Алина стояла у зеркала и в тысячный раз поправляла прядь, упрямо выбивавшуюся из идеальной укладки. Все внутри дрожало — не от страха, нет. От ожидания чего-то… нового. Её не трясло от волнения перед очередной скучной конференцией, таких в её жизни было больше, чем романтических встреч. Она давно привыкла быть «девушкой из высшей лиги»: успешной, собранной, резкой, иногда — неприступной. И ни разу — ранимой.
Внизу уже гудел вечерний Милан — город, который Алина выбрала не за архитектуру, а за ритм. Здесь никто не задаёт лишних вопросов, не заглядывает в душу без разрешения и не настаивает на утреннем кофе вместе. Только сегодня у неё впервые за долгое время было ощущение, что душа, возможно, и не против, чтобы туда кто-то заглянул.
— Signorina? — раздался мягкий голос портье. — Вас уже ждут в ресторане.
Она кивнула и, собрав сумочку, спустилась вниз. В ресторане на углу, за столиком у окна, её ждал незнакомец. Высокий, с насмешливо-пронзительным взглядом и лёгкой щетиной. Он не встал, не сделал вид, что очарован. Только посмотрел. Словно знал её много лет. Словно уже пил с ней вино, слышал её смех и знал, как она морщит нос, когда злится.
— Алина, — сказал он, — я думал, ты никогда не согласишься.
— Я и не согласилась. Просто стало скучно, — ответила она, усаживаясь напротив.
Он усмехнулся:
— Значит, у нас будет шанс удивить друг друга.
В его глазах не было страсти. Был интерес — глубокий, честный, изучающий. Алина вдруг ощутила, что давно забыла, каково это — быть не объектом желания, а загадкой.
— Ты всегда такая? — спросил он.
— Какая?
— Словно держишь мир на расстоянии вытянутой руки, чтобы не дай бог не приблизился слишком близко.
Она молчала. Он попал в точку. Но не отступил:
— Я не прошу открыть двери. Просто приоткрой окно.
Слово за слово, глоток за глотком — и вечер стал мягче, светлее, чем должен был быть. Удивительно, но ей не хотелось уйти. Не хотелось выставить границы, как обычно. Он не был идеален — говорил с акцентом, ел слишком быстро, задавал неудобные вопросы. Но в нём было что-то — как электричество под кожей.
— Как тебя зовут? — наконец спросила она.
Он пожал плечами:
— Лука. Или что-то вроде того. Зови меня как хочешь, если это даст тебе ощущение контроля.
Алина рассмеялась. Первый раз за долгое время — не потому что надо, а потому что смешно. И легко. Как будто она снова девчонка из Питера, которая читала ночью романы под одеялом, мечтая, чтобы кто-то однажды просто… понял.
—Они гуляли по вечернему Милану, словно по декорациям к фильму, где им достались главные роли, хотя сценарий никто не писал. Лука не касался её руки — просто шёл рядом, время от времени бросая короткие, внимательные взгляды. Ни одного пошлого намёка, ни одной фразы, которой хотелось бы отшатнуться. И в этом было его мастерство — он не торопил. Он создавал атмосферу, где сама Алина начинала хотеть большего.
— Ты часто так гуляешь с незнакомками? — спросила она, и голос её был немного хриплым.
— Только с теми, кто пахнет страхом и храбростью одновременно, — усмехнулся он.
Алина чуть замедлила шаг.
— Это не самый безопасный комплимент.
— Безопасность переоценена, — бросил он, и его рука всё-таки коснулась её локтя.
Лёгкое прикосновение — а будто током. Ничего интимного, но её сердце тут же дало сбой. Она привыкла контролировать каждую эмоцию, каждый жест. А сейчас — всё было иначе. Она не хотела контролировать. Она хотела… чувствовать.
У Луки была квартира с террасой. Он не предлагал подняться. Просто сказал:
— Пойдём. Я покажу тебе, как пахнут апельсины в полночь.
Она усмехнулась. Смело. Вызов приняла.
На террасе был мягкий плед, винтажный проигрыватель и чаша с апельсинами. Всё по-настоящему. Не гламурно, не наиграно. Просто красиво.
Лука налил ей бокал сухого вермента, сел напротив и включил старую итальянскую песню. Медленную, чувственную, в которой слова были не важны — важен был голос. Он был хрипловат, как голос человека, у которого за спиной слишком много ночей, где всё происходило без слов.
— Почему ты одна? — спросил он вдруг.
— Потому что не верю в сказки.
— А я — потому чторазучился их рассказывать, — ответил он.
Между ними повисло молчание. Она взглянула на его губы. Он — на её ключицы.
— Хочешь правду? — сказал он, подходя ближе.
— Только её и хочу.
— Тогда слушай: я с ума схожу от тебя. Но не хочу тебя снимать, как платье на одну ночь. Хочу запомнить, как ты дышишь, когда молчишь. Хочу, чтобы ты не исчезла утром.
Алина почувствовала, как дрожат пальцы. Это было слишком. Слишком откровенно. Слишком глубоко. Слишком — её. Та самая фраза, которую она ждала всю жизнь. Не банальное «ты красивая» — а «я хочу тебя знать».
И тогда она подошла к нему. Не для того, чтобы поцеловать. Просто — быть ближе. Он обнял её аккуратно, нежно, будто прикасался к воде, которую нельзя спугнуть.
Ночь стала их пространством. Не для страсти — для доверия. Он читал ей стихи — не свои, а чужие, которые резонировали с его душой. Она рассказывала, как однажды в детстве украла торт из холодильника и пряталась с ним под столом. Они смеялись. Потом плакали — от смеха, и может быть, от чего-то другого. Они делили апельсин и вино. И тишину.
— Мы странные, — сказала она.
— Мы живые, — ответил он.
— И что теперь?
— Теперь… или ты останешься до утра, или это будет худшая ошибка моей жизни.
Она осталась.
Но не ради страсти. Ради ощущения, что рядом человек, перед которым можно быть собой. Даже если завтра он исчезнет.Утро было тёплым и неприлично тихим. Алина проснулась не от будильника и не от тревог — а от солнечного пятна, которое лениво скользило по подушке. Лука ещё спал. Его рука была вытянута к ней, но не касалась — словно он и во сне помнил: не торопи её.
Алина лежала, глядя в потолок, и впервые за долгое время не чувствовала ни вины, ни тревоги, ни досады на себя за слабость. Потому что это не была слабость. Это было… осознанное позволение себе быть не в броне.
Она потянулась, встала и пошла на кухню. Лука открыл глаза и, не вставая, крикнул:
— Не смей варить кофе без меня. Это должно быть интимным ритуалом.
— Ты из тех, кто романтизирует даже кофе? — усмехнулась она.
— Нет. Я просто не хочу, чтобы что-то важное происходило без меня.
Она рассмеялась и всё равно сварила кофе.
Когда он подошёл, она уже стояла на балконе, с чашкой в руке, в его рубашке — и, впервые в жизни, ей было плевать, как это выглядит со стороны. Лука встал рядом. Не спрашивал, что она чувствует. Просто стоял. Потому что, когда по-настоящему, слов не нужно.
Они провели весь день вместе. Без планов. Без графиков. В какой-то момент оказались на побережье — Лука знал маленькое место, где море пахло лавандой и свободой.
— Ты часто сюда приводишь женщин? — спросила она.
— Только тех, кто рискует влюбиться.
— Тогда плохое место выбрал.
Он ничего не ответил. Просто смотрел на неё, как на явление природы — такое, к которому нельзя привыкнуть. Только замирать каждый раз, как впервые.
Они купались, ели рыбу руками прямо с бумаги, смеялись до боли в животе. Это было не свидание. Это была жизнь. Та, которую Алина отодвинула когда-то ради карьеры, статуса, защиты. А сейчас — она возвращалась. И это было страшно. Потому что когда сердце снова начинает жить — оно становится уязвимым.
Вечером они вернулись. И всё стало другим. Медленным. Глубоким. Настоящим.
Он не целовал её резко. Его поцелуи были как обещания — осторожные, горячие, но честные. Как будто он хотел, чтобы она запомнила вкус каждого мгновения.
— Алина, — прошептал он, касаясь её волос, — я не знаю, что будет завтра.
— А я не хочу знать, — ответила она. — Потому что сейчас — это уже запредельно.
Они не срывали одежду. Не рвали пространство. Всё было как дыхание. Как дрожь под кожей. Он смотрел в её глаза, даже когда их тела переплетались, и в этом взгляде было что-то большее, чем просто желание. Было… благоговение.
Он целовал её шею, плечи, ладони — не потому что хотел обладать, а потому что хотел… запомнить.
И в какой-то момент Алина поняла: она больше не защищается. Она открылась. Впервые. Полностью. Без страха. Без маски.
И в этом было не удовольствие. В этом было — запредельное удовольствие.
После той ночи ничего не изменилось — и всё стало другим.
Они продолжали гулять,готовить завтраки, спорить о глупостях, целоваться в пробках и пить кофе у окна.
Но теперь каждый взгляд, каждое касание были с оттенком опасности. Потому что они оба знали: это не просто роман.
Это начиналось как встреча двух одиночеств. А становилось… любовью. Настоящей, пугающей, всепоглощающей. Такой, которая ломает стены и меняет маршруты.
Алина не была готова.
— Лука, — сказала она однажды, резко, почти жестоко, — давай не будем говорить слово «любовь». Давай оставим это киношникам.
Он смотрел на неё долго.
Потом сказал:
— Хорошо. Давай просто назовём это «чем-то, что делает меня живым, когда ты рядом, и мёртвым, когда ты уходишь».
Она отвернулась. Это было слишком. Он был слишком.
— Я не умею быть с кем-то, — прошептала она. — Я всё испорчу.
— Может быть, — спокойно сказал он. — Но я всё равно останусь.
Она попыталась уйти. Один раз. Второй. Третий.
Она говорила себе, что это не может быть всерьёз. Что они — просто совпали на фоне красоты города, хорошего вина и телесной химии. Что у него, наверняка, кто-то есть. Что у неё, безусловно есть дела поважнее.
Она уехала в Рим. Без объяснений. Просто исчезла.
Он не звонил. Не писал.
И это было хуже, чем любые упрёки.
Три дня — как пустота.
На четвёртый — он приехал.
Просто встал у дверей её гостиницы. Мокрый от дождя. Молчаливый. Смотрел в глаза.
— Я дал тебе пространство, — сказал он. — А теперь дай мне ответ.
— Лука…
— Один вопрос, Алина. Только один.
— Какой?
— Тебе со мной… слишком больно или слишком по-настоящему?
Она закрыла глаза. И поняла: оба варианта верны.
Ночью они снова были вместе. Без слов. На пределе. И в то же время — в бесконечном покое.
Она целовала его лицо, словно искупала себя за все побеги. Он прижимал её к себе так, как будто в ней был воздух.
В их касаниях больше не было игры. Только чистое, раскалённое до бела чувство. На грани боли, на грани радости.
И в этот момент Алина наконец поняла, что значит запредельное удовольствие.
Это не про тело. Это — когда душа срывается в обрыв… и ей не страшно, потому что её держат.
Они вернулись в Милан молча. Лука вёл машину. Алина смотрела в окно. Внутри неё всё будто замерло, как в фильме на паузе. Что теперь? Назвать это отношениями? Броситься в объятия? Или бежать снова?
— Ты не обязана, — вдруг сказал он. — Ни обещаний. Ни слов. Ни завтраков вместе. Просто… оставайся, если хочешь. А если нет — поцелуй меня так, чтобы я запомнил, и уходи.
Она ничего не ответила. Только потянулась и взяла его ладонь. Впервые — сама. Без тени сомнений.
Всё изменилось.
Больше не было недомолвок. Не было проверок. Они жили — как две честные, ободранные души, которые нашли друг друга. Они ссорились, мирились, занимались любовью на полу, спорили о книгах, засоряли ванную. Они стали не идеальными, а настоящими.
— Я боюсь, — однажды прошептала Алина. — А если это всё исчезнет?
— Исчезнет, — сказал он. — Всё всегда исчезает. Но ты и я — были. И это не сотрёшь.
Через месяц ей предложили работу в Нью-Йорке.
Крупный контракт. Мечта. Всё, к чему она шла.
И это был момент выбора. Снова.
Они сидели в кафе. Лука молчал.
— Скажи что-нибудь, — попросила она.
— Не могу.
— Почему?
— Потому что люблю тебя. И если скажу: «Останься», ты останешься. А я не хочу, чтобы ты жертвовала собой ради меня.
Алина смотрела на него и вдруг поняла: он — её дом. Не квартира. Не город. Не профессия. Он. Со всеми его странностями, шутками, терпением и честностью.
— А если я уеду? — тихо спросила она.
— Я тебя не остановлю. Но я приеду.
— Когда?
— Как только ты позовёшь.
Она уехала.
Да. Приняла предложение.
Но каждую ночь засыпала, держа в руке его старую футболку. И каждое утро смотрела в телефон, будто он вот-вот напишет.
Прошло две недели.
Молчание.
На третью — он приехал.
Без предупреждения. Просто стоял у её офиса.
С букетом лаванды.
— Ты не звала, — сказал он.
— Но я думала.
— Этого достаточно.
Она заплакала. Впервые за много лет — не от боли, а от свободы. Потому что больше не надо было выбирать между собой и чувствами. Он не мешал её жизни. Он стал её частью.
Прошёл год.
Алина не бросила карьеру. Лука не стал «при ней». Он открыл маленькую мастерскую в Бруклине. Они жили вместе, но без штампов, без навязанных ролей. Просто — с уважением. С любовью. С искренним желанием видеть друг друга каждое утро.
И когда кто-то спрашивал Алину, что такое запредельное удовольствие, она больше не думала о сексе, о вине, о страсти.
Она думала о том утре, когда он сказал:
— Я не хочу тебя менять. Я просто хочу быть рядом, когда ты становишься собой.
