Настя привалилась спиной к перегородке, согнув ногу, упёрлась в нее.
Она торговала. Прохладным весенним днем стояла за рыночным прилавком в ожидании покупателей. Торговля сегодня шла плохо, а значит и зарплата будет ниже.
– О-ох! Знала б, осталась бы дома с Люськой. Нече и идти было, – за соседним прилавком стояла Галина, женщина лет средних, разведённая мать двоих детей.
– Как Люська-то? – интересовалась Настя.
Пятилетняя дочка Галины частенько бывала тут, на рынке, с матерью, но в последние дни болела.
–Нормально. Отсидится чуток, да в садик отправлю. Лишь бы… Лишь бы Кольку мне не заразила.
– Так, а чё у нее?
–Аа, – отмахнулась Галина, – Простыла, видать.
Она задрала рукава, зачем-то осмотрела свои руки.
Настя вздохнула. Хошь не хошь, а стоять надо. Уж лучше здесь, чем в литейном цеху, где работала она совсем недавно стерженщицей.
Раньше и она, как Люська, бегала тут возле матери. А мать говорила тогда:
– Не приведи Господи тебе жизни такой, как у меня. Не-ет… Ты у меня торговать не будешь, костьми лягу – выучу…
Мама откладывала деньги на учебу и жизнь дочери. Правда, натурой она была щедрой, накопления шли туго, но кое-что скопить удавалось. На книжке…
Сгорела мать за одно лето. В мае начала маяться животом, а уже к августу ее вернули из больницы –врачи тут были бессильны. Ходила за ней дочь. Настя закончила тогда только девять классов.
Жили они в двухэтажном оштукатуренном белёном бараке на первом этаже возле трамвайной линии.
Когда-то кто-то придумал для жителей первого этажа проделать в окнах двери и пристроить деревянный настил. А настил народ уж каждый обносил досками сам.
Доски почернели от времени, каждый изощрялся, как мог. Утепляли образовавшиеся самодельные лоджии старыми одеялами, стекловатой, фанерой. Хранили там картошку и всякую утварь.
Теперь в комнатах первого этажа было темновато, но образовалась дополнительная холодная жилплощадь, которая для людей была тогда в приоритете.
Посреди улицы, перед окнами комнаты, которую занимали мама с Настей, по рельсам со шпалами, присыпанными щебенкой и поросшими травкой, громыхал старенький красно-желтый трамвай. Настя лежала на громоздком продавленном кожаном диване, подаренном кем-то матери по старости, перпендикулярно материнской койке и смотрела то за окно, где за цветущими гранями, которые так любила мама, неслась жизнь, то на бледное лицо матери. Мама угасала, и как жить без мамы, Настя ещё не придумала.
Все казалось, что кончится этот период, и начнется другой. Она проверяла школьные принадлежности, собираясь идти в десятый класс и переживала за невыкопанную картошку – картошку могли украсть.
Вода у них из крана бежала рыжая. За питьевой водой бегали на чугунную, гремящую рукоятью, колонку, где порой выстраивались в очередь.
Вот однажды и вернулась шестнадцатилетняя Настя с колодца домой к уже умершей матери.
Хоронить помогла двоюродная сестра матери – тетка. Приехала из Актюбинска, недовольная свалившимися на голову проблемами, задерганная и раздраженная.
Настя зажалась, отмалчивалась, полностью подчинилась командам тетки. Тетка после похорон помогла выкопать и продать картошку и забрала двоюродную племянницу с собой, в Актюбинск. Настя пошла там в десятый класс и проучилась до конца зимы.
Она уж попривыкла к грубости тетки, понимала, что не от вредности она такая, скорей всего, а от невероятной нужды, в которой жила сама с детьми и пьющим мужем.
А потом Настя приехала домой, вступать в наследство, да к тётке и не вернулась. Часть денег, накопленных матерью, пришлось отослать тётке – за похороны и расходы. Та вела подсчёты.
Десятилетку Настя закончила в своей родной школе, помогла ей с восстановлением Мария Семёновна, ее учительница.
Она ж и устроила ее по окончании школы в литейный. Но Настя проработала там до весны, а потом ушла на место матери – торговать на рынок кондитерскими изделиями и водой.
Позвали, она и ушла. Здесь было много знакомых, родных лиц, рынок был рядом с домом, продавцы по мелочи угощали друг друга – голодным не останешься, да и зарплата, хоть и плавающая, но выходила порой поболе, чем на заводе.
Она сама на вторую весну взяла лопату и направилась на их с мамой задеревеневший уже картофельный участок. На рынке ей просто так подарил сосед-армянин два ведра садочной картошки.
Она копала, отваливала один за другим тяжелые пласты и комья, разбивала их ребром лопаты. Мозоли появились быстро, скрипела пыль на зубах, но Настя упорно копала землю, переворачивала пласты, мысленно разговаривая с мамой.
– Видишь, мам, я справляюсь. Посажу картошку… Вот увидишь…
С мамой мысленно разговаривала она часто. Любимая подружка Зина поступила в институт. Приезжала лишь один раз – зимой, заряженная жизнью другой, студенческой и счастливой, показывала стройотрядовские фотки, рассказывала о преподавателях и о сокурснике, с которым уж завязывались отношения.
А Настя понимала, что если б жива была мама, и она б сейчас была там. Раз Зинка поступила, значит она б уж точно прошла –училась она всегда хорошо.
От этого становилось грустно, но все Зинины каникулы Настя все равно тянулась к подруге – хоть глотнуть каплю мечты.
Вот и сейчас, когда торговля не шла, она опять думала о подруге. Летом Зина должна была ехать вожатой на море, а потом в стройотряд…
А Насте все лето стоять тут, за этим прилавком, и в жару, и в дождь с утра и до пяти. А потом плестись домой, окучивать картошку, готовить ужин на общей кухне, слушая пьяную болтовню соседа дяди Пети и ворчание жены его – тетки Аглаи.
– Замуж тебе надо, Настасья. Ох, пора… Засидишься, девка…
– Так мне только восемнадцать, тёть Аглай. Успею… , – у ног Насти тёрся рыжий котяра соседей.
–Замуж, замуж! Все мысли у вас, у дур, туда, – ворчал дядя Петя, – А мы, мужики, ярмо на шею себе вешаем…
– Сиди уж… Кто тут ярмо-то? – затыкала его жена, а потом к Насте, – Смотрю на тебя и думаю: ты как царевна в замке. Сидишь тут за трамвайными путями, досками пристройки отгорожена. И где там бродит твой принц?
– Царевич, тёть Аглай. У царевен –царечичи.
– Да хошь царевич, хошь королевич, хоть Иван-дурак. Лишь бы человек хороший… Хошь бы на танцы сбегала.
– Не-е… Не хочется. Да и не в чем мне. И мама не хотела…
– Вот и говорю: засидишься в девках-то.
А этой весной стало совсем грустно. Зима оправдывала одиночество, а сейчас, когда все расцветало, когда заголубело небо, вдруг захотелось, глядя на него, плакать.
– Гляньте-ка! Опять этот пёс пришел. И где ходил только столько времени?
За углом постройки, в арочном переходе рынка у серой стены сидел пёс. Напоминал он немецкую овчарку, был, явно, бездомен и голоден.
Шерсть на животе его висела, слипшаяся от грязи, хвост был похож на старую тряпку.
На лбу его образовалась глубокая вертикальная складка, оттого взгляд его был невероятно безнадежно-жалостливым.
Настя взяла кое-что из съестного, направилась к собаке.
– Присмотрите, тетя Галь.
– Стой! Стой! Настя, лишайный он. Тогда уж был лишайным, а теперь…
–Лишайный? – Настя оглянулась, – Ну, я ж его не буду трогать, покормлю только…
Галина махнула рукой. Не сказала она, что у дочки лишай, а не простуда. И вот как раз тоже кормила этого пса.
Настя подошла к собаке ближе, присмотрелась. Да уж… На холке пса проблеск в шерсти. Точно – лишай.
Она положила кусок курицы и булку в метре от пса, но пёс посмотрел на еду равнодушно, с места не встал. Так и сидел, привалившись боком к стене.
– Ты чего, дружок? Это же еда. А тебе точно нужно подкрепиться.
Пёс был настолько безобидным, что Настя подобрала еду и положила прямо перед ним, а когда тот опять не притронулся, подняла кусок курицы к его морде.
– Понюхай вот. Это же мясо…
И тогда пёс вдруг понял, что ему предлагают поесть. Он взял в зубы курицу, прилёг, прижал кусок лапой и начал есть. Ел спокойно, медленно, слегка косясь на Настю.
– Лишай у тебя, друг. Наверное, гоняют батогами все, да? Так ведь можно людей понять, чего уж…
Про батоги Настя была права. На следующий день увидела, как пёс, поджав хвост, удирает от мальчишек, обкидывающих его камнями. Он даже не лаял.
С чего вдруг ее так заинтересовал бродячий старый пёс? Она и сама бы себе не могла объяснить. Может нерастраченная ласка и любовь рвалась наружу…
– Мам, там пёс несчастный. Жалко его, – привычно мысленно говорила с мамой.
А через некоторое время Настя нашла место, где обитает пёс. Пошла за ним и обнаружила лаз под поваленным кустарником возле забора с колючей проволокой. Вероятно, пёс сделал подкоп. Подступиться к лазу человеку было возможно, только если убрать поваленные тут деревья.
За этим забором находился старый военный госпиталь. Он то работал, то закрывался. О нем мало что было известно гражданским жителям. Это была территория военных.
А Настя всё думала, что пёс разнесет свой лишай и на военных. Вот ведь…
Но зря она переживала за других. Через пару недель обнаружила она лишай у себя. Сначала на маленькое пятнышко на запястье левой руки и не обратила внимания, а как поняла – испугалась. Она ж торгует продуктами…
Говорить на рынке об этом никому от испуга не стала, а в больницу пошла с жалобами на спину. Спина после картофельного поля, и правда, беспокоила сильно.
Пятна, коих было уже несколько промывала марганцовкой и прижигала то перекисью, то йодом. Как-то в детстве подцепила она лишай – нашли с девчонками котят в подвале, нянчились… Тогда мама прижгла ей пятно на ноге уксусом. Настя взвыла от боли, но зато теперь нужно было просто подлечить ожог – болезнь прошла быстро.
А сейчас она никак не могла решиться на такой эксперимент.
Особых дел у нее в эти «больничные дни» не было. И оттого она все думала о собаке.
Она-то вот сама лечится, и то не столь быстро все проходит, а пса не лечит никто. А теперь никто и не подкармливает.
И ноги сами понесли к рынку, к лазу, к забору… Она несла косточки и котлеты. Настя даже покричала возле забора.
– Дружок! Э-эй! Дружок, ты где?
Пса не нашла, но когда шла обратно вдруг увидела его на другой стороне улицы, на холмистом пустыре.
Спеша, чуть ли не рискуя попасть под колеса машин, Настя перебежала дорогу и направилась к собаке.
– Эй! Дружок! Привет… Иди сюда.
Пёс застыл, посмотрел в ее сторону и неспеша пошел навстречу.
Настя присела на корточки, смотрела, как он ест.
– Слушай, а болячка твоя стала больше. Лечиться надо… Надо… Пошли! – она звала его с собой.
Пёс как будто б понял, побрел следом. Порой он отставал. Тогда Настя возвращалась, звала его опять. Пёс прихрамывал, шел понуро, оглядывался на оставленный свой лаз.
Они подошли к дому.
–Тихо только, понял… Я не одна живу, – шептала девушка.
И пёс, как будто, понял опять. Он ещё ниже опустил голову, проскользнул от входной двери в открытую для него дверь ее комнаты. Там пес остановился, стал обнюхивать дорожку, обувь у двери. Пахнуло псиной, Настя нахмурились.
– Ну, вот что. Иди-ка ты на лоджию. Она большая… А ну… Искупать бы тебя, но где уж тут…
Соседки тети Аглаи сейчас в квартире не было – уехала в деревню к родне. Дядя Петя отсутствие жены отмечал по-своему. Из комнаты не выходил.
Настя достала старое покрывало, которое собиралась выбросить, расстелила на деревянном настиле лоджии – пристройки.
Она удивлялась, как понимает ее новый друг. Пёс безропотно зашёл на лоджию, огляделся, немного потеряно покружился на месте, устраиваясь, а потом улёгся, положил голову на лапу, посмотрел на новую хозяйку снизу вверх, как бы спрашивая – «Так?»
– Да! Так и лежи. А я… Я сейчас.
Настя закружилась. Нашла резиновые перчатки, ножницы, марганцовку, перекись… Ох! Вряд ли пёс ее допустит, – думала. Ему б намордник… Но намордника не было.
Она аккуратно перешагнула пса, тот смотрел на нее вопросительно, даже вскочил на ноги.
– Ложись, – она уже стояла за ним.
И пёс лег.
– Господи, какой ты умный, Дружок. Буду звать тебя Дружок, ладно? А ну-ка…
Настя аккуратно начала остригать шерсть вокруг собачьей болячки. Странно, но пёс не рванулся, как будто процедура эта была для него ежедневным ритуалом. Он даже прикрыл глаза, лежал абсолютно спокойно.
Хуже было Анастасии. От запаха ее тошнило, рана вызывала брезгливость, но она смотрела на чёрную морду спокойного пса и ей становилось стыдно. Она пересиливала себя и продолжала.
Шерсти остригла много, рядом уже лежала гора. Теперь –густая марганцовка на рану.
–Держись, дружок. Это лекарство….
Пёс немного напрягся от прикосновений к ране, даже рыкнул, тряхнул головой, но на ноги не вскочил. А вот от перекиси заметался, закружился, потом уселся, пытаясь почесать рану задней лапой.
– Нет! Нельзя! Нельзя! – и опять он послушал, не почесал, а лишь покрутился ещё чуток, рыча, толкая Настю на узком пространстве.
– Пройдет, сейчас пройдет, – Настя вжалась в стену, шептала, успокаивая больше себя, чем собаку. Было страшновато.
Но пёс успокоился, присел, ещё попытался достать рану лапой, и опять, услышав окрик – не тронул. Был он сейчас стриженный с одной стороны холки, выглядел совсем несуразно.
– Ясно. Надо тебя перевязывать, иначе раздерешь. Я подумаю… , – она собрала шерсть, – А сейчас молока тебе принесу. Сидеть! – и пёс сел. Настя уже в дверях оглянулась, – Ложись! – но пёс не пошевельнулся, – Лежать! – исправилась, и пёс лег, – Ого! Да ты, видать, учёный. Во даёшь…
Шерсть, наверное, нужно было сжечь. Но Настя просто отнесла ее на мусорку. Заразиться, подхватить очередные болячки, она боялась, но сейчас спасение этого несчастного пса стало для нее важнее.
Весь вечер Настя занималась псом. Она принесла на лоджию таз воды, пыталась обмыть его. Пёс был довольно послушен, вот только вымыть в маленьком тазу его было невозможно, да и места здесь было мало.
Но Настя была довольна и этим. Пока мыла лапы, обнаружила на передней лапе ещё рану и нагноение, обработала. Пёс постанывал, делал вид, что кусается, но только тыкался мордой о ее руки.
Она осмелела. Поняла, что пёс совершенно безобиден, умён и терпелив. За этот день она так замучила его, что он отвернулся мордой в угол лоджии и делал вид, что спит, хоть и косился на свою «мучительницу», как только открывала она дверь.
– Спишь, ну, спи-спи. Хватит на сегодня.
Утром Настю разбудил звук скрежета на лоджии – пёс просился на улицу.
– Чего? О… Так ведь шесть утра… Ну, Дружо-ок…
Гуляли вместе по пустым весенним улицам ещё не проснувшегося города.
– Мы вылечимся, дружок! Вот увидишь!
И непонятно почему, Настя подумала о маме. Маму не вылечила, так хоть …
Что-то было во взгляде собаки благодарное и щемящее душу. И Настя уж поняла, что они не расстанутся.
Тетя Аглая, соседка, вернулась. Она ворчала, предрекала всем заразу, но Настя стояла на своем – пёс будет жить у нее.
Дружок как будто понимал, что его присутствие здесь нравится не всем, он вел себя тихо, никогда не лаял, лишь скреб когтями по двери лоджии, когда звал хозяйку.
Болезнь они победили. С горем пополам, но победили. У Насти прошло почти все, можно было выходить на работу, да и у Дружка все шло к поправке.
Как-то утром Настя выпустила его одного, и он ушел часа на три, но вернулся. Теперь она за него не боялась – дорогу домой пёс знал. Только где бродил столько времени, было непонятно.
Теперь и на рынке Дружок был рядом.
– Вот, нашла себе сокровище! Дитя завела. Ох, Настя, делать тебе нечего. Лучше б женихов искала, – журила ее тетя Галя.
– А у меня есть! Вон лежит. Чем не жених?
– Ага, этого жениха ещё промормить надо. Здоровый же…
Весна уже играла солнечными лучами мая. Пёс поправился, шерстью затягивалась рана. Настя приобрела поводок и намордник, в трамвае они поехали к местной реке.
Насмеялась, глядя, как обрадовался Дружок воде, как носился по берегу, сначала несмело, а потом все ж бултыхнулся и поплыл. Она бросала на глубину палку, а он плавал за ней, приносил, обдавая ворохом брызг, отряхивался, а она с визгом отбегала.
– Настя! Тут вчера собаку твою искали, Дружка, – на рынке пса уже многие знали хорошо.
– Кто?
–Женщина какая-то немолодая. По всем описаниям – он. Твой пёс. Может опять придет.
Женщина появилась во второй половине дня. Светлый плащ, платок, миловидная и грустная.
– Здравствуйте! Вы – Настя? Мне сказали у вас живёт собака…
– Да, – Настя огляделась, Дружка рядом не было. Он частенько гулял сам по себе.
– Простите, может это и ошибка. Может не та собака. Но … Я вот решила поискать. Собака пропала у сына. Он тут, в госпитале лежит. Афганец. Они – боевой расчет, понимаете? Вместе многое прошли. Ранение у него было серьезное. Нам уж не до чего было. Так случилось, что его собаку сержант сюда привозил, ну, чтоб порадовать сына, а она сбежала. Только не здесь, в двух кварталах отсюда. Это было давно, ещё в январе. А теперь Саша, как помешался: утверждает, что видит своего пса из окон госпиталя. Вот как на костыли встал, так и сходит с ума… А мне уезжать уж завтра…
–Ох, он где-то здесь, – озиралась Настя.
–Так ведь я в глаза ее не видела. То есть его. Все равно не узнаю: он– не он. Зовут – Грей.
– Грей? Как же быть?
– Настя, напишите, где искать Вас. Я уеду, а сын, когда выйдет из госпиталя сам Вас найдет. Посмотрит, его ли это Грей у вас. Лично я не верю, что его это собака, не тут же потерялась. Да и он даже когда тяжёлый был всё бредил: «Грей, Грей…» Вот и сейчас ищет. Просто беда…
Настя адрес написала. Да, странная история. И вполне похожая на правду – Настя видела лаз именно под забором госпиталя.
Ко псу она привыкла и расставаться совсем не хотела. Поэтому сначала заволновалась. Но время шло, за собакой никто не являлся. И она забыла об этом.
Лето выдалось прохладным. То и дело шли дожди. Теперь Дружок был полноправным хозяином в ее комнате. Он лежал возле кожаного дивана, а она подсовывала под него ноги.
Однажды он стал ее героем. Они в тот день возвращались с реки, уже стемнело. В подворотне какие-то подвыпившие парни решили подшутить: не пускали Настю пройти, начали хватать за руки.
Только грозный рык собаки и остановил их. Ох, Дружок, был зол тогда. Не отставал от парней, бежал следом, лаял, пока Настя не позвала его.
– Дружок, ну, хватит уже. Ко мне!
Дядя Петя и тетка Аглая тоже подружились с ним. Аглая поворчала, но видя, что пёс воспитанный и особых хлопот не причиняет, смирилась.
– Я не видывала таких собак, Насть. Надо ж, какой смышленый.
Особая дружба завязалась у них с рыжим Барсиком. Не сразу, но постепенно кот привык, и теперь уж спал прямо на спине собаки.
Дружок умел приносить тапки. Причем разбирал, где –чьи. Они так развлекались: оставляли тапки в прихожей и каждый по очереди давал команду –тапки принести. Пёс нес именно тапку хозяина, бежал за второй. Они перемешивали, прятали их, но пёс находил все верно.
Однажды, в июльский понедельник, в Настин выходной. Они вот также все трое крутились на кухне.
Дружок лежал в дверях, дремал. Рядом спал кот.
И вдруг пёс вскочил на ноги, прислушался и закружился по кухне, чуть не сбивая с ног тётку Аглаю, пугая кота.
– Дружок! Ты чего?
Такое поведение ему было совсем не свойственно. Дружок рванул к двери, заскулил и залаял. Настя всего один раз и слышала его лай, тогда –в подворотне, а тут…
– На улицу? Зачем? Что там? Ну, ступай…
Она открыла дверь, глянула в окно: пёс бежал сломя голову параллельно путям трамвая.
– Я не знаю, что с ним, – развела Настя руками.
– Почуял чего-то, – кивнула тетя Аглая, – Погодь. Вернётся, чай.
Бежать и искать его было бесполезно. И Настя вернулась к своим делам, решила ждать.
И вскоре Дружок вернулся. Он крутил хвостом, суетился, ушла грустинка из его глаз.
Он вернулся не один. Следом за ним на костылях ловко поднимался парень в коричневом свитере и спортивных штанах. Дружок привел его к дверям Насти.
– Здравствуйте, – голос мягкий, – Вы – Настя?
– Да. Да проходите, – Настя звала гостя на кухню, он присел, сложил костыли, одной рукой держал их, другой гладил пса по морде.
А Дружок просто млел, он жался к парню, тёрся о его штаны носом, трогал лапой.
– Спасибо Вам за Грея. Я … Я не знаю, как и благодарить. Он ведь всю зиму, считай меня прождал, так сгинуть мог…
– Ох, Вы не представляете, каким его Настя сюда привела. Приволокла, считай. Худой, лишайный… Это она его выходила.
Парень посмотрел исподлобья.
– Спасибо Вам, Настя.
– Вы его заберёте?
– Да мне ещё некуда. Я в госпитале лежу. Вот только сегодня и выпросился к Вам. Еле отпустили. Строго у нас. Вы не против, если Грей ещё у вас поживет? А, Насть?
– Да Вы что! Конечно…
А потом они прошли в комнату. Настя почувствовала, что возвращаться Саше в госпиталь совсем не хочется, они разговорились.
Оказалось, что Грей – герой. Минно-розыскной пес. Вытаскивал бойцов из подорванной машины. Вытащил и его, своего хозяина ефрейтора Гришина Александра.
– Если б не Грей…
На улице по рельсам со шпалами, присыпанными щебенкой и поросшими травкой, громыхал старенький красно-желтый трамвай. Глухо доносились из длинного коридора, сквозь обитую одеялом дверь, голоса соседей, звук радио и кастрюль на кухне. А они все не могли наговориться.
– Мам, а как тебе этот Саша? – смотрела Настя на портрет на стене.
Теперь Настя и сама приводила Грея- Дружка на КПП госпиталя для встреч с Сашей. Грей от радости колошматил хвостом по своим бокам. А Саша на Настю смотрел куда больше, чем на своего пса.
– У нас лишай был с Греем один на двоих, – как-то рассказывая смеялась Настя.
– Вот и я у вас буду один на двоих, – проронил невзначай Саша.
А на рынке уж заметили тоже.
– Цветешь, Настасья! Это ж надо! Подобрала блохастого лишайного пса, а оказалось – нашла любовь
– Ну, какая любовь, тёть Галь…
– Любовь, любовь! Че, по тебе не видно что ли?
Настя с Греем ждали выписки Александра, копали картошку. Вернее, копала Настя, а Грей валялся рядом в траве.
– Лентяй ты, Грей-дружок! Хоть и герой…
Сашу отпустили ненадолго к ней домой.
– Насть, меня выпишут скоро, – Саша опирался уже на палку, –Потом – отпуск. Домой отпускают долечиваться. А я никуда уезжать не хочу. Догадываешься почему?
– Почему? – Настя опустила глаза. Ответ она знала, но хотелось услышать его от Саши.
– Потому что Грей здесь нашел мою Ассоль. Люблю я тебя. И Грей тоже… Помощник из меня плохой, правда. Вот и картошку выкопать не помог. Но … Насть, замуж пойдешь за нас?
– За вас? – Настя смеялась.
–За нас. Грей же тебя нашел. Значит и он причастен…
Настя потрепала по холке Грея.
– Ну, это кто кого нашел. Возможно, это я вас нашла… , – улыбалась Настя.
