— Миш… — Анна Аркадьевна села напротив мужа, читающего «Будни рыболова», тревожно забарабанила пальчиками по столу. Михаил слегка наклонил газету, потом опять спрятался за пахнущими типографской краской листами, с которых на Анну смотрел косматый мужик в ушанке и с бородой. — Миша! — окликнула супруга уже громче.
— А? Что? — встрепенулся Михаил, приподнял брови, рассматривая жену поверх очков. — Обедать? Сейчас. Дочитаю только. Так занятно тут пишут про щучку! Ох и затейники мужики! Ох, и…
— Ми–ша! Обед еще не готов, при чем тут вообще он! — дернула плечами Аня, всплеснула руками.
— А что тогда? Время–то в самый раз подавать, — тряхнул газетой Михаил, кивнул на красивые стрелочные часы в темного дерева ободочке, висящие напротив кресла. Их покупали в комиссионке, когда переехали сюда, на Ленинский, в новую квартиру. Вторичка, правда, но, просторная, с высокими потолками и балконом, с культурными соседями и живой пальмой в огромном горшке. Большие окна, простор, хоть на лыжах катайся. Только мебели не было, прежние хозяева всё вывезли. Анна Аркадьевна сама занялась обстановкой, ездила по магазинам, искала, придумывала интерьер, обставляла гнездышко.
— Ну, заживем наконец! Светлая, просторная! — не уставала она хвалить квартиру. — Дождались! Миша, дождались!
Михаил, когда пришло время заниматься мебелью, лежал в больнице, лечил переломы и только слушал, что в квартире появились новые стульчики, столики, горки, комодики и стенки. Жена ловко управлялась со всем сама, таскала ему в палату чертежи, присылала фотографии из магазинов.
— … А это что за парень там, рядом с тобой?! — рычал в микрофон Миша, когда Анна Аркадьевна поделилась с ним мыслишками по поводу супружеской кровати и фотоснимок приложила: большая, евро–размера, кровать, накрытая плюшевым пледом светло–кремового цвета, подушки–думки с золотыми кистями, скрученные лебедями полотенца, рядом с кроватью тумбочки с подсвечниками. Дорого–богато. На уголочке царственного ложа сидит Аня, скромно сложила ножки, расправила длинную, «монашескую», как называл такую длину Михаил, юбку, взгляд потупила, а рядом с ней (каков наглец!), стоит и улыбается во весь рот брутальный парень, квадратный во всех местах, красавчик, душка. Он сам как будто наслаждается свей неотразимостью, упивается победой над старым, больным Мишей, лежащим на больничной койке с загипсованной по самый пах ногой. Вот угораздило Михаила Егоровича залезть на крышу дачного сарая, чтобы, господи, достать оттуда котенка, пушистого, дымчато–серого, с голубыми, как небо, глазами… Крыша не выдержала, Михаил полетел вниз, а котенок, жалобно пискнув, прыгнул на соседнее дерево.
В итоге — у спасателя открытый перелом и к нему в придачу сто разных осложнений, а котенок теперь сидит у Анны Аркадьевны на стуле «в будуаре». «Милый, маленький, испугался!» — причитала иногда Аня, поглаживая любимца.
— Тебе животное дороже меня! — ревновал муж. — Меня по кусочкам собирали, а он… Он…
— Он беззащитное, нежное существо, Миша. Он нуждается в ласке. Ты тоже нуждаешься, но в меньшей степени. Ну, открывай рот! — командовала женщина, поправляя на шее больного мужа салфетку. — Суп надо доесть весь!..
А теперь помимо котенка рядом с Аней маячил ещё и этот брутал, слащаво улыбался.
— Кто это?! Пусть немедленно уберет от тебя руки! — кричит в трубку Михаил. Соседи по палате хохочут. — Аня, это невыносимо!
— Мишенька, это просто чтобы ты оценил размеры, — растерянно щебечет в ответ жена. — Ты представь, что это не он, а ты, а я— это я… Ну, как думаешь, такая кровать нам подойдет? Хочешь, я могу лечь, — предложила она по видеосвязи. — Или не нравится? Мишенька… — Она преданным спаниелем смотрит в камеру, — как ты, милый? Я вечером приеду, котлеток привезу…
— Да сдались мне твои котлеты! — ворчит Миша, пытаясь поправить затекшую ногу, корчится от боли, скрежещет зубами. — Кровать бери, мальчика я оплачивать не буду…
Кровать, столы, ванна на гнутых, хромированных ножках, кресла и диван — квартира обрастала мебелью, как Михаил щетиной.
И в самом конце купили часы. Михаила Егоровича тогда уже выписали, он гарцевал с тростью рядом с супругой.
— Они будут отмерять минуты, проведенные нами вместе, — томно вздохнув, выдала Аня. — Только ты и я. Навеки. Мы состаримся с тобой вместе, под тикание этих часов, под их вздохи… — вещала она, ища в глазах мужа романтические искорки.
Михаил кивнул, попросил упаковать ценный механизм, расплатился. Аня, когда вышли на улицу, поцеловала его, жарко зашептала, что он у нее самый–самый лучший…
… — Так я не понял, кормить сегодня будут? — сложив «Будни рыболова», уточнил Миша.
— Ах, дорогой! Не сейчас. Не сейчас… Что–то случилось… — стала заламывать руки и вздыхать Аня. — Я чувствую… Она, наша внучка, звонила, так говорила… Странно, понимаешь?
Анины плечики безвольно опустились, из груди вырвался стон.
— И что стряслось? Чего ты глаза закатываешь?! Что? С Васькой? Что там?! — напрягся муж, но Аня только трясла руками.
— Я не знаю… Что ты кричишь на меня, когда я ничего не знаю сама! Она позвонила, она приедет. Она так это сказала… «Я, бабуля, приеду…»
— И что? Ну приедет внучка, что такого–то?
— Нет, ты не понимаешь! Миша, ты совершенно ничего не понимаешь, ты не чувствуешь эти оттенки, нюансы, ты как грубо сколоченная табуретка, только скрипишь, и всё…
— Я бы попросил! — обиделся муж. — Ревматизм и производственные травмы не повод оскорблять меня! Говори толком! — Газета про щучек и затейников–мужичков тут же сжалась в его руке, портрет одного из героев–рыбаков в ушанке скомкался, скривил лицо.
«Говорить толком» Аня не могла. Она, как это называл Миша, «стала в образе». Несчастная, с предчувствиями, тоскливыми думами, этакая Арина Родионовна с заходящимся от тревоги сердцем по баловнику–Сашке: как он там, не написал ли новой эпиграммы, надевает ли теплые носки, когда отправляется гулять по имению…
Разница была лишь в том, что у Анны не Сашка, а Василиса, внучка двадцати шести лет от роду, сиротка, егоза и пружинка, балаболившая на трех языках и вышивающая крестиком на досуге портреты Цоя. Языки пригождались на работе в юридической фирме, «Цой» раздаривался друзьям и родственникам.
Василиса всегда, с малолетства, куда–то стремилась, рвалась, совала нос во все дела и кастрюли, прыгала, не желая тратить ни минуты своего времени на спокойное существование.
— Сядь! Успокойся! Приведи себя в порядок! Соберись! Да угомонишься ты наконец?! — говорили все вокруг, а Васька уже опять куда–то мчалась.
«И жить торопится, и чувствовать спешит!» — с явной гордостью говорил про нее дед Михаил, выслушивая от педагога очередной выговор.
— У вашего ребенка диагноз! Вы бы ее обследовали! Уроки вести невозможно! — жаловалась классный руководитель. — А ведь усидчивость для девочки — это всё!
Усидчивости Ваське хватало, и прилежности, и внимательности, и читала она много, только всё «не то» — про пиратов, сокровища, индейцев и морских тварей. То ли формат школьно–урочной системы ей не подходил, то ли Михаил избаловал ребенка, но в любом случае Василиса доставляла много неудобств школе.
Анна переживала, тревожилась, шла на собрание, как на эшафот, готовая тут же, уже на пороге, начать извиняться и вымаливать для внучки прощение. Ругали, журили, угрожали. Но так было класса до восьмого. А дальше Васька стала вдруг, ни с того ни с сего, победителем олимпиады по английскому, потом второй. Школа благодаря ей «загремела», Василисочку зауважали, а ее неугомонную энергию направили в мирное русло — девчонка на общественных началах занималась с малышами–первоклассниками английским. Это называлось «Клуб Васька и Ко».
Окончив школу, Василиса поступила институт, балакала вечером на чужом языке, чем доводила Анну до белого каления, потому что та, зная только родной русский и школьный немецкий, ничего более не понимала.
На пятом курсе Вася неожиданно заявила, что выходит замуж. Анна, как и положено женщине с тонкой душевной организацией, уронила тарелку, осела на стул вся в холодном поту, сразу решив, что внучка собралась за иностранца и теперь уедет от них с дедом навсегда.
— Как же так, детка… — вздохнула Анна, покачнулась, уткнулась головой в жесткий, костлявый бок мужа. — Кто он? Всё так стремительно…
— И ничего не стремительно, мама. Просто мы не афишировали. Он Костик из аспирантуры, очень хороший парень, он тебе понравится!
Константин явился к ним домой просить руки Василисы через два дня. Анна Аркадьевна открыла дверь, увидела на пороге красавца–мулата с букетом нежно–белых фрезий. Мулат улыбался, а из–за его плеча выглядывала Васька.
Пока Аня хлопала глазами и всё сокрушалась, «как же она без внученьки–то теперь», Михаил пригласил гостя внутрь, пожал его руку, с удовольствием оценив силу, с которой Костя сжал протянутую ему ладонь, сказал, чтобы брачующиеся проходили за стол.
— Костя, а как вы отнеситесь к рыбалке? — уточнил на всякий случай Миша. — Положительно, — кивнул жених.
— Спиннинг или донка? — решив проверить парня, не отставал будущий тесть.
— Спиннинг. Но донку уважаю, потому что моя матушка, — Костя сделал паузу, сел, — моя матушка превосходно запекает карпа в духовке. Это божественное блюдо!
— Споёмся, — кивнул Михаил Егорович…
Спелись, отыграли свадьбу и отправили молодых на старую квартиру, а сами, вот, переехали в новое жильё.
Медового месяца не было, Василиса сдавала экзамены, защищалась, потом молодые супруги поползли вверх по карьерной лестнице, не жалея сил и времени.
— Вам бы отдохнуть, детка, — вкрадчиво шептала Анна Аркадьевна внучке. — Синячки под глазами у тебя, а для женщины это плохо, это дисгармония… Уж не больна ли ты?!
И опять разливался по лицу женщины страх, предчувствие неминуемой беды, горя вселенского.
— Да тьфу на тебя, Анька! Что ты каркаешь?! Отстань от молодежи, они сами знают, как жить! — кипятился Михаил, уставший слышать про то, что надумала себе жена.
Вася не звонит — что–то случилось. Вася позвонила, но говорила сбивчиво, — что–то случилось. Позвонил Костик, спросил про дачу — к чему? Не позвонил и не предложил помочь переехать на ту же дачу летом — тоже плохо, значит, не нравится ему Анна Аркадьевна, никудышная она родственница…
… — У меня предчувствие, Мишенька, у Васи плохое… — продолжила Аня, встала, пошла на кухню. Она точно знала, что муж последует за ней, кричать ему в комнату не придется. — Она так это сказала… «Приеду…».
— Брось, Аня. Опять ты воду мутишь. Соскучилась, навестить деда хочет, это же естественно! — вынул из ящика стола ложки Михаил, разложил их на скатерти.
— Деда? Ты опять о себе, Миша… О себе… Все мужчины эгоисты, все.
Тут Анна Аркадьевна вздрогнула, будто сердце её кольнуло, замерла и, широко раскрыв глаза, прошептала:
— Костик ее бросил. Она пока не сказала мне, не хочет пугать, расстраивать, но он ушел. А я… Я ведь сразу поняла, что он ей не пара. С виду обычный человек, но глаза… У него такие глаза… — женщина пощелкала пальцами, как будто ища в воздухе слово для описания глаз Константина. В руку ей лег нож, это Миша подсунул жене доску с буханкой хлеба, попросил нарезать.
— У него нормальные, человеческие глаза. И вообще он хороший парень. А ты меньше думай. Тебе вредно, Аня. Давай обедать! — строго одернул он Анну Аркадьевну.
— Какой же ты жестокий, Миша! Какой жестокий… — супруга разлила по тарелкам суп, стала медленно есть.
Сидели молча, даже телевизор не включили. Аня не любила когда «в доме беда», смотреть телевизор.
— Ну… Ну придется ей отдать нашу комнату, Миша. Да, решено, сейчас уберу со стола, и перенесем наши вещи в гостиную. Это неудобно, тесновато, но что делать… Девушке всегда надо выплакаться, а чего одной сидеть в их гнезде опустевшем… Ну ничего, я ее поддержу. Она тонкая, ранимая, моя девочка… Она станет плакать, а я ее утешать. Надо купить вина! — вдруг дала «петуха» Анна, закашлялась. Муж вздрогнул, потому что уже задремал под причитания женщины, уронил ложку, чертыхнулся.
— Никогда не пей от тоски, Анька! Сопьешься! — рявкнул он.
— Не кричи! Что ты кричишь на меня! В семье горе, большое женское горе, а ты кричишь! — сощурившись, закивала с укором Анна Аркадьевна, потом, выпрямившись, как будто по ней пустили электрический ток, прошептала:
— Нет. Она узнала, что он ей изменил, и теперь хочет спросить у меня совета, как быть. Простить ли его? Прогнать? Ах… Ах, моя бедная, хорошая девочка, как жестоко так было поступать с тобой…
По радио передавали что–то тоскливое, уныло–трагичное. Анна Аркадьевна благодарно кивала в такт мелодии.
— Второе будет? — хмуро спросил Михаил. — Эй, жена! Второе, говорю, будет?
— Что? Там… Там, на плите… А вот мне кусок в горло не лезет, так переживаю… — ответила Аня, тем не менее быстро доедая гороховый, с копченостями, супчик и заглядывая через плечо мужа в сковородку.
— Не лезет, значит нам с Васькой больше на ужин достанется, — ухватил большую котлету Михаил, добавил подливки. — Ну чего ты! Чего?! Давай свою тарелку, положу тебе! — махнул он рукой. Аня послушно подставила тару. — Картошки хватит или ещё?
— Да какая тут теперь картошка… Ну, положи еще ложечку, ладно… Спасибо. Огурчик будешь? — протянула она мужу мисочку с малосольными. — Понимаешь… Она же редко к нам заходит, я привыкла. А тут среди недели заскочить решила. Думаешь, я себя накручиваю?
Миша захрумкал огурцом. Анна скривилась. Её всегда раздражало, как он ест огурцы, «как лошадь яблоко».
— Я думаю, — с аппетитом уплетая жареную картошку, ответил Миша, — что тебе заняться нечем. Вот почитай про щучек! Ну мужики, ну придумали!.. Там, понимаешь, штука какая…
Глаза мужа загорелись, щеки порозовели, но Анна только замахала руками.
— Перестань, Миша! Перестань… Не надо сейчас… Ох, я поняла! Константин связался с дурными людьми, он мне сразу не понравился, больно уж предприимчив. Он под следствием, за ним следят, и Вася не знает, что лучше, развестись с ним сейчас или подождать. А ты бы со мной развелся, если бы я была шпионкой? — вдруг спросила строго Аня.
Михаил подавился, закашлялся, глотнул воды.
— Мата Хари, тоже мне! Отстань со своими глупыми вопросами! — огрызнулся он.
— Да… Вот и вся любовь… А говорил, в болезни и здравии, в горе и радости… Мужчины… — бросила салфетку Аня.
— Точно, в болезни! — покрутил пальцем у виска Миша.
— Васенька наша будет женой декабриста… Ох, ну что же это такое! Ну почему ей досталась такая сложная судьба! Звонят. Пришел кто–то… Пойду, открою!
Женщина вскочила, быстро прошла в прихожую, распахнула дверь.
— Анька! Привет, а я вам тут пирогов принесла. Будете? Да будете, я знаю! — заверещала с порога соседка, румяная, кругленькая Юлия Викторовна. — Бери! Да осторожней, горячее! Вот! А Миша дома? Ему предложи, пока свежие! Вы пенсию уже получали? Я вчера сняла, да всё уж потратила. Ох, Аня… — вдруг осеклась соседка, — что с тобой?! На тебе лица нет!
— Да есть оно там, лицо–то! Не волнуйся, проходи! — вышел встречать гостью Михаил. — Подкармливаешь? Правильно. Но ты это, Юль…
— Чего? — заговорщицки приникла соседка к мужчине, прижалась плечиком, застыла.
— Ты теперь осторожней с нами! — прошептал Миша, кивнул на Анну. — Наша хозяйка–то того… Шпионка, меня подбивает развестись с ней.
— Да что ты несешь, Михай?! Ой, ну юморист, ты, Мишенька! Ладно, говорите, чего стряслось, а то у меня на плите картоха кипит, — уселась на табуретку в прихожей Юлия Викторовна, вытянула вперед ноги в розовых тапках, пошевелила мысочками, поправила фартук, приготовилась слушать.
— К нам Вася приезжает, — растерянно пожала плечами Анна.
— И что?
— Ну среди недели приезжает, вот позвонила… Она же, Юль, у нас не была полгода, звонит–то редко, о здоровье спросит, и всё. А тут… Были б живы ее родители… — завсхлипывала Анна Аркадьевна. — Не уберегла я девочку мою, чувствую, что–то плохое там…
— Да… Дела… Слушай, так мож у меня посидим тогда? Я курник сварганю, а? Миш, придете? Василиска одна будет или с супругом? Ой, а какая у меня есть запивашечка, ребята!!! Огонь!
Юлия Викторовна сама гнала на даче самогон, делала наливки и знала толк в хорошем вине, а закусок у нее всегда было на любой вкус, стол ломился.
— Ну что, придете? — похлопала она по плечу Михаила.
Тот с сомнением помотал головой.
— Вряд ли. У нас же вселенская трагедия. Спасибо тебе, Юлия, за угощение, а теперь иди, мы будем рвать на себе волосы, стенать. Ну и всё в этом духе. Василиса просто так не приедет же…
— Ну… Ну ладно. Васе привет… — Юлия Викторовна ушла, а Анна, заняв ею насиженную табуретку, жевала пирог.
— Невкусные она с капустой печет, — поморщилась она. — Пересаливает.
— Хорошие. Ты просто завидуешь. Пойдем, чай попьем, я посуду помою, а ты вещички собери, — деловито стал перебирать висящие на вешалке куртки Миша.
— Зачем? — вяло поинтересовалась Анна Аркадьевна.
— На выселки с внучкой отправишься, как верная нянька. Лыжи брать будешь?
— Миша!..
Мужчина хохотнул и, напевая водевильный мотивчик, ушел ставить чайник. Васька приезжает! Милая, глупыш–Васька, внучка–стрекоза! Соскучился Михаил Егорович! Сам не ожидал, что так соскучится по ней!..
…Василиса объявилась около семи, позвонила в дверь.
— Бабуля! Привет! Ну, встречай свою блудную внучку! — Девушка сунула в руки женщине пакеты с продуктами. — Сейчас умоюсь и приду помогать, салатик хочется, аж живот ноет! А дед где?
Анна Аркадьевна кивнула на двери гостиной.
— Там. Вася… — начала она, но девушка только вздохнула, побежала здороваться с Михаилом Егоровичем.
На кухне Василиса тут же принялась строгать огурец, ссыпала ровные кусочки в салатник, рассказывала о работе.
— Как вы? Что новенького? Знаете, тут у вас продуктовый закрыли, пришлось мне на соседнюю улицу идти, а я думала… Ой, а вы слышали, что у нас было?!..
— Откуда же! — не выдержала Анна Аркадьевна. — Ты у нас личность неуловимая, поди, уж и дом забыла, где мы живем! Вася!
— Бабуля, ты не права. Я всё помню, просто дел много. Вот недавно на курсы пошла, вечера заняты, домой приползаю к десяти… — отмахнулась Василиса.
Михаил Егорович стал настукивать костяшками пальцев по столу, намекая, что Вася подалась в радистки. Жена замахала руками, побледнела.
— А про что же курсы–то нынче, детка? — поинтересовалась Анна Аркадьевна.
— Да про всякое. Не важно. Ой, а можно мне еще кусочек? — потянулась девушка к тарелке с колбасой. — А что ж вы такие настороженные?
— Да ничего, — схватилась за тряпку женщина. — Ты ешь, ешь. Вот тут Юлия Викторовна пирогов передала. Угощайся… А что же Костя? Он где?
— Как где, — отмахнулась Василиса. — Под домашним арестом.
— Чего? — на пол посыпались тети Юлины пироги, Анна Аркадьевна стала оседать на колени Михаила Егоровича.
— Да грипп у него, на больничный отправили. Лимончика бы надо. Забыла… А мед у вас есть? Ба, лыжи чего в прихожей стоят? На курорт собираетесь?
— Нет, это бабушка расхламляется, не бери в голову, — отмахнулся Михаил. — Что на работе?
— Да ничего. Я чайник поставлю?
Васька юркнула к плите, налила в пузатый, блестящий чайник воды, замурлыкала себе что–то под нос, потом сказала, что посидит в гостиной, поиграет с Дунькой, тем самым дымчато–серым котенком.
Анна Аркадьевна переглянулась с мужем, пожала плечами. Темнит девка что–то, ох, темнит!.. Всё хорошо у неё будто, а глаза отводит…
По радио передавали «Анну Каренину», она как раз собиралась броситься под поезд. Анна Аркадьевна замерла, слушая пафосно читающего текст диктора, ее руки затряслись.
— Ах, Миша, ну что же она молчит?! Зачем она меня мучает? — зашептала Аня на ухо мужу.
— Ну ладно, ладно, пойду, узнаю, что там такое, — кивнул Миша, ушел, оставив жену слушать о последних минутах жизни Карениной, душевных метаниях её, промашке с первым вагоном…
… — Вась! — Михаил Егорович похлопал рукой по диванчику. — Присядь.
Девушка отвлеклась от возни с котенком, поправила сережки, послушно села.
— Чего, дедуль? Ты статью в «Рыболове» читал? Про щук интересно, да? — обняла она деда за шею. — Я посижу тут немножко?
— Читал. Мне тоже понравилось, — расплылся тот в улыбке. — Поедем на рыбалку, а, Василёк? Я удочку новую тебе купил…
— Поедем, деда, только с делами разберусь… — потянулась внучка, накрыла ноги Аниной кофтой.
— Вась…
— Чего?
— У тебя что случилось–то? С Костей неладно? Ты, букашка, не переживай, дело житейское, милые бранятся, только тешатся… — погладил он по голове Василису, та ластилась, улыбалась. — Ну и всякое такое… Или не здорова? Помочь чем? Ты не молчи, рассказывай, вместе решим, подумаем. Ну а если вляпались с мужем во что, надо решать, как выкручиваться. Знаешь, Вась, бывает всякое, но на то родня и есть, чтобы за руки схватить, подтянуть, из проруби вытащить. Ты же мне веришь?
— Верю, дедуль. Я посплю немножко тут, можно? Устала… Вы с бабулей у меня самые лучшие, самые–самые. Хорошо у вас, малиновым вареньем пахнет… И на рыбалку поедем… Да… Да… Я просто так приехала, соскучилась…
Василиса говорила всё тише и тише, потом засопела, уткнувшись деду в живот горячей головкой…
— Ну что?! — громким шепотом спросила Анна Аркадьевна. — Она призналась? Развод? Уволили? Костя проворовался? Говори же!
— Да отстань ты, язык как помело! Домой Васька приехала просто, домой, соскучилась, захотелось под бочок к деду. А ты сразу хоронить! Тьфу ты, аж сердце закололо! Уйди, Анька, не мельтеши! Сама пей свои капли!..
Позвонила в дверь Юлия Викторовна, протянула Ане графин с бледно–розовой жидкостью.
— Ну как? — прошептала она, кивая на Васькины кроссовки. — Совсем беда? Ну расскажииии!
Любопытная Юлия уже замерла в ожидании подробностей, затаила дыхание.
Анна Аркадьевна выпрямилась, расправила плечи, гордо поправила седую «дульку», одернула кофту и, выставив вперед ногу в дырявом тапочке, прищурилась.
— У нас всё хорошо! — отчеканила она. — Что вы всё выдумываете?! Взбредет в голову чепуха всякая, молотите чушь! Ребенок домой приехал, стариков навестить, и точка! И не ходи ты тут, не надо нам твоей бражки! Забирай!
Анна Аркадьевна сунула в руки соседке графинчик и пустое блюдо от пирогов, распахнула дверь.
Юлия Викторовна вышла, а на кухне, в маленьком радиоприемнике, Каренина–таки завершила свой трагически путь.
Анна Аркадьевна решительно выдернула вилку из розетки, радиоточка замолчала.
— Праздник у нас, внучка приехала! Кто ж такие вещи в праздник передает?! — отчитала она радио и стала разливать по чашкам чай.
«Вот люди! — думала она, хмурясь. — Из мухи слона сделают, сами себя заведут, всех вокруг растревожат! Совсем заняться нечем!»
— Миша, Вася, идите торт есть. И конфеты! — крикнула она, триумфально шарахнув чайником по плите. А чего стесняться–то, праздник же!..
