— Ну, Лен, ты тут обживайся, а мне пора! — Юрик вытер губы салфеткой, поднялся из–за стола и взял из рук жены пиджак.
Они только недавно переехали в квартиру, принадлежавшую Юриной матери и были безумно счастливы. Большая, светлая, с огромными окнами и блестящим, отполированным паркетом, со статуэтками на полках и хрустальными вазочками, с фортепьяно и картинами на стенах она Лене всегда нравилась, женщина мечтала стать тут хозяйкой, но пока была жива свекровь, об этом речи не шло. Та владела жилплощадью по праву вдовы, предлагала сыну переехать в одну их трёх комнат, но тот всё медлил, боясь, что ровные, окрашенные в серый, непонятный цвет отношения между его женщинами перерастут в войну, да и на службе ему обещали квартиру в доме, что строили на месте снесенных деревенских избёнок. Но её нужно было бы ждать ещё года два.
А теперь у них с Леной начиналась новая, радостная жизнь, может быть, даже появятся дети, станет теснее, но квартира оживёт, наполнится смехом и шумной вознёй…
Проводив мужа, Лена убрала со стола, спрятала волосы под косынкой и стала потихоньку вытирать пыль с лакированной мебели, рассматривала фотографии на полках. Здесь всё сплошь мужчины в военной форме, с орденами и медалями, улыбающиеся или строгие. Рядом с ними женщины, сестры матери Юрия с мужьями. Все воевали, вернулись только двое. Юркин отец погиб в сорок пятом, Светлана Николаевна от такого удара слегла, долго болела, потом, уже когда вернулся Юрик, стала потихоньку оживать, а когда сын женился, начала, как прежде, носить красивые платья, делать причёски, будто помолодела. Вот она, хорошенькая, чем–то похожая на Лену, стоит за спиной мужа, а тот сидит на стуле, гордо расправив могучие плечи…
Лена прошлась тряпкой по полкам, смахнула пылинки со стеклянных дверец книжного шкафа, села за письменный стол. Большая, толстая деревянная столешница, обитая зелёным сукном с каплями засохших чернил, тумбочка с ящиками слева, ещё один большой неглубокий выдвижной ящик прямо посередине. Лена стала рассматривать, читать сложенные в столе бумаги, откладывала в сторону один лист, брала другой. Это всё были какие–то списки, записи трат, переписанные из книг любимые места с описанием природы… Свекровь была начитанным, интересным человеком, образованным и интеллигентным. Лена не сомневалась, что Светлана Николаевна прочла все книги, что стоят сейчас в шкафу.
Сама Лена была для свекрови слишком простой, многого не знала, не могла поддержать беседу на возвышенные темы, но именно этим, пожалуй, она привлекла будущего мужа. Юрику было с ней легко, не нужно было подбирать слова и рассуждать о высоком, читая строки любимого маминого стихотворения…
Лена выдвинула последний ящик. Здесь лежала большая жестяная коробка из–под печенья. В ней гремело что–то. Лена открыла. В скомканной красной бархатной материи лежали старинные монеты. Отец Юрика был нумизматом, очень любил показывать свою коллекцию каждому гостю, что приходил в дом.
Убрав монеты обратно, Лена захлопнула крышку, сунула руку дальше, вглубь ящика, и нащупала шкатулку. Деревянная, небольшая, с чеканкой на крышке, она была Лене знакома. Светлана Николаевна как–то показывала Лене свои украшения, как будто дразнила, мол, вот что у меня есть, твоим простеньким сережкам и не снилось, тебе всё достанется, но не сейчас…
Лене очень нравился один браслетик из этой шкатулки — в виде змейки, глотающей свой собственный хвост. Глаза пресмыкающегося были сделаны из мелких изумрудов, вдоль тела, по чешуе, выложена дорожка из рубиновых граненых бисерин. Лена примерила браслетик, повертела рукой. По размеру как раз в пору! Надо только спросить Юрика, можно ли его носить, и надеть на их скорую годовщину свадьбы. У Лены как раз есть платье, к которому змейка подойдёт!
Кроме этого есть ещё колечки, пара сережек со сломанной застёжкой, цепочка с янтарным кулоном.
Женщина не спеша повертела в руках драгоценности, потом сложила всё обратно, закрыла шкатулку, но далеко убирать не стала, а поставила её на комод, так, чтобы Юра, придя домой, сразу же заметил коробочку и сам спросил о дельнейшей судьбе маминых украшений. И уж тогда Лена выпросит браслетик себе.
Выпив чаю, Лена принялась разбирать вещи, что висели в шкафу. Шубы, жакеты, платья, юбки… У Светланы Николаевны были очень хорошие портнихи, частным образом шившие для неё каждый наряд. Всё было подогнано по фигуре, расставлены нужные акценты, а то, что нужно скрыть, искусно задрапировано. Юра говорил, что портнихи жили где–то далеко, на другом конце города, но мать ездила только к ним, даже когда была уже больна и плохо передвигалась. Их адреса можно найти в записной книжке, что всегда лежит у телефона в коридоре, и Лена непременно воспользуется этой информацией!
Фасоны платьев и костюмов, к сожалению, Елене не подошли, да и размер был маловат. Невестка была крупнее, шире в плечах, бёдра еле–еле втиснулись в юбку, а жакет не застёгивался вовсе. Хорошо село только одно платье – темно–бордовое, с широкой юбкой–солнце и очень милыми рукавами три четверти. Видимо, его Светлана Николаевна шила себе давно, еще до того, как похудела.
Лена передвигала вешалки, рассматривала накидки, плащи, что–то сразу вынимала и складывала на полу, чтобы потом сдать в комиссионку, что–то оставляла. Юра сказал, что она вольна распоряжаться всеми вещами, значит она так и сделает…
За домашними хлопотами пролетел день, вернулся с работы Юра, сели пить чай с яблочным пирогом. Лена выставила на стол самую лучшую посуду – фарфоровые чашки, кобальтовые, с золотой сеткой по бокам, в тон им чайник для заварки и тарелочки, до того тонкие, что вес их совсем не чувствовался в руке. Были ещё бокалы.
— Ну, за новоселье, Юрка! Ты не представляешь, как я рада! — улыбнувшись, сказала Елена, сделала глоток шампанского.
— За нас, Леночка, за семью нашу! — Юра тоже выпил, сунул в рот конфету и, устало вздохнув.
Он видел сложенные в прихожей вещи, в том числе мамин плащик, старенький, но такой родной. В нём она встречала Юрку из садика, в нём гуляла, когда поехали первый раз на Воробьевы горы… Мужчина знал, что от всего этого Лена избавится как можно скорее, но ничего не хотел сейчас выяснять, просить оставить, уговаривать. Лена скорее всего вспылит, станет упрекать его в том, что, мол, в квартиру привел, а хозяйкой не сделал.
Юра жену любил и ссориться с ней не желал. Она права – с прошлым нужно расставаться вовремя, не затягивать. А иначе оно может затянуть к себе, будоражить и волновать, не давая покоя в настоящем…
— Ну, а теперь спать. На новом месте всегда спится плохо, но на такой кровати это исключено! — Лена выключила люстру, оставив только бра на стене у изголовья. — Вот и начинается, Юра, наша настоящая жизнь. Ты себе не представляешь, как важно, чтобы дом, в который ты возвращаешься каждый день, был тебе по нраву! Спасибо тебе, Юрочка!
Она прижалась к мужу, положила свою голову ему на грудь.
Потихоньку обживались, сделали небольшую перестановку, отметили новоселье.
— Юр, — как–то позвала мужа Лена и поставила на стол шкатулочку. — Мы с девочками в театр собрались, помнишь, я тебе говорила?
Муж что–то буркнул, спрятавшись за газетой и допивая свой кофе.
— Юр, а можно я вот это возьму? — Лена вынула из шкатулки браслет.
Юрий вздрогнул, отложил газету.
— Где ты это нашла? — тихо просил он, провёл рукой по спинке змеи. — Это отец маме подарил на день рождения. Я помню, что она никак не могла разобраться с замочком, а я ей всякий раз помогал его застегнуть…
— В шкатулке. Там ещё есть кое–что. Вот, взгляни? И что, могу взять браслет на сегодняшний вечер?
Юра замялся, Лена сразу это почувствовала, рассерженно сложила руки на груди, отвернулась.
— Вот так, да? — заводилась она. — Значит, как тряпье по шкафам разбирать – это мне можно, а как остальное… Ты же говорил, я хозяйка, я…
— Всё правильно. Ты – хозяйка. Бери, что тебе нужно. Просто браслет мне дорог, не потеряй, пожалуйста.
Юра примирительно взял её руку, сам одел браслетик, застегнул замочек и поцеловал тонкие пальцы.
Лена заулыбалась, кивнула. Теперь ей есть, в чем пойти в театр, подруги обзавидуются!..
Елена не работала. Она уволилась из школы, когда переехали в эту квартиру, потому что ездить на старое место работы было далеко, а новое она пока не нашла.
— Да и отдохни, выспись, займись домашним уютом, — говорил ей Юрик, любуясь женой. — Меня повысили, денег хватает, так что тебе беспокоиться?! Ты теперь жена начальства, так и живи– не тужи.
— И шофёр будет? — лукаво вскинув бровки, поинтересовалась Лена.
— Со временем всё будет. Ради семьи, ты же знаешь, я на всё готов. Если выгорит дело с постройкой деревоперерабатывающего завода, то меня заметят уже на самой верхушке, шофер тогда будет непременно!
Юрий занимался восстановлением предприятий, пострадавших от войны, разрабатывал проекты нового оборудования, ездил по существующим заводам, интересовался, что не нравится рабочим, мастерам, рассматривал рационализаторские предложения. Делом своим горел, мог по месяцам пропадать на каком–нибудь заводе далеко от дома, жить в бараках вместе с рабочими. Но чаще ему всё же выделяли лучшее место – комнату в хлебосольном доме или служебную квартиру. С людьми он научился ладить ещё когда воевал. Солдаты своего командира уважали, за него готовы были хоть по болотам на животе ползать, нюхая кислый запах гниющей травы, хоть вплавь через едва освободившуюся ото льда реку перебираться.
Однажды после боя, очнувшись в полевом госпитале, он обнаружил, что голова его забинтована, глаза тоже закрыты бинтами. Рядом с его кроватью кто–то сидел, женский голос уговаривал поесть.
— Глаза? — дотронувшись до повязки, спросил строго Юрик. Шершавая рука накрыла его холодные ладони своими, осторожно развела в стороны.
— Не надо трогать, там ожоги, но глаза не задеты. Отдыхайте, лейтенант, скоро придёт врач, а пока поспите.
Юрик тогда дня четыре только слушал голоса вокруг – сиплые или громкие, раскатистые, наполненные злобой, или блёклые, потускневшие. Кто–то диктовал рядом письмо, санитарки записывали. Юра тоже попросил черкнуть пару строк для матери.
Тот же самый женский голос сказал, что обязательно всё запишет.
Потом Юрия отправили в тыл, он потерял и тот голос, так и не увидев, кто был рядом с ним. А приобретением и памятью стали очки. Так теперь и носил их везде, берёг…
Лену забавляла эта некоторая слабость мужа, его плохое зрение делало Юрика трогательно–беззащитным с виду, но это заканчивалось, когда нужно было принимать решение, действовать. Тут мужчина был непреклонен.
В муже Лену раздражало одна привычка – курить самокрутки.
— Юра, опять надымил? Я же тебе сказала, что у меня дерёт горло от твоего дыма! Купи нормальные папиросы, я уже сто раз просила тебя.
А Юрик не понимал, что такого в этом терпком, резком запахе. Он привык к нему. Это был запах передышки, болтовни с товарищами, покоя на две затяжки, а потом передаёшь свернутую трубочкой газету следующему и дышишь тем дымком, что выпускает он…
Лена, пережившая войну в эвакуации, в Ташкенте, в оазисе солнца и сочных, оранжево–розовых фруктов, ко всему «мужицкому» относилась с лёгким презрением. Но эта её полная оторванность от приземленного мира и подкупила когда–то Юрия. Хотелось чего–то утончённого, легкого, светлого, что помогло бы если не забыть прошлое, то смотреть на него спокойнее…
Лена привыкла к командировкам мужа, хотя их не особенно одобряла, считая, что всё можно просто запросить в письменной форме, и уже в своём кабинете, устроившись поудобнее, читать полученные бумаги.
— Нет, Лен, я своими глазами должен видеть, постоять, походить, почувствовать. Этого не напишешь!..
Жена вздыхала и собирала очередной раз Юрин чемодан. Она никогда особенно не слушала, что он ей говорит о месте назначения, считая, что это не её дело. Она лучше будет заботиться о домашнем уюте.
Сегодня, проводив мужа в командировку, Лена позвонила подруге Рите, пригласила на чай.
— Юрка уехал, вот только что проводила. Заходи, квартиру посмотришь, чай попьём.
В тот день Лена решила, пока подруга на работе, разобраться в секретере свекрови. Там, как сказал Юра, хранились какие–то документы, и он просил их рассортировать.
Лена, набросив халат, села, вынула один ящичек, второй. Письма, открытки, записки, флакончик с лавандовым маслом, мешочек с жемчужными бусинами, которые, видимо, рассыпались, а раньше были бусами…
Женщина рассеянно перебирала бумаги, потом, вынув очередной ящичек, нашла стопку писем. Потянув на себя бечёвку, которой они были связаны, она стала рассматривать конверты. Тут были и «треугольники», и обычные, квадратные конверты с марками и обратным адресом.
Читать чужие письма неприлично, да и что можно там узнать? Дела прошлого, наверное, переписка свекрови с подругами, родственниками…
Лена взяла письмо, что лежало сверху. Пожелтевший конверт был аккуратно вскрыт ножом для бумаг. Адрес, выведенный каким–то неровным, дергающим почерком, Лене ни о чём не говорил.
Бисерные буковки, связанные между собой неровными линиями и складывающиеся в слова заставили Лену выпрямиться, нахмурить брови.
Письмо было адресовано её мужу. Писала женщина, писала о каких–то мелочах, о том, что случилось у неё за эту неделю, как она ходила в магазин, как купили с матерью новый сервиз. Потом целый абзац был посвящен каким–то нежностям, как будто сестра писала брату.
Лена нахмурилась, посмотрела в конец письма. «Таня»… Не «Твоя Таня», это уже хорошо, но всё же… Да как она вообще посмела слать письма её, Лениному, мужу?!
Таких писем было много. Примерно каждый месяц эта Татьяна писала Юрию, занудно, как показалось Лене, описывала свою жизнь. В одном письме лежала фотокарточка. Женщина, чуть постарше Лены, была заснята по плечи, как будто на паспорт. Худое лицо, короткие волосы, резко выделяющиеся скулы, тонкие губы.
— Интересно! — прошептала Лена, хотела порвать фотографию, но не стала, решила оставить, а потом, когда Юра вернётся, кинуть ему в лицо, обвинив в измене.
Одно письмо заканчивалось словами: «Мы ждём тебя в следующем месяце, как раз поспеет брусника. Мама обещала собрать, и тогда мы сварим тебе компот. Приезжай, слепыш мой родной, будем ждать!»
Лена вскочила, подбежала к столу мужа.
Юра имел обыкновение отмечать в календаре все свои командировки, поездки, обводил числа, писал, что делал в эти дни. Сопоставить даты было достаточно просто… Да, в том самом месяце Юра как раз уезжал в командировку. А потом, Лена вдруг это отчётливо вспомнила, привез домой две банки консервированного компота. Одну отдал матери, вторую оставил.
Быстро просмотрев другие письма и полистав ежедневник Юры, она всё поняла. Половина его командировок были, видимо, к этой Татьяне!
Дыхание перехватило, в лицо ударила кровь, стало жарко, а руки затряслись, будто на морозе.
Лена была очень ревнива. На Юрия никто не должен был смотреть, сидеть в театре она позволяла только с собой, менялась местами, если с другой стороны мужа была какая–нибудь красотка. Особенно ярких сцен с упрёками и слезами Лена не устраивала, но Юра знал, что, дай он повод, в доме разразится скандал.
В детстве Ленка походила костлявым своим телом на кузнечика. Выдающиеся ключицы, сутулость, длинные ступни – всё в ней было как будто наспех склеено, слеплено, да и пущено в мир на потеху другим. Над ней смеялись в школе, потому что она неказисто перебирала ногами на уроках физкультуры. А на математике её частенько тошнило, одноклассники отсаживались от неё, брезговали. У Лены было мало подруг, потому что дружить с ней считалось зазорным…
Всё изменилось в эвакуации. Лена, как будто цветок, была пересажена на благодатную почву, напиталась солнцем и холодной, чистой водой, высасывая сладкий, привлекающий пчёл сок из абрикосов, что горстями приносил соседский мальчишка, Она расцвела. Подростковая неуклюжесть сменилась женственной грацией, пропорции тела пришли в равновесие, кисти рук теперь на казались такими длинными, а скорее изящными. Соседка говорила, что такие руки могут быть только у пианисток. Елене это льстило, она теперь много улыбалась, полюбила наряжаться, но нет–нет, да и начинала бояться, что красота её лишь мнимая, что она всё еще гадкий утёнок, который просто накрылся красивой шалью…
Поэтому и за Юрой она следила очень внимательно, подспудно ища признаки неверности…
Лена схватила фотокарточку, разорвала её на мелкие кусочки. В дверь позвонили, приехала Рита.
Лена открыла, задыхаясь от волнения, не дав разуться, потянула в комнату.
— Ты посмотри, что я нашла! Посмотри! И он ездил к ней! Ездил к этой Татьяне, а мне говорил, что в командировку! Рита, он мне врал, у него есть другая! Как гадко! Гадко же!
Она расплакалась, а растерянная Рита, помешкав, стала читать одно письмо за другим, щуря глаза и с трудом разбирая мелкий почерк.
— Ну подожди, не реви! — шептала она. — Может быть, это просто подруга, фронтовая знакомая, а может родственница?
Рита понимала, что доводы звучат несколько наивно, но ничего лучше пока придумать не могла.
— Какая родственница?! Почему он тогда мне ничего не рассказал?! Нет, у него связь на стороне! Какой ужас! Кошмар!
Лена вдруг перестала плакать, замерла, потом усмехнулась.
— Ну погоди ещё у меня, Юрочка! Ты ещё хлебнёшь такого горя из–за своего вранья, что…
— Стоп, — схватила её за руку Рита. — Письма приходили сюда, на этот адрес, верно? Значит, свекровь тоже всё знала, а тебе ничего не сказала?
Лена закусила губу, отвернулась. Ложь, везде ложь! Она, Ленка, опять неказистый кузнечик, её просто обманули.
— Но чем она лучше меня, Рита?! Чем? Вот её фотография. Я, правда, порвала её, но сейчас сложу. Вот! Вот, смотри!
Рита пристально рассмотрела фотокарточку, пожала плечами.
— Ты намного лучше, Леночка! Намного! Не плачь! А давай сами к ней поедем, а? Ну к этой Татьяне! Пусть тебе в глаза посмотрит, пусть объяснится!
Лена на миг задумалась, потом кивнула, бросилась собираться.
— Да, Ритка, да! Ты со мной? Адрес у нас есть, это не очень далеко. Юрика не будет еще неделю, так что я успею вернуться, он ничего не узнает.
— У тебя есть что–нибудь красивое, ну, платье выходное? Надо, чтобы у этой Тани душа в пятки ушла от того, кто её соперница, от того, какая ты!
Лена кивнула. Как раз то самое бархатное платье и браслет–змейка подойдут.
Через два часа они уже были на вокзале, садились в электричку. Ехать нужно было не слишком далеко, к вечеру планировали добраться до городка, откуда приходили эти письма.
И вот женщины сошли с поезда. Лена ещё дома надела торжественное платье, нацепила на руку змею с изумрудными глазами, Рита помогла подруге с причёской. Пока шли по улице, на них таращились прохожие, спешащие в простых ветровках и пиджачках по своим делам. А Лена гордо вышагивала в туфлях, спотыкаясь и утопая каблучками в глине.
— Вот этот дом. Ну, теперь нужно действовать быстро, не давая ей времени придумать оправдания! Я позвоню в дверь, узнаю, дома ли эта женщина. А ты пока подожди.
Рита смело нажала на кнопку звонка. За дверью послышались шаги, кто–то щёлкнул замком.
Перед Ритой стояла пожилая женщина в платье и фартуке. Испачканными в муке руками она поправила выбившиеся из–под косынки волосы, строго посмотрела на гостью.
— Здравствуйте! — отодвигая хозяйку и шагая вперед, громко сказала Маргарита. — Мне нужна Татьяна. Она дома?
Женщина почему–то усмехнулась, кивнула.
— А где же ей ещё быть? Вы опять новенькая из поликлиники? Только Ирина к нам приходила, а теперь вы? Но постойте, уколов сегодня делать не надо, у нас на завтра назначено!
— Меня совершенно не интересуют ваши уколы! Я из партбюро, мне нужно поговорить с Татьяной. Вы ей, кстати, кто будете?
Рита вынула из сумочки записную книжку, карандаш, стараясь сделать свой визит казеннее и строже.
— Я её мать, Ольга Борисовна. А что, собственно, случилось? — растерянно вытирала руки о фартук женщина. — При чем тут партбюро? Да не стойте, говорите!
Ольга Борисовна разнервничалась, побледнела.
Маргарита, покачав головой, втолкнула в квартиру мнущуюся за дверью Лену.
— Это моя коллега. А вы знаете некоего Юрия Федоровича Дорофеева? — строго продолжила она.
Ольга Борисовна кивнула.
— Конечно. Он и сейчас у нас, — показала она рукой куда–то вглубь квартиры.
Лена, услышав это, всхлипнула, поправила воротничок платья, браслет, одернула платье и пошла вперед. Быстро распахнув дверь, она остановилась на пороге. Её муж, её Юра, который клялся ей в любви, который сам предложил пожениться, уговаривал, а Лена не соглашалась, мучила его, теперь сидел за чужим столом, ел чужие щи и читал газету. Как будто его просто перенесли из одного дома в другой, интерьер поменяли, а актёр остался всё тот же…
Юрик обернулся, в растерянности уронил ложку, потом посерьезнел, нахмурился.
— Что ты тут делаешь? — спросил он Лену строго. — Зачем ты приехала? Я же сказал…
— Ты сказал, что будешь в командировке. Это твоя командировка? Обмен опытом производишь? Это подло, Юра! Как ты мог?! Я тебе доверяла, а ты с какой–то Танькой тут на перинах валяешься?! И чем же она лучше, а? Чем?
Елена кричала, зло смотря на мужа, Рита качала головой, а Ольга Борисовна, прижав пальцы к губам, в испуге шептала:
— Да что же вы тут, женщина?! Таня спит, и так намучалась, уйдите! Слышите, уйдите!
Она дергала Лену за руку, но та только отмахивалась.
— Да ты знаешь, Юра, как это называется?! То, что ты делаешь? А я знаю! Разврат это. Я хочу видеть Татьяну, что тебе письма писала, хочу!
Лена рванулась к комнате, но Юрий перегородил ей дорогу.
— Осади коней! — рыкнул он на неё. — Кто тебе разрешал читать чужие письма? Лезть в то, куда тебе не надо, кто позволил? Сядь и слушай, Лена. Я сказал, сядь и слушай!
Он усадил её на стул, развернул к себе, сел напротив. Его лицо стало каменным. Лене даже сделалось страшно.
— Я познакомился с Татьяной в госпитале, когда мне обожгло лицо. Она писала моей матери письма за меня, я диктовал, она писала. Я даже ее лица не видел, только голос запомнил. Потом меня отправили в тыл, мы с Таней потеряли друг друга. А в сорок четвертом, зимой, опять встретились. Мы тогда попали в окружение, нужно было прорываться к своим. Шли ночью, днём лежали в снегу, холодно было, руки и ноги немели, а потом казалось, что кожа, как корка, трескается… Однажды под утро провалились в болото. Оттепель была, лёд нас не выдержал, треснул. Таня ушла по пояс в воду, мы её вытащили, потом несли на себе, потому что ноги у неё отказали. Я сначала не понял, что она – та самая Таня, потом только прислушался, голос узнал. Из всех ребят тогда выжила она, я и еще двое. Мы вчетвером встретили рассвет. Ты себе не представляешь, Лена, какой он был страшный. Красное зарево, кровавое, оно пульсировало, подобно крови, а потом вспыхнуло оранжево–жёлтым, залило всё вокруг светом, но от этого света тени стали ещё чернее. Мы тогда сидели, прижавшись друг к другу, грелись, молчали, дрожали, но улыбались. Это был оскал, знаешь, такой звериный, жадный до жизни оскал… Тебе не понять этого, Лена. Это нечто другое, это не та любовь, которая между нами с тобой… Если ты пережил что–то страшное, стоял на границе жизни, то те, кто был с тобой рядом, видел твой страх, боялся сам, становятся как будто родные что ли… Иногда с ними вообще больше не хочется видеться, потому что они напоминают тебе о самом страшном… Но бывает и по–другому: увидишься и хочется быть рядом, разговаривать, как будто половину своей души встретил… Потом мы опять расстались с Татьяной, а в сорок шестом моя мама получила письмо. Таня запомнила мой адрес, написала… Ей нужна была моя помощь, я не отказался. Это дружба, Лена. А ты уж себе надумала…
Если бы о том, что это было, спросили саму Таню, она бы ответила по–другому. Но это тогда. Сейчас же женщина надёжно прятала свою тайну, улыбалась, встречая Юрку, улыбалась, прощаясь с ним. Ловила каждый его взгляд, запоминала движения, то, как он сносил её во дворик на руках, как укрывал её ноги покрывалом. Она его любила той настоящей, женской любовью, какая даётся свыше, но отказалась от Юрия, уступила, понимая, что с ней у него нет будущего. Может, лучше бы он вообще не приезжал, но пока Таня не могла так отпустить его. Уйдёт он, и ей жить не зачем будет…
— Не бывает такого между мужчиной и женщиной, Юра! Знаю я эти оправдания! Не ври мне, просто скажи, как есть, скажи, что ты её любишь! — Лена не верила не единому слову. Муж просто пудрит ей мозги!
— Да, Юр, ну что уж тут теперь… Лена ранимый, чувствительный человек, зачем ты её мучаешь? — встряла в их ссору Рита. — Неужели вы, мужики, все такие трусы?! Ну скажи, как есть! Что ты юлишь? Помощь ей нужна была? А может просто мужчин на неё не хватило, вот она про тебя и вспомнила?
Юрик вскочил, сжал кулаки. Уткнувшись в дверной косяк, тихо плакала Ольга Борисовна. Мужчина схватил Риту за локоть, другой рукой поволок за собой жену.
У двери в соседнюю комнату остановился, кашлянул, потом осторожно открыл и затолкал женщин внутрь.
Минимум мебели, большая кровать с металлическим подголовником накрыта покрывалом. На полках стоят книги. Полки прибиты низко. Очень низко, как будто для карлика. На полу нет паласа, коврика, паркет как будто расцарапан чем–то, по нему легли извивающиеся полосы.
У окна Лена заметила стол, на котором в вазе пышным облаком расцветали незабудки. У стола сидела женщина. Лена сразу узнала её, та самая, с фотографии. Женщина обернулась, испуганно сжала воротничок кофты.
— Таня, ты не спишь? Мы тебя разбудили? — Юра заботливо поправил плед на ногах женщины, потом развернул сидящую к гостьям.
Таня, ещё молодая, но уже с проседью в коротких, вьющихся волосах, с изрытым оспинами лицом и худыми руками, выпрямилась в своем кресле.
— Таня инвалид, ноги совсем не работают. Я помогаю ей и её матери, — спокойно сказал Юра, отпустил руку жены.
Лена вдруг почувствовала себя неловко в своем бархатном платье, стянула с руки браслет, отвела взгляд. Нарядилась, как кукла, хотела с соперницей потягаться. Выиграла, наверное…
Повисло неловкое, тягостное молчание. Потом Лена прошептала:
— Почему ты не сказал сразу? Врал про командировки, скрывал письма. И мать твоя ничего не рассказывала. Вы просто жили своей, отдельной жизнью, отделившись от меня… Я, что, не человек? Ты думаешь, я бы не поняла?
— Ты ревнуешь меня ко всем другим женщинам, Лена. Это тяжело, это выматывает, заставляет меня как будто постоянно доказывать тебе свою любовь. Но я однажды выбрал тебя, мы решили стать семьёй, ты просто не имеешь права сомневаться во мне! Это обидно. Узнав про Татьяну, ты бы закатила истерику, запретила бы мне к ней ездить, а я так не могу… Может быть, надо было сразу тебе всё рассказать, но я испугался.
Таня, поняв, кто перед ней, отвела глаза. Юрку она любила, что уж тут скрывать, Елена почувствовала верно, но лишь наполовину! Татьяна никогда бы не позволила себе приковать Юрия к своему непослушному, наполовину уснувшему телу. Он просто приезжал, они разговаривали, он выносил её на улицу, сажал на скамейку, приносил букет цветов, а потом читал стихи. Но когда–то это всё должно было закончиться, и вот, видимо, настало время Юрке уйти навсегда.
Татьяна, подкатив кресло чуть вперед, снизу вверх взглянула на Лену. Та была хорошенькой, Юра выбрал красавицу, не прогадал.
— Елена, вы простите меня, это я во всём виновата, я никак не могла отпустить Юру, я первая написала ему… Юр, вы, наверное, езжайте домой. Я сама справлюсь…
Ольга Борисовна закрыла за ними дверь, потом следила из окошка, как супруги и Рита идут по улице.
Они молчали и смотрели в разные стороны. Они теперь как будто не вместе, между ними каменная стена, крепкая, без единой трещины…
Рита шла следом. Весь запал в ней пропал, стало как–то муторно, тяжело на душе.
Также молча ехали в электричке, потом сидели в автобусе…
Приехав домой, Лена пошла на кухню, гремела чайником, по дому поплыл аромат кофе. Но напиток, густой, крепкий убежал из турки на белую эмаль плиты, застыл там неровным, коричнево–черным пятном. Лена устало вздохнула, отвернулась. Она как будто была опять маленькой девочкой, и было неловко от того, что подглядела, как целуются старшеклассники. Красивое платье опять убрано в шкаф, браслет лежит в шкатулке, а письма с кусочками фотографии спрятаны на прежнем месте.
Пришел на кухню Юра, сел рядом с женой.
— Лен, прости меня. Зря я всё скрывал, не стоило. Ты себя накрутила, разволновалась, а я ведь люблю тебя, слышишь, глупенькая?! Люблю и никого другого мне не надо! Таня — это другое, это товарищ, близкий человек. Ты не запретишь мне навещать её? Сядь, я расскажу тебе немного о ней, о том, что нас связывает. Можно?
Лена кивнула, хотя видела, как Татьяна смотрела на её мужа. Это не взгляд друга….
Они сидели в темной комнате, Юра рассказывал, Лена молчала. Он не видел, но по её лицу катились слёзы. То ли стыдно было, то ли радостно от того, что не сбылось то, что она себе навоображала. Юра её, только её и больше ничей, они – это отдельная вселенная, и она существует по своим правилам, законам. В этой вселенной есть ещё другие люди, они вращаются вместе с ними, но никогда не станут центром существования…
— Ты разрешишь мне и дальше навещать Таню? Если скажешь, что нет, я приму это твое решение. Лен, мне, правда, жаль, что так всё вышло. Я научусь тебе доверять, дай мне ещё один шанс.
Женщина, молча кивнула. Ей тоже уже давно пора доверять мужу, его любви, тому, что их с ним жизнь связана не только этой квартирой и общей кухней. У них одна судьба, и это трудно разрушить…
В следующий раз Юра и Лена приехали навестить Татьяну вместе. Лена долго стояла в прихожей, не решалась зайти, но Ольга Борисовна заговорила её, позвала помогать на кухне, потом вместе пили чай и о чём–то разговаривали…
Вечером, улучив момент, Таня осталась с Еленой наедине, они долго разговаривали. Лена тогда поняла, насколько взрослее неё Татьяна, хотя по годам разницы большой не было. Таня как будто уже прожила большую часть своей жизни, многое знает, чувствует.
Татьяна же завидовала Лениной красоте и молодости, завидовала тому пути, который они пройдут с Юрой. Но мешать она им не будет. Юра её, Таню, не любит, он просто жалеет её. Но на жалости нельзя строить семью. Пусть будет дружба, теплая, нежная, сильная и стойкая, пусть будут эти приезды Юры с женой, пусть течёт, как должно, жизнь. На зря тогда Юра и Таня дожили до рассвета, им дано было шагать дальше, радоваться и страдать, улыбаться и встретить еще сотни рассветов, вспоминая тепло рук друг друга. Это самое ценное, что есть на Земле – жизнь…
Лена потом поймёт, что такое главный в жизни рассвет, и как он роднит людей, потом, когда в больнице будут бороться за жизнь её новорожденного ребенка, а она ничем не сможет помочь, только ждать в палате вместе с другими матерями. С ними она будет дружить всю жизнь, потому что у них на четверых был один алый, тревожный рассвет…
