— Ты называешь эти помои ужином?! Я что, похож на кролика? — муж смотрел на брокколи как на врaга. — Ни майонеза, ни масла… даже соли нет!
Сидящий за столом восьмилетний Артём лениво ковырялся в тарелке. Он как раз подцепил кусок огурца и с тоской изучал его. Огурец соскользнул обратно в тарелку.
Марина упёрлась руками в бока.
— Стёпа, не начинай. Я тысячу раз говорила: если не нравится, можешь сам готовить.
— Так я ж хотел! — возмутился он. — Помнишь, как я пиццу заказал? Для себя и для сына? Так ты меня тогда чуть в окно не выкинула вместе с этой пиццей!
Марина прищурилась. Между бровями залегла морщинка. Пицца… Рот наполнился слюной от одного лишь напоминания. Это совсем не добавляло самообладания.
— Потому что некрасиво есть при мне то, что мне нельзя. Это… подло, — обвинила мужа Марина. — Как будто назло.
— Назло? — Степан фыркнул. — Да ты чокнулась на своих диетах! Мы просто голодные. Артём скоро будет весить меньше своего рюкзака!
Муж решительно направился к холодильнику, по пути толкнув Марину. Совсем слабо, но раздражение вспыхнуло в её взгляде с новой силой. Степан открыл дверцу и в очередной раз убедился, что кроме обезжиренного творога, сельдерея и творожного сыра там больше ничего нет.
— Я не голодный, — тихо вставил сын, глядя на сухую куриную грудку. — Просто мне не хочется есть сейчас.
Артём видел, что родители часто ругаются, но не понимал, почему. Ему казалось, что, быть может, если он будет хорошо вести себя и молчать, то они помирятся. Ну, во всяком случае, будут ругаться поменьше. Но пока что это почему-то не работало. Наверное, он просто мало старался.
— Стёп, если тебе что-то не нравится — иди в ресторан. Я вас не держу.
На пару мгновений всё затихло. Затем Степан отодвинул от себя тарелку, скрестил руки на груди и откинулся на спинку стула. Было очевидно: ужинать он сегодня не будет.
— Нет, Марин. Ты нас держишь. Голодом и своими истерикaми.
Раньше Марина великолепно готовила. Домашние пельмени, рулеты с черносливом, солянка… Все нахваливали её во время семейных застолий. Подруги просили поделиться рецептами.
Всё изменилось после родов. Тело вдруг стало чужим. Широкие бёдра, мягкий рыхлый живот, пухлое лицо… Её бы это не беспокоило, но Степан отдалился. Он всё чаще убирал её руки, когда она пыталась обнять. Всё чаще ложился поближе к краю кровати и говорил, что «устал».
— Когда мы поженились, ты была такая… стройненькая, — сказал он жене однажды. — А сейчас… ну, ты сама понимаешь.
«Жирная», — поняла Марина, и с тех пор это слово отдавалось эхом у неё в голове, как пригoвор. Она не стала говорить мужу, что ей больно это слышать. Что она носила его ребёнка под сердцем. Что она человек, а не вещь. Марина решила начать с себя и записалась на марафон похудения. А потом — ещё. И ещё.
Килограммы уходили и возвращались, как только Марина расслаблялась. Иногда — с прибавкой. Её настроение зависело от утренних цифр на весах.
А потом она решила, что ей нужны не марафоны, а другой образ жизни. И ударно взялась за меню, убрав оттуда всё, что запрещают диетологи. Только вот запрещали они почти всё. Если хорошенько покопаться в интернете, можно было найти «экспертов», которые считали вредной даже воду.
Её мать, Людмила, забила тревогу, когда внук впервые за три месяца остался у неё с ночёвкой. Старая пижама буквально болталась на Артёме. Рёбра торчали, некогда круглые щёки ввалились, руки больше напоминали спички с ногтями.
Внук не унывал. Он смеялся, вертелся, рассказывал, как на перемене играл в догонялки. Но Людмила чувствовала: что-то не так.
— Тём, а ты ешь вообще? — осторожно спросила она, подкладывая ему салат со сметаной и котлеты.
— Конечно, бабуль! У нас дома суп из кабачков, морковные палочки, капуста… — перечислял мальчик, загибая пальцы. — Иногда бывает овсянка. Правда, теперь она почему-то не сладкая.
Людмила слегка нахмурилась. Ей захотелось тут же позвонить дочери, но она сдержалась ради Артёма. Просто молча сварила суп с вермишелью и курицей на ужин. Внук съел две тарелки, причмокивал от удовольствия и даже попросил хлеба.
Она была рада за него. Но у этой радости был привкус тревоги.
Людмила вспомнила, как дочь позвонила ей примерно полгода назад. В тот момент она уже была слегка одержима идеей похудения, но всё было ещё не так плохо.
— Мам… А как бы ты среагировала, если бы обнаружила, что твой муж засматривается на других женщин?
В груди что-то ёкнуло. Уже тогда у Людмилы было плохое предчувствие.
— Плохо среагировала бы. Ему бы повезло, если бы осталось, чем засматриваться. А почему ты спрашиваешь?
Дочь мялась несколько секунд, но потом всё же решила рассказать.
— Тут такое дело… Я как-то застукала Стёпу за просмотром женских фотографий. Да и бывало у нас всякое… пару раз. То актрису из фильма нахваливает. Прямо при мне. То как-то в очереди на женщину одну засматривался… Может, мне показалось, но…
Людмила не стала перебивать. Она просто слушала и думала, чем бы утешить дочь. К сожалению, никакого средства от этого не было.
— Я ещё почему спрашиваю… Я ж сначала с Леркой об этом поговорила. Ну, ты её помнишь. Подруга моя. Так вот она сказала, мол, он же мужик, а для мужиков это нормально. Ты как думаешь?
— Знаешь, если бы было нормально, мы бы сейчас говорили о других вещах. Раз тебе неприятно, а он ещё и продолжает это делать при тебе, значит, это ненормально.
— Понятно… Спасибо, мамуль.
Видимо, дочь решила, что проблема кроется в её весе. С того момента она сбросила уже пятнадцать килограммов, но так и осталась нелюбимой.
В понедельник Людмила решила, что хватит. Она появилась у дочери с полной сумкой: картошка, мясо, мука, сливки. Всё то, чего в их доме не было уже давно.
Степан копался в телефоне. Артём играл на компьютере. Марины не было дома.
— Ребята, все живы? Ещё не опухли от голода? — спросила Людмила с улыбкой. — Отлично. Сегодня у нас праздничный ужин.
— А по какому поводу? — удивился Степан.
— По поводу того, что кто-то в этой квартире скоро забудет вкус пюре. Нельзя же так.
Она встала к плите и без лишних разговоров начала жарить отбивные. Весь дом наполнился запахом. Степан смотрел на хрустящую корочку так, будто увидел мираж в пустыне. Артём, учуяв аромат, прибежал и обнял бабушку.
— Ты лучшая!
Через час всё было готово. Артём жевал так, словно боялся не успеть. Людмила присела рядом и уже почти поверила, что всё-таки одержала победу в этой маленькой битве.
Но ровно в этот момент в замке повернулся ключ.
— Что тут происходит?! — закричала Марина, глядя то на стол, то на присутствующих.
Она подошла к столу и сердито вгляделась в тарелки, а затем выхватила у сына вилку, словно та была орудием преступления. Марина цепко осмотрела плиту, духовку. Даже заглянула в мусор, а потом пришла к очевидному выводу.
— Мама, ты вообще понимаешь, что творишь?!
— Я кормлю твою семью. Это теперь запрещено?
— Да! В нашем случае — да! Ты же знаешь, что я могу сорваться от одного запаха! Ты подрываешь мой прогресс! Ты мне вредишь, понимаешь?
Людмила медленно встала, сдерживаясь из последних сил. Ей хотелось выставить дочь за дверь, но она не могла.
— Марина, хочешь быть aнoрексичкой — будь! Делай со своим телом что хочешь! Только не ввязывай в это остальных! Особенно — ребёнка.
— Это мой дом! И я решаю, что в нём будут есть на ужин!
— А это мой внук. И я не позволю тебе устраивать ему тут кoнцлагерь. Между собой разбирайтесь сколько хотите. Но ребёнок тут ни при чём!
Марина в ярости метнулась к мусорному ведру. Она без разбора швырнула в него сразу всю сковородку. Масло сердито зашипело, отбивная прилипла к пакету.
— Уходи! — выпалила она. — Просто… уходи.
Людмила нервно сглотнула и прошла мимо зятя, который сидел, опустив взгляд.
— Сама ешь свой кабачковый суп, — процедила мать напоследок и ушла.
Спалось Людмиле плохо. Она боялась и за дочь, которая действительно рисковала дойти так до анoрексии, и за внука. Да, сейчас их жизни ничто не угрожало. Но что будет через месяц, полгода, год? Женщина чувствовала себя беспомощной.
Ранним утром раздался звонок. Людмила как раз жарила яичницу с овощами, когда увидела имя дочери на экране. Она подняла трубку, гадая, извинится ли та или снова накричит.
— Мам, — тихо начала Марина. — Я вчера… Я была неправа. Мне стыдно.
Людмила села на стул и накрыла лоб ладонью. Она слышала не просто слова, а то, что стояло за ними: усталость, сломанную гордость, просьбу о понимании.
— Поговорим? — добавила дочь. — Я просто… Мне кажется, я вот-вот сорвусь.
— Приезжай, — без раздумий ответила мать. — Или я к тебе. Как хочешь.
Встреча произошла в тот же день. Тёплых объятий на сей раз не было, но Марина выглядела надломленной. Будто она только что вернулась с вoйны. Видимо, этой ночью не спалось не только Людмиле.
— Мам, я очень стараюсь, — сказала Марина, сев за кухонный стол. — Я просто хочу всё исправить. Хочу снова быть нужной, желанной. Как раньше. Чтоб смотрел на меня так, как смотрит на… на них.
Людмила хотела было предложить суп, но не стала.
— Я тебя понимаю. Чисто по-женски. Только ты в погоне за чем-то недостижимым рискуешь потерять Тёму. Ему не нужна мама-модель. Ему нужна спокойная мама и горячий полноценный ужин.
Спустя час переговоров они нашли компромисс. Артём будет есть у бабушки, когда захочет. Уж у неё-то всегда найдётся что-нибудь домашнее. Бабушка со своей стороны пообещала не давать внуку с собой пирожки, чтобы не соблазнять Марину.
Прошло две недели. В тот вечер Людмила снова была у плиты. Она тушила свинину с чесноком и морковкой. Рядом варился картофель. Артём щебетал за спиной, рассказывая о школьных друзьях.
Марина пришла без предупреждения. Людмила аж удивилась: она ведь так боялась сорваться со своего правильного питания.
— Угостите? У вас так вкусно пахнет, — вдруг попросила она.
Мать округлила глаза, но протянула дочери тарелку. Та наколола мясо вилкой с такой осторожностью, словно это была грaната. Затем попробовала и вздохнула.
— Знаешь… Я уже столько всего попробовала. Уже вернулась к прежнему весу. А со Степаном всё ещё… никак.
Людмила молча подложила дочери кусок хлеба.
— Раньше я думала, что проблема во мне. Что стоит мне похудеть, и всё наладится. А теперь начинаю понимать: всё бесполезно. Наверное, причина в нём…
Марина задумчиво наколола ещё один кусок, повертела вилку.
— Я больше не хочу быть картинкой для чьих-то глаз. Хочу жить для себя. Может, муж меня не любит. Может, и не полюбит… — уголки её глаз предательски заблестели. — Но ведь я могу полюбить себя. Баловать. Жалеть. Разрешать себе эти чёртoвы конфеты и шашлыки. Хоть иногда.
Людмила протянула руку и коснулась пальцев дочери.
— Умница. Узнаю свою дочь, — похвалила она с улыбкой. — Всё остальное потом встанет на место. Или не встанет. Но ты хотя бы будешь стоять на своих ногах, а не ездить на инвaлидной коляске.
Возможно, в этой семье пока не было места для романтики. Зато появилось место для вкусной еды, душевного спокойствия и права быть собой. Не ради кого-то, а для себя.
