— Ты понимаешь, что у тебя холодильник пустой третий день? — голос Игоря звучал ровно, но в нём звенел металл. Он стоял, не снимая куртки, как будто боялся стать частью этой кухни — тоскливой, с облупленными краями и запахом сырости.
Таня молчала. Сидела на табурете, обхватив колени руками, и смотрела, как солнечный луч ползёт по потрескавшейся плитке на полу. Было утро, суббота, а по ощущениям — ноябрь. Не по погоде, а внутри. Каждое слово, каждое движение давались с усилием.
— Я не понимаю, как можно так жить, — продолжал он, заглядывая в кастрюли на плите, надеясь, что там окажется борщ. — Ты вообще ешь?
Она пожала плечами. Это был честный ответ. Иногда — да. Иногда — нет. Всё как у людей. Просто в ней будто сломался механизм, отвечающий за голод и вкус.
Игорь был братом. Родным. Раз в месяц он приходил с проверкой, как в детстве — когда мама отправляла его убедиться, не порезалась ли она ножом, не заснула ли в ванной. Только теперь мамы не было. И Таня жила как в аквариуме, в котором кончился кислород, но вода всё ещё прозрачная.
— Я куплю тебе продуктов, — сказал он, как приговор. — И мясо, и кашу какую-нибудь. Суп сваришь. Обязательно, слышишь?
Таня кивнула. Как на похоронах. Не из упрямства — просто сил спорить не было. В груди было пусто, как в морозильной камере, давно отключённой от сети.
Он ушёл через двадцать минут, оставив на столе пакет с покупками и запах — одеколон и чужие слова. «Возьми себя в руки». «Надо как-то жить дальше». «Всё у тебя будет».
Когда дверь закрылась, Таня встала и вытащила из пакета всё. Разложила аккуратно на столе. Помидоры, макароны, масло, молоко. Курица. Мясо выглядело свежим, даже сочным. Она открыла окно и выбросила курицу. Потом закрыла окно, медленно. Остальное убрала в холодильник. Не из вредности — просто ей было стыдно, что мясо выглядит лучше, чем она себя чувствует.
Она работала удалённо — бухгалтером в фирме, которую ни разу не видела. Всё её общение с коллегами сводилось к сухим письмам в почте и таблицам, которые обновлялись сами по себе. В таблицах было всё логично: приходы, расходы, акты сверок. Столбцы выстраивались ровно, формулы не ошибались. Можно было почти поверить, что жизнь тоже поддаётся балансировке, что если достаточно старательно складывать и вычитать, то минус превратится в плюс. Но в жизни ничего не сходилось. Там были потери, которых нельзя было учесть, и сальдо всегда шло в минус.
В понедельник ей позвонили с незнакомого номера. Голос был женский, чёткий:
— Вы Татьяна Викторовна?
— Да.
— Это приют для животных «Кот и точка». Вы подавали заявку на волонтерство?
Таня замолчала. Её пальцы нащупали на столе хлебную крошку и начали её катать, будто хотели размять застывшую в теле тревогу.
— Подавала, — выдохнула она. — Давно. Наверное, месяц назад.
— Нам как раз нужны руки. Особенно по выходным. У нас сорок пять кошек.
В субботу она пришла. Маленький домик на окраине, запах йода, шерсти, кормов и ещё чего-то тёплого, почти домашнего. Женщина в халате махнула рукой:
— Разувайтесь, руки мойте. Там котята, тут больные, а тут — старички. Работы много.
Один кот, полосатый и с выщербленным ухом, всё время смотрел ей в глаза. Таня присела и провела пальцами по его спине. Тёплый. Мягкий. Настоящий. Пах котом, пылью, упрямой жизнью.
Он запрыгнул к ней на колени и остался. Женщина в халате удивлённо хмыкнула:
— Хасан не всех подпускает. А тебя выбрал.
Через час Таня мыла миски, вытирала пол, меняла подстилки. Спина ныла, руки чесались, волосы прилипали к вискам, но внутри впервые за месяцы появилось что-то вроде живого жара. Она словно вспомнила, как это — быть телом, а не только мыслью.
— Приходи завтра, если сможешь, — сказала женщина.
— Приду, — сказала Таня. И знала, что не врёт. Даже если придётся ехать на двух автобусах и идти потом через грязную тропу — она придёт.
Через месяц она взяла Хасана к себе. Он долго осматривал квартиру, потом запрыгнул на диван и свернулся клубком. Игорь снова пришёл — принёс сухой корм, игрушку с перьями.
— Нормально, — сказал он, почесав кота. — Всё как у людей.
Таня улыбнулась. Потом, позже, она купила цветы на подоконник — простые, живые, которые тянулись к свету. Новые шторы — не дорогие, но с мягким рисунком, как в детстве у бабушки. Она долго выбирала их в магазине, сравнивая фактуры, как будто от этого зависело что-то важное. Наконец — простыню без пятен, чистую, хрустящую, пахнущую стиральным порошком с запахом весеннего утра. А ещё начала печь хлеб. Просто так. Чтобы в доме пахло чем-то, кроме одиночества. Тесто она месила руками, как будто вкладывая в него то, что не могла сказать вслух.
Иногда она ещё просыпалась с комком в горле. Иногда смотрела в потолок и думала, что ничего не меняется. В такие утра хотелось снова спрятаться под одеяло, выключить телефон и забыть, что снаружи кто-то дышит. Но теперь в углу стояла когтеточка, аккуратно обмотанная сизалем, рядом валялась мятая мышка из тряпки. А на коленях урчало что-то живое, тёплое и настоящее. И жизнь снова казалась хоть и трещащей, но настоящей. Такой, в которой всё не идеально, но в которой есть за что держаться.
