Дождь стучал в окно монотонным ритмом. Чашка с остывшим чаем стояла на столе, а я перечитывала одну и ту же строку в книге уже десятый раз, не в силах вникнуть в смысл. В доме пахло черничным пирогом — я пекла его с утра, по бабушкиному рецепту, от скуки и какого-то смутного беспокойства.
Беспокойство оказалось пророческим. Дверь щелкнула, и в комнату впорхнула Алина, моя дочь. Не вошла, а именно впорхнула, с лицом, которое светилось изнутри, как светлячок. В семнадцать лет вся жизнь у нее была написана на лице — восторги, обиды, недоумение.
— Мам, привет! Садись, мне нужно тебе кое-что сказать.
В её голосе была та самая нота, от которой у меня похолодело внутри. Та нота, которая предвещает либо катастрофу, либо счастье.
Я отложила книгу.
— Я слушаю, дочка.
Она села напротив, пряча улыбку, но не в силах ее сдержать. Ее пальцы нервно перебирали бахрому на подушке.
— Мама, ты только не пугайся, хорошо? Я приняла решение. Я бросаю университет.
Воздух вылетел из моих легких, словно меня ударили в грудь. Институт, перспективная специальность лингвиста, все — во что были вложены годы, деньги, нервы и надежды.
— Алина, — начала я, но она меня перебила.
— Подожди! Я не закончила. Я бросаю его, потому что хочу жить. По-настоящему! Я встретила замечательного мужчину. Его зовут Артем и он музыкант. Мама, он — сама жизнь. Он показал мне, что такое настоящее искусство, настоящие чувства! Я хочу быть с ним. Я переезжаю.
— Переезжаешь? К музыканту? А сколько ему лет, этому Артему? — спросила я, и мой голос прозвучал странно и отдаленно.
Она потупила взгляд, и впервые за весь разговор ее уверенность дала трещину.
— Ему… тридцать восемь.
Тридцать восемь. На двадцать один год старше ее. Старше, чем был ее отец, когда мы развелись. В висках застучало.
— Ты понимаешь, что только что сказала? — тихо спросила я. — Ты, семнадцатилетняя девушка, бросаешь образование ради мужчины, который тебе в отцы годится. Это звучит как сюжет мелодрамы.
— Не смей так говорить! — вспыхнула она. — Ты его не знаешь! Ты ничего не понимаешь, всю жизнь прожила в своей скорлупе, боясь рискнуть, боясь почувствовать! А он свободный. У него душа поэта! Он не зациклен на этих твоих дурацких стабильностях!
Каждое ее слово било точно в цель. Да, я была осторожна. После развода я выстроила вокруг нас с Алиной крепость, где всё было предсказуемо и безопасно. И теперь моя дочь ломала стены этой крепости, называя их тюрьмой.
— Душа поэта, — повторила я. — А где живет этот поэт? На что он существует?
— Он играет в баре, у него потрясающая группа! И он пишет песни. Это моя судьба!
Часть 2. ДРУГАЯ МУЗА
Судьба. Это слово стало последней каплей. Я поднялась с дивана и подошла к комоду. В самом нижнем ящике лежала картонная коробка. Я достала ее и поставила перед Алиной.
— Что это? — настороженно спросила она.
— Открой, — сказала я.
Она с недоверием сняла крышку. Внутри лежала пачка писем, пожелтевших от времени, несколько потертых фотографий, и истончившаяся от частых прикосновений тетрадь в клетку.
На одной из фотографий была я. Мне было лет девятнадцать. Я сидела на подоконнике общежития, а рядом стоял высокий парень с гитарой. У него были длинные волосы и бесконечно красивые, печальные глаза.
— Это ты? — Алина смотрела на фото, как на привидение.
— Да. А рядом со мной Стас, музыкант. Ему было тридцать пять, мне — девятнадцать.
Она онемела, переворачивая в руках снимки. На других фото мы были на вокзале, у костра на каком-то пляже, он целовал меня в лоб, пока я смотрела на него с обожанием, которое, казалось, и сейчас сочилось с этой бумаги.
— Я старалась забыть все это. Так же, как и ты, я считала, что встретила свою судьбу. Бросила ради него пединститут и уехала с ним в другой город. Он был «свободным художником». А я работала официанткой, чтобы платить за нашу комнату в коммуналке и покупать ему сигареты.
Я взяла из коробки тетрадку.
— А это стихи, которые я писала тогда. О любви, о свободе, о душе, которую никто не понимает. Почти как у тебя в соцсетях сейчас.
Алина молчала. Ее бунтарский пыл сменился недоумением.
— А что случилось? Почему вы расстались?
— Он встретил другую музу, — ответила я. — Моложе. С богатыми родителями. Я вернулась домой с разбитым сердцем, двумя сумками и клятвой никогда больше не быть такой дурой. Мне пришлось заново поступать в институт, начинать все с нуля. А потом родилась ты.
Часть 3. ДУША ПОЭТА
Я посмотрела на нее. На мою девочку, которая так хотела быть непохожей на меня, что не видела, как шаг за шагом повторяет мой путь.
— Алина, я не запрещаю тебе ничего. Поступай так, как решишь. Но прежде чем сжечь свои корабли, я прошу тебя об одном. Просто послушай.
Я открыла тетрадь и начала читать свои старые, наивные, пафосные стихи. Читать письма, которые писала подруге, где я описывала нашу богемную жизнь — ссоры из-за денег, его пьяные похождения, мое одиночество в чужом городе. Читала отрывки из дневника, где через год после переезда я писала: «Я так устала. Я хочу домой, но боюсь, что все уже потеряно».
Я читала, а по лицу Алины текли слезы. Она видела себя в этих строчках — свою романтику, боль и разочарование.
Когда я закончила, в комнате воцарилась горькая тишина.
Алина подняла на меня глаза.
— И что же мне делать? Сказать ему, что я передумала? Выглядеть как дура?
— Нет, — сказала я мягко. — Не говори, что передумала. Скажи, что тебе нужно время. Закончи этот семестр. Возьми академический отпуск, если хочешь. Предложи ему подождать тебя. Если он твоя судьба, он подождет полгода. А если нет, то ты все поймешь без сожженных дипломов.
Она смотрела в окно, за которым все так же моросил дождь. Ее мечтательный, возвышенный замок дал трещину, и сквозь нее пробивался суровый свет реальности.
— Мама, а ты его когда-нибудь еще встречала? Стаса?
— Однажды, лет десять назад, в метро. Он был лысым и ругался с женой из-за того, что она забыла купить хлеб. От души поэта не осталось и следа.
Алина тихо рассмеялась, и в этом смехе было что-то горькое и взрослое.
Она поднялась к себе в комнату. Я не знаю, какое решение она примет в итоге. Но сейчас, глядя на ее дверь, я понимаю: мы не можем прожить жизнь за наших детей. Мы не можем уберечь их от всех ошибок, но мы можем показать им карту местности, где мы уже когда-то заблудились. И надеяться, что они найдут в себе мудрость выбрать другой путь.
А что бы вы сделали на месте мамы? Стали бы уговаривать или позволили дочери набить свои шишки?
