Анна стояла у окна, потирая замёрзшие пальцы. В этом году весна опаздывала — март как будто решил сдать назад, снова припорошил улицу снегом и закрутил ветер так, что даже кот Бублик, ленивый толстяк, не рискнул выйти на балкон.
В кухне громыхала посуда — Виктор снова искал свою «любимую» кружку. Эту злополучную кружку ему подарил когда-то коллега с надписью «Царь и бог». Анна терпела её много лет — как и всё, что было связано с Виктором.
— Где кружка? — донеслось с кухни. — Ты опять её спрятала, да? Без неё кофе как вода! Никакого вкуса.
Анна закрыла глаза и досчитала до пяти. Потом медленно пошла в кухню.
— На второй полке. За банкой с гречкой. Где всегда и стоит.
Виктор, не оборачиваясь, буркнул:
— А, точно. Почему бы не поставить её на видное место? Вечно у тебя всё не как у людей.
Анна ничего не ответила. Она знала — это бесполезно. Вот уже двадцать лет Виктор находил повод для претензий: то чай не тот, то тапки не там, то пульт от телевизора «прячется». И всё это — с тем же выражением лица, будто он делает ей одолжение, просто живя с ней под одной крышей.
Раньше Анна пыталась бороться. Потом пыталась не обращать внимания. Теперь — просто молчала. Сил спорить не было. Но сегодня что-то было не так. В ней самой. Как будто треснула оболочка терпения.
После завтрака Виктор ушёл — куда, не сказал. Он никогда не отчитывался. Сказал только:
— Я по делам. Денег у меня нет, ты пенсию получила — сходи, купи мне табак и сахар.
Она кивнула. Потом взяла куртку и вышла в магазин. На улице было пасмурно, зябко. Ветер хватал за воротник, снег колол лицо. Но ей было всё равно — в этом холоде было какое-то освобождение.
В магазине Анна встретила соседку, Галю. Болтушка, весёлая, с ехидцей в голосе.
— Ой, Аннушка, привет! Слушай, а ты чего такая кислая? Тебя кто обидел, не иначе как твой царёк?
Анна только пожала плечами.
— А у меня новость, — Галя лукаво улыбнулась. — У Ларисы с третьего подъезда муж сбежал. Представляешь? Сказал, что «надоели вы мне все, я в Сочи». Вот так-то!
Анна улыбнулась вежливо, но в голове мелькнула мысль: «И я бы так хотела, чтобы Виктор исчез. Просто ушёл. Навсегда.»
Дома было тихо. Виктор ушёл, и тишина была приятной, звенящей. Анна поставила чайник, достала старый альбом. Листая фото, она увидела себя молодой, смеющейся, с косой, в голубом платье. Это было на свадьбе сестры.
«Где я? Куда я делась? Эта девушка — не я. Я будто… исчезла. Осталась только тень.»
Она вздохнула, встала, пошла в спальню. В шкафу, среди старых рубашек и платков, вдруг увидела папку. Не свою. Виктор её сюда точно не ставил. Откуда?..
Папка была тяжёлой. Она открыла её и обомлела.
Копии паспортов. Кредитный договор. На её имя.
«Что это?»
Сумма — триста тысяч. Дата — месяц назад.
Анна села на кровать, сердце стучало. Подошёл Бублик, ткнулся носом в колени. Она погладила его, пытаясь прийти в себя.
«Виктор… На меня… Кредит?.. Без слова?»
В этот момент в замке повернулся ключ. Виктор вернулся. И, как всегда, недовольный.
— Почему хлеба нет? Я же сказал — купи хлеб!
Анна встала, подошла к нему. Смотрела прямо, спокойно.
— Ты взял кредит на моё имя?
Виктор дернулся, как будто не ожидал. Потом усмехнулся.
— Ты чего, шпионка? Нашла, да? И что теперь? Я всё равно его выплачиваю. А ты кто такая, чтобы мне указывать?
Анна смотрела на него и чувствовала, как в ней что-то поднимается. Горячее, сильное.
— Я — хозяйка этой квартиры. И я больше не позволю тебе распоряжаться моей жизнью. Если ты не уйдёшь добровольно, я вынуждена буду действовать решительнее.
Виктор посмотрел на неё, сначала с удивлением, потом с презрением.
— Да ты смеёшься. Куда ты денешься, баба с кошкой? Кто тебя вообще слушать будет?
Анна сделала шаг вперёд. Бублик фыркнул и отошёл к шкафу.
— Посмотрим, — тихо сказала она. — Посмотрим, Виктор.
Виктор хлопнул дверцей холодильника так, что Бублик подскочил и убежал под кровать.
— Где колбаса? Ты опять купила эту варёную резину, которую есть невозможно?
Анна молча нарезала хлеб. Он продолжал бурчать, потом швырнул вилку в раковину и вышел из кухни, пробурчав напоследок:
— С тобой говорить — как об стенку. Ни ума, ни хозяйки.
Она стояла, не двигаясь. Это был не страх, не обида — пустота. И в этой пустоте зрело решение, как зерно под снегом.
Вечером Анна позвонила подруге, Ларисе. Та, что недавно развелась.
— Лар, привет. Слушай… А как ты подала на развод? С чего начинала?
Лариса, женщина с юмором и острым языком, сперва помолчала, потом выдохнула:
— Ох, Ань… Тоже назрело, да? Знаешь, я десять лет терпела, а потом поняла — мне жить хочется, а не дохнуть с этим клопом. Пошла в суд, подала заявление, и всё. Сначала тряслась, потом — как гора с плеч.
Анна слушала, чувствуя, как что-то внутри неё откликается.
— А если он угрожать начнёт?
— Пиши заявление. Полиция сейчас реагирует, особенно на таких, как твой. Да и кредит — это серьёзно. Не бойся, Ань. Бойся остаться с ним до конца.
На следующий день Анна пошла в районное МФЦ. Очередь, пенсионеры, обсуждения пенсий и цен на сахар. Она сидела, как во сне. Когда её позвали к окошку, встала, как на автомате.
— Мне нужна выписка по кредитам на моё имя, — сказала она.
Девушка в окошке улыбнулась, щёлкнула клавишами, выдала листок. Анна прочитала цифры — Виктор взял два кредита. Второй — почти 200 тысяч, совсем недавно.
Она почувствовала, как внутри всё холодеет.
«Значит, он продолжает. Не спрашивает, не предупреждает. Просто — делает.»
Виктор сидел в зале, смотрел телевизор. Матч, пиво, носки на столе.
— Ты где была? — не отрываясь, спросил он.
— Узнавала про кредит. Оба.
Он замер, медленно повернулся к ней.
— Ну и что? Я сказал, я выплачу. А ты… Тебе не стыдно лезть туда, куда не просят?
Анна подошла ближе.
— Мне не стыдно. Стыдно тебе должно быть. Ты врал. Ты воруешь у меня. И ты больше не будешь этого делать.
Он встал, возвышаясь над ней. Раньше этот момент её пугал. Сейчас — нет.
— Остынь, Ань. Ты без меня никто. Кто тебе поможет? Эти сплетницы, подруги твои?
Анна посмотрела на него спокойно.
— Я сама себе помогу. Завтра я иду в полицию. А потом — подаю на развод.
Он рассмеялся — грубо, с насмешкой.
— Развод? Да кому ты нужна? Без меня ты пропадёшь, ясно?
Она кивнула.
— Посмотрим, Виктор. Посмотрим.
Всю ночь Виктор орал, бил по столу, требовал объяснений. Анна сидела в спальне, закрыв дверь. Утром он ушёл — не попрощался, хлопнул дверью так, что в коридоре посыпалась штукатурка.
Анна надела пальто и пошла в участок. Писать заявление было страшно, руки дрожали, но она вспоминала слова Ларисы:
«Бойся не его, бойся остаться в этом аду.»
Опер, мужик лет сорока, посмотрел заявление, кивнул.
— Правильно сделали. Копию себе оставьте. Угрожать будет — сразу звоните.
Вернувшись домой, Анна поменяла замки. Виктор не знал — мастер пришёл быстро, посочувствовал, даже посоветовал:
— Вы сильная женщина. Не терпите. Жизнь одна.
Вечером Виктор пришёл и дернул за дверь. Потом начал звонить, стучать, материться.
— Открой, стерва! Это МОЙ дом!
Анна стояла за дверью и не открыла.
— Если ты не уйдёшь добровольно, я вынуждена буду действовать решительнее, Виктор. У меня заявление на руках.
Тишина. Потом он ушёл.
День тянулся медленно. С утра Анна сидела на кухне, слушала радио, вяло перемешивая ложкой чай. Тишина была непривычной. Без криков, без хождения туда-сюда, без постоянного «где мои носки» — как будто что-то вырвали из жизни. И вроде легче стало, а вроде — пусто.
Бублик сидел на подоконнике, ловил лапой солнечный луч. Впервые за долгое время в квартире пахло не сигаретами и мужским потом, а вареньем и свежим хлебом. Анна испекла его сама — на зло всему. Просто потому, что может.
Виктор пропал на три дня. Ни звонков, ни писем. Анна даже подумала, что он одумался. А потом — вернулся. Под вечер, пьяный, с наглой ухмылкой.
Он не знал, что замки сменены. Начал ломиться.
— Открывай, тварь! Думаешь, я не войду?! Я тебя выучу! Это мой дом! Всё моё!
Анна вызвала полицию. Прибыли быстро, двое — молодой парень и женщина постарше.
— Что случилось? — спросила женщина.
Анна указала на дверь, за которой Виктор продолжал кричать.
— Муж угрожает. Замки я сменила, есть заявление.
Полицейские вышли к Виктору. Началась возня, крики.
— Документы предъявите. —
— Да пошли вы… Я у себя дома! —
— Не орите, гражданин. Сейчас поедем разбираться.
Виктора увезли. Анна закрыла дверь, села на стул и заплакала. Не от страха — от усталости.
Соседка Галя пришла вечером, с тортом.
— Держи, Ань. За храбрость. Устроила-таки революцию, а?
Анна усмехнулась.
— Не революция. Операция «Свобода». Только она дорогая, знаешь…
— Да. Свобода — она всегда с кровью. Но лучше с кровью, чем с гнилью, как ты жила.
Прошло две недели. Анна подала на развод. Суд назначили через месяц. Виктор пытался звонить, писал смс: «Прости, с ума сошёл», «Вернись, я всё исправлю», потом — «Ты пожалеешь, ведьма».
Она не отвечала. Сохраняла всё. В участке ей сказали:
— Это важно. Любая угроза — к нам. Он должен понять, что вы не сдадитесь.
Анна удивлялась себе. Раньше бы дрожала. Теперь — хранила хладнокровие. Она училась жить по-новому.
Сын, Сергей, позвонил:
— Мам, ты серьёзно? Развод? Может, вы как-то… помиритесь?
Анна сжала трубку.
— Серёж, ты не жил с ним 35 лет. Он брал кредиты, угрожал. Мне жить надоело в страхе.
Молчание. Потом тихо:
— Прости, мам. Я не знал.
Было трудно. Больно. Особенно по утрам, когда рука по привычке тянулась к второй чашке — для Виктора. Особенно, когда вспоминались праздники, поездки, даже его шутки — и она ловила себя на мысли: «А ведь были и хорошие моменты…»
Но тут же другой голос внутри:
«И сколько ты за это заплатила, Анна? Свободой, спокойствием, собой…»
Она начала шить на заказ. Старую машинку достала с антресолей, починила, обновила. Соседки приносили заказы: подшить, ушить, сшить. Работа — спасение.
На кухне повесила часы с кукушкой — подарок сестры. Раньше Виктор ненавидел их:
— Эта кукушка, как ты, орёт не в попад.
Теперь кукушка жила свободно. И Анна — тоже.
Однажды вечером в дверь позвонили. На пороге — Виктор. Трезвый, потухший, с сумкой.
— Мне негде жить, Ань. Прости. Я… понял всё.
Она смотрела на него и видела — пустоту. Как в квартире после ремонта: вроде стены те же, но запах другой. И уже не хочется туда возвращаться.
— Виктор, я прошла свой путь. Ты — свой. Уходи.
— Я умру на улице, — жалобно.
— Это твой выбор. Я больше не жертва. И не спасатель.
Он стоял, смотрел. Потом развернулся, ушёл. Больше она его не видела.
Прошёл месяц. Весна наконец вошла в силу: подснежники расцвели на клумбе под окнами, дети играли во дворе, Бублик нежился на подоконнике, лениво следя за голубями.
Анна вернулась из суда с бумагой. Развод официально оформлен. Бумага шуршала в сумке, как крылья. Свобода была теперь не просто словом — фактом. Она шла домой легко, будто сбросила камни с плеч.
Вечером она позвонила Ларисе.
— Всё. Свободна, — сказала Анна, и голос её дрогнул.
Лариса засмеялась.
— Поздравляю, сестрица по несчастью! Теперь ты — героиня! Как чувствуется?
Анна посмотрела в окно, где в лучах заката маячила старая качеля.
— Пусто. Но не страшно. И даже хорошо. Спокойно.
— Это временно. Потом пустота заполнится. Главное — не пускай туда прошлое.
Жизнь потихоньку вошла в ритм. Анна шила, убирала, ходила на рынок, где её уже узнавали.
— Анна Петровна, вам как всегда — творожок и петрушка?
— Да, и рыбку, пожалуйста. Бублик одобряет.
Кот стал настоящим компаньоном. По вечерам они вдвоём смотрели телевизор, слушали музыку, а по утрам он будил её, вставая лапами на живот.
Однажды к ней зашла соседка, Нина, робкая вдова.
— Анн, а ты не жалеешь? Ну, что одна осталась? Страшно ведь…
Анна подумала.
— Страшно. Но не так, как жить с человеком, которого боишься. Я лучше одна — чем в клетке.
Летом Анна решилась на поездку. В санаторий, на Волгу. Боялась, что не справится одна, но всё прошло гладко. Даже познакомилась с женщинами из Нижнего — те втянули её в танцы на веранде.
— Анна, да ты зажигалка! Где ты раньше пряталась?
Она смеялась, впервые за много лет без напряжения.
А потом… Потом ей позвонил Сергей, сын.
— Мам, можно мы к тебе приедем? С Верой и внуками? Хотим погостить.
Она замерла.
— Конечно, Серёж. Конечно, родной.
Они приехали в воскресенье. Дети носились по квартире, Бублик забился под диван, Вера помогала на кухне.
Сергей подошёл к ней на балконе, посмотрел в глаза.
— Мам, прости меня. Я был слепой. Я не видел, как тебе тяжело. Ты сильная. Я тобой горжусь.
Анна обняла его, чувствуя, как за плечами тает лёд.
— Я тебя люблю, Серёж. Это всё, что важно.
Вечером, когда дом опустел, Анна стояла у окна. Ветер играл занавесками. На столе — чай, варенье, и любимая кружка, не Викторова, а её — с ромашками.
Она тихо сказала вслух:
— Спасибо, жизнь. За всё. За то, что научила. Я больше не потеряю себя. Я — есть.
Бублик мяукнул, будто подтверждая.
Прошло полгода. Анна шила, встречалась с подругами, ходила на концерты. И однажды встретила соседа, дядю Колю, вдовца.
— Анна Петровна, а не хотите в парк? Погулять? Там сирень…
Она посмотрела на него, улыбнулась.
— А давайте, Николай Иванович. Почему бы и нет?
Они шли по аллее, сирень пахла детством, и Анна думала: «Свобода — это не одиночество. Это возможность выбирать. И я выбрала — жить.»
