выглядишь уставшим, потому что я не забочусь о тебе как следует.
Пётр поднялся, шагнул ко мне, но я отстранилась.
— Если твоя мама не перестанет вмешиваться в нашу жизнь, я больше не пущу её в наш дом, — с раздражением сказала я. Слова вырвались резче, чем я хотела. — Я серьёзно, Петя. Я больше не могу. Я задыхаюсь.
Его лицо изменилось. В глазах мелькнуло что-то… обида? возмущение? Он сжал кулаки, потом медленно разжал их.
— Она моя мать, Тамара.
— А я твоя жена. И Маша с Кириллом — твои дети. Мы — твоя семья. Сейчас.
Мы стояли друг напротив друга, разделённые невидимой стеной. Муж смотрел растерянно, словно не узнавал меня. А я не могла остановиться.
— Выбирай, Петя. Либо ты поговоришь с ней, объяснишь, что так больше не может продолжаться. Либо… — я запнулась, не решаясь произнести то, о чём даже думать было страшно.
— Либо что? — тихо спросил он.
Я глубоко вдохнула.
— Либо я заберу детей и уеду к маме. Просто чтобы передохнуть. Чтобы понять, можем ли мы вообще жить дальше вместе.
Тишина, повисшая между нами, казалась осязаемой. Где-то в детской заворочалась и тихо всхлипнула во сне Маша. В эту секунду зазвонил телефон Петра. Он взглянул на экран, потом на меня.
— Это мама, — сказал он.
И я поняла: наш разговор только начинается.
Звонок матери Пётр принял прямо там, стоя посреди гостиной. Я могла слышать взволнованный голос Нины Сергеевны, хотя слов не разбирала. Что-то случилось? В груди шевельнулось беспокойство, но я подавила его. Каждый раз у неё что-то случается — особенно когда мы с Петей ссоримся.
— Всё в порядке, мам, — тихо говорил он. — Нет, не нужно… правда… Мам, уже поздно…
Я скрестила руки на груди. Муж поймал мой взгляд и отвернулся.
— Ладно, хорошо, — вздохнул он. — Да, конечно, до завтра.
Закончив разговор, Пётр устало провёл рукой по лицу.
— Она завтра придёт, — сказал он. — Принесёт свой пирог с яблоками и бруснично-морковное варенье — для Машиного горла.
— Петя…
— Я поговорю с ней, — быстро пообещал он. — Завтра, когда уйдём на кухню. Объясню ей всё.
Он казался таким измученным, что мой гнев начал таять. Я подошла и обняла его за плечи, прижалась лбом к виску.
— Я не хочу разрушать вашу связь, — прошептала я. — Но я не могу так больше. Я будто песчинка между двух жерновов.
Он обнял меня, поцеловал в макушку.
— Я всё улажу, — пообещал Пётр. — Клянусь.
На следующий день, в субботу, Нина Сергеевна пришла ровно к часу дня — как всегда пунктуальная. Позвонила в дверь, хотя у неё были ключи от нашей квартиры. Может, вчерашний звонок и предчувствие разговора заставили её держаться более официально?
— Здравствуй, Тамарочка, — она чмокнула меня в щёку своими сухими губами. Запах духов смешивался с ароматом пряностей от пирога, который она протягивала мне в руки. — Как Машенька? Температура не поднималась?
— Здравствуйте, Нина Сергеевна, — я старалась говорить ровно. — С Машей всё хорошо, температуры нет. Лекарство помогло.
Что-то мелькнуло в её глазах — недовольство? обида? — но она быстро улыбнулась и прошла в прихожую, на ходу снимая пальто.
— Петенька дома?
— Он с детьми, в большой комнате, — кивнула я, принимая её пальто.
Свекровь прошла по коридору, остановилась у нашей семейной фотографии, поправила рамку, хотя та и так стояла идеально ровно. Я прикусила губу. Каждое её движение, каждый жест словно кричал: это территория моего сына, и я здесь главная.
Нина Сергеевна прошла в комнату, где Пётр играл с детьми в какую-то настольную игру. Я слышала восторженные крики Кирилла:
— Бабушка! Смотри, у меня уже пять фишек!
— Молодец, мой хороший, — пропела свекровь. — А что это у тебя с воротничком? Опять мятый… Тома не погладила?
Я замерла с чашками в руках.
— Мам, — негромко произнёс Пётр. — Давай поговорим на кухне? Тома, ты не посидишь с детьми?
Вот оно. Сейчас он скажет ей. Я кивнула, поставила чашки и пошла к детям, разминувшись с мужем и свекровью в дверях. Нина Сергеевна одарила меня непонятным взглядом.
Из кухни не доносилось ни звука. Мы с детьми продолжали играть, но я то и дело поглядывала на дверь. Прошло десять минут. Пятнадцать.
Потом я услышала её голос. Громкий, дрожащий:
— То есть, это она настраивает тебя против родной матери?
Дети подняли головы. Я улыбнулась им через силу:
— Давайте продолжим игру. Чья очередь кидать кубик?
Но из кухни уже доносился почти крик:
— После всего, что я для вас сделала? Я, между прочим, половину денег на эту квартиру дала! А теперь получается, что я здесь чужая? Что я мешаю вашему счастью?
Маша прижалась ко мне, Кирилл застыл с кубиком в руке. Я обняла дочку, притянула к себе и сына.
— Всё хорошо, просто бабушка и папа разговаривают, — шепнула я.
— Почему бабушка кричит? — спросил Кирилл, глядя на меня своими серьёзными глазами.
Я не знала, что ответить. В этот момент дверь кухни распахнулась, и Нина Сергеевна вылетела в коридор. Лицо её пылало, глаза блестели.
— Вот, значит, как, — она оглянулась на вышедшего следом Петра. — Родная мать стала помехой! А ты? — она повернулась ко мне. — Ты намеренно настраиваешь моего сына против меня? Думаешь, не вижу, как ты морщишься от каждого моего слова? Как мой внук стал с опаской на меня смотреть?
— Нина Сергеевна, — я поднялась с дивана, стараясь говорить тихо. — Дети…
— Дети! — она всплеснула руками. — Да я только о них и думаю! Кто бегал среди ночи за лекарствами, когда Кирюша скарлатиной болел? Кто кашу на молоке варил Машеньке, когда у неё зубки резались? Кто крестики-обереги в их кроватки вшивал?
— Мам, пожалуйста… — Пётр взял её за локоть.
Она стряхнула его руку.
— Я всё поняла. Мать нужна, только когда деньгами помогает, да с внуками сидит! А как собственный совет дать — так я уже вмешиваюсь! Неблагодарные!
Она кинулась в прихожую, схватила пальто. Пётр бросился за ней.
— Мам, подожди, давай спокойно всё обсудим…
— Не о чем нам больше разговаривать. Раз я мешаю вашему счастью — не буду навязываться.
Она даже не попрощалась с внуками. Просто хлопнула дверью так, что картина на стене покосилась.
В квартире повисла тишина. Маша всхлипнула и прижалась ко мне. Кирилл смотрел на отца широко раскрытыми глазами.
— Папа, — спросил он тихо, — бабушка на нас обиделась?
Пётр стоял в коридоре, глядя на закрытую дверь. Потом повернулся и посмотрел на меня с таким выражением, что внутри всё сжалось.
— Довольна? — спросил он.
— Довольна? — эти слова, брошенные Петром, повисли в воздухе.
Я смотрела на его лицо — искаженное болью, с пятнами румянца на скулах — и не могла вымолвить ни слова.
— Петя, — наконец прошептала я. — Так ведь нельзя было дальше…
— Нельзя? — он провёл рукой по волосам. — Ты это детям объясни, которые теперь думают, что их бабушка их бросила.
Его слова ударили больнее пощечины. Маша капризничала, не хотела ложиться, спрашивала про бабушку. Кирилл сидел притихший, рисовал что-то угрюмо. Когда я наконец уложила детей, вернулась в гостиную.
— Нам надо поговорить, — сказала я.
— О чём тут говорить? Ты поставила ультиматум. Я пытался всё сделать, как ты хотела.
Я села рядом, но не прикасалась к нему.
— Петя, я не хотела, чтобы так вышло. Но пойми и ты меня. Твоя мама не видит границ. Она не уважает наше пространство, наши решения.
— Она старой закалки, — устало ответил он. — Ей сложно понять современные взгляды.
— Дело не в современности. Дело в уважении. Вот скажи, как бы ты себя чувствовал, если бы мой отец указывал тебе, как правильно вкручивать лампочку?
Он хмыкнул, но потом признал:
— Мне бы это не понравилось.
— Вот именно, — я наконец взяла его за руку. — Я не против твоей мамы. Я против того, как она себя ведёт.
— Может, съездить к ней завтра? — предложила я. — Всем вместе?
Он посмотрел с удивлением.
— Ты серьёзно?
— Абсолютно. Мы попробуем поговорить снова. Спокойно.
На следующий день мы собрались ехать к Нине Сергеевне. Мы уже выходили из квартиры, когда Петру позвонили. Он долго слушал, потом побледнел.
— Мама… — он сглотнул. — Её увезли в больницу. Соседка позвонила. Сердечный приступ.
В голове пронеслось: это из-за нас. Из-за меня.
В приёмном покое нервно ходила соседка Нины Сергеевны — полная женщина с крашеными волосами.
— В реанимации, — женщина понизила голос, косясь на детей. — Врач выйдет, расскажет.
Пётр был белый как полотно. Я держала его за руку, чувствуя, как она дрожит.
— Это моя вина, — прошептал он. — Я сказал ей… что если она не изменится, то потеряет не только внуков, но и меня.
— Родственники Соколовой Нины Сергеевны? — к нам подошёл врач с усталыми глазами.
— Состояние стабилизировалось. Угрозы для жизни нет. Но потребуется лечение и наблюдение. У вашей матери гипертонический криз, осложнённый аритмией.
— Когда можно будет её увидеть? — спросил Пётр.
— Завтра. Сейчас она спит.
Через два дня Нину Сергеевну перевели в обычную палату. Я пришла к ней одна — Пётр был на работе, а дети в школе и саду.
Она лежала, глядя в окно, осунувшаяся, с заострившимися чертами лица.
— Тамара? А где Петя?
— На работе. Он заедет вечером. А я решила днём заглянуть.
— Зачем? — недоверчиво спросила свекровь.
Я глубоко вдохнула.
— Потому что вы — Петина мама. И потому что в чём-то я была неправа.
Её брови удивлённо поднялись.
— Присядь, — она указала на стул.
— Нина Сергеевна, я хочу попросить прощения. Я не должна была ставить Петю перед выбором.
Она долго смотрела на меня, потом неожиданно вздохнула.
— А я не должна была устраивать сцену. И… может, я действительно слишком навязчива.
— Знаешь, когда я вышла замуж за Петиного отца, его мать жила с нами. И она была настоящим драконом. Всё ей было не так. Я поклялась себе, что никогда не буду такой свекровью.
— Правда? — я невольно подалась вперёд.
— Правда. А потом сама не заметила, как стала точь-в-точь как она.
Нина Сергеевна приподнялась на подушке, посмотрела мне прямо в глаза.
— Я так боюсь стать ненужной, понимаешь? Петя — мой единственный сын. Когда ушёл его отец, мы были только вдвоём против целого мира. А потом появилась ты…
— И забрала его у вас, — закончила я тихо.
— Нет, — она покачала головой. — Ты сделала его счастливым. Но я не нашла себе нового места в его жизни. Вот и пытаюсь доказать свою необходимость.
Я взяла её руку — сухую, с выступающими венами.
— Я так испугалась, когда лежала тут, — призналась она. — Подумала: умру, а мы с Петей в ссоре. Это страшно.
Я почувствовала, как защипало в собственных глазах.
— Всё будет хорошо, — сказала я. — Мы всё исправим. Вместе.
И в тот момент я впервые поверила, что это действительно возможно.
Прошла неделя. Нину Сергеевну выписали из больницы с внушительным списком лекарств и рекомендаций. Мы с Петром долго обсуждали, как быть дальше — оставлять её одну в квартире было страшновато, а переезд к нам казался слишком резким решением для всех.
В итоге пришли к компромиссу: Нина Сергеевна осталась в своей квартире, а мы составили чёткий график встреч. Кирилл проводил у бабушки два дня в неделю после школы, я привозила Машу по субботам, а воскресенье стало нашим особым семейным днём, когда собирались все вместе.
Сегодня была как раз суббота. Я везла Машу к бабушке и, признаться, немного волновалась. После нашего разговора в больнице мы с Ниной Сергеевной вроде бы помирились, но я всё ещё сомневалась, как оно будет на деле, в обычной жизни.
— Мама, а бабушка сделает свой пирог? — Маша подпрыгивала на заднем сиденье.
— Бабуле пока нельзя много готовить, — улыбнулась я дочке в зеркало заднего вида. — Но знаешь что? Мы сами сделаем пирог и привезём ей.
— С яблоками? Как бабушка делает?
— Конечно, — кивнула я, чувствуя лёгкий укол — даже дети считали бабушкину стряпню эталоном. Но потом одёрнула себя. Это не соревнование. Это семья.
Возле подъезда свекрови я увидела её саму — стояла, вглядываясь вдаль. Маша выскочила из машины, едва я отстегнула ремень.
— Осторожно! — крикнула я, доставая пакеты с продуктами.
— Не беги так, упадёшь — коленки разобьёшь, — сказала Нина Сергеевна, и мы с ней встретились взглядами.
— Вы что, ждали нас у подъезда? — удивилась я. — Вам же нельзя…
— Да что мне сделается от капельки свежего воздуха? — отмахнулась она. — Соскучилась по своей егозе.
Маша уже повисла у бабушки на шее, тараторя без умолку:
— А мы пирог привезли! То есть, почти пирог. Мы его у тебя будем печь! С яблоками! И мама сказала, что я сама буду тесто месить!
— Ну-ну, — Нина Сергеевна погладила внучку по голове и посмотрела на меня. — А я как раз чайник поставила.
В квартире всё оставалось по-прежнему: тяжёлые шторы, серванты с хрусталём, фотографии на стенах. Но что-то изменилось. Может, просто воздух стал легче.
— Вы присаживайтесь, — сказала я, разбирая пакеты на кухне. — Мы с Машей справимся.
— Что ты меня как старуху усаживаешь? — проворчала свекровь, но уже без прежней колкости. — Я вполне могу тесто замесить.
— Конечно, можете, — улыбнулась я. — Но сегодня мы с Машей вас побалуем. А вы нам подскажете, как правильно.
Свекровь хмыкнула, но спорить не стала. Села за стол, наблюдая, как мы хозяйничаем. Изредка роняла: «Муки добавь ещё немного» или «Яблоки потоньше режь». Но теперь это звучало как советы, а не приказы.
Когда пирог отправили в духовку, мы сели пить чай. Маша убежала смотреть мультики на старом бабушкином телевизоре.
— Как Петя? — спросила Нина Сергеевна.
— Нормально. На работе задерживается сейчас, проект важный.
Она кивнула, помолчала. Потом вдруг произнесла:
— Знаешь, в больнице я много думала. О себе, о свекрови своей… Кажется, я поняла, где мы обе ошибались.
Я подняла глаза от чашки.
— И где же?
— Мы обе пытались привязать к себе единственного сына, доказать свою незаменимость, — она вздохнула. — А на самом деле просто боялись остаться одни.
Мне стало неловко — будто подслушала что-то очень личное.
— Я сказала Пете, что хочу записаться в центр досуга для пожилых, — улыбнулась вдруг свекровь. — Там и ходьба эта модная, и вязание, и даже танцы. Представляешь? В моём возрасте!
— По-моему, это отличная идея, — искренне сказала я. — У вас появятся новые знакомые, новые интересы.
— Да-да, — кивнула она. — А то я всё к вам лезу… А у вас своя жизнь.
Повисла пауза, но не тягостная, а какая-то… понимающая.
— Но это не значит, что мы не хотим видеть вас рядом, — мягко сказала я. — Просто нам всем нужно… пространство.
— И границы, — неожиданно добавила свекровь. — Петя это слово повторял.
Я улыбнулась.
— Я не хочу, чтобы вы чувствовали себя лишней. Вы важная часть нашей семьи.
— Это я знаю, — произнесла Нина Сергеевна. — Но мне нужна была эта… встряска, чтобы понять, что я должна найти и что-то своё. Не только в вас жить.
От духовки потянуло запахом яблок и корицы. Маша примчалась с криком:
— Пирог готов? Готов?
— Сейчас проверим, — поднялась Нина Сергеевна. — Не терпится, да? Вся в бабушку!
Я смотрела, как они вместе склонились над духовкой. По телу разлилось тепло — не восторг, а тихое, уверенное чувство, что всё правильно.
Вечером, когда мы вернулись домой, Пётр уже ждал в прихожей, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу.
— Ну как? — спросил он, помогая Маше снять курточку.
— Хорошо, — улыбнулась я. — Очень хорошо.
Мы уложили уставшую дочку, потом сели на кухне. Пётр всё ещё выглядел напряжённым.
— Мама звонила, — сказал он. — Рассказала про эти танцы. Она правда хочет туда пойти?
— По-моему, да, — я накрыла его руку своей. — Ей нужно найти собственные интересы, Петя. Не только в нас и детях.
Он долго молчал, потом вдруг сказал:
— Знаешь, я понимаю, что был неправ. Я должен был раньше… обозначить эти границы. С мамой. Но мне всегда казалось, что я предаю её, если встаю на твою сторону.
— Не бывает сторон в семье, — тихо ответила я. — То есть, не должно быть.
— Ты простишь меня? — он смотрел серьёзно, пристально. — За то, что я так долго позволял всему этому продолжаться?
Я встала, обошла стол, обняла его за плечи.
— Конечно, прощу. Если ты простишь меня за ультиматум вместо того, чтобы искать компромисс раньше.
Он притянул меня к себе, уткнулся лицом в свитер.
— Я так испугался, когда она в больницу попала, — прошептал он. — Подумал: неужели вот так всё закончится? В ссорах, в обидах?
— Но не закончилось, — я гладила его по волосам. — Наоборот, может, всё только начинается. По-новому.
Пётр поднял лицо.
— У нас получится? Найти этот баланс?
— Получится, — уверенно сказала я. — Теперь, когда мы все этого хотим — точно получится.
Наши отношения с Ниной Сергеевной уже никогда не станут идеальными. Будут и споры, и недопонимания, и старые привычки, от которых сложно избавиться. Но главное, что теперь мы видели путь — путь уважения, компромисса и любви, которая принимает разные формы, не теряя сути.
В конце концов, разве не в этом настоящая семья? Не в идеальных отношениях, а в готовности работать над ними каждый день. И я готова была работать — ради Пети, ради детей, ради нашего общего счастья.
И, как ни странно, ради Нины Сергеевны тоже.
