— Петр Николаевич! ПЕТР НИКОЛАЕВИЧ! — пронзительный женский голос разрезал тишину осеннего вечера. — Батюшки-светы, да неужто… неужто правда ВЫ?! Глазам своим не верю!
Высокий седой мужчина в добротном темно-синем пальто, застывший у покосившегося штакетника, медленно обернулся.
Морщины вокруг глаз стали глубже, выдавая внутреннее напряжение.
— Маргарита Семеновна… — произнес он хрипловато, вглядываясь в знакомое лицо, испещренное паутинкой морщин. — Надо же, столько лет прошло, а вы… узнали.
— Как не узнать-то, голубчик?! — всплеснула она полными руками. — Походка — она ж как почерк, с годами не меняется! Я в окошко глянула — думаю, что за статный господин к Анне Павловне пожаловал… А это ж ты, Петенька! Господи милостивый, СОРОК ПЯТЬ ЛЕТ… Это ж подумать только!
Петр нервно сжал потертую кожаную сумку, костяшки пальцев побелели.
Сердце предательски заколотилось где-то в горле, во рту пересохло.
Вот он — родной Вишневый переулок.
Все те же тополя, только разросшиеся до невозможности, их кроны теперь почти смыкаются над дорогой.
Тот же скрипучий колодец на углу, правда, сруб совсем почернел от времени.
И дом… ЕГО дом.
Такой же приземистый, с резными наличниками, только краска совсем облупилась, а палисадник зарос шиповником.
— Как там… как Анна Павловна? — голос предательски дрогнул, выдавая волнение.
Маргарита Семеновна помрачнела, глаза наполнились слезами:
— Ох, плоха она, Петенька, совсем плоха… Настенька от неё не отходит, день и ночь с ней. А она, голубушка, всё тебя ждет. Каждый божий день приговаривает: «Петя приедет, обязательно приедет, сердце материнское чует…»
*Воспоминания накрыли его внезапно, как летний ливень, затопили сознание, унося в далекий 1979-й…*
…Военная часть в Забайкалье. Молодой лейтенант Петр Воронцов, только-только получивший звание, вскрывает конверт дрожащими пальцами. Почерк знакомый, летящий, торопливый:
«Дорогой Петенька! Прости, но я должна освободить тебя от данного слова. Встретила человека… Всё случилось так внезапно. Не хочу держать тебя обещанием, ты должен быть свободен. Не держи зла, прошу. Твоя (зачеркнуто) Лена.»
— Товарищ лейтенант! — окликнул его знакомый командирский голос. — Что-то случилось? На вас лица нет.
— Никак нет, товарищ полковник… Всё в полном порядке, — Петр попытался распрямить плечи, но предательская дрожь в руках выдавала его состояние.
— А ну-ка, зайдите ко мне, — полковник Сергеев нахмурил густые брови. — Немедленно.
В тот вечер они долго разговаривали в штабе.
Полковник Сергеев, прошедший войну, потерявший семью при бомбежке Сталинграда, говорил просто и мудро:
— Жизнь, она как горная река — не угадаешь, куда повернет. То тихая заводь, то бурные пороги. Главное — не сломаться на крутом повороте. Ты офицер, Петр Николаевич. А офицер должен уметь держать удар. Любой удар — что от противника, что от судьбы…
*Петр тряхнул седой головой, возвращаясь в реальность. Медленно, будто во сне, толкнул знакомую до боли калитку. Петли протяжно скрипнули — тем же звуком, что и сорок пять лет назад.*
— Петя! ПЕТЕНЬКА! — на крыльцо выбежала седая женщина в ситцевом халате, повязанном старомодным пояском. — Братик! Господи, неужели дождались?!
— Настя… — он прижал к себе всхлипывающую сестру, такую худенькую и хрупкую. — Ну что ты, родная, что ты…
— Идём скорее, мама совсем плоха… Но ждет тебя, всё ждет! Как чувствовала, что сегодня приедешь — с утра всё просила причесать её, платок новый повязать…
В полутемной комнате пахло лекарствами и какими-то травами.
На высокой кровати с никелированными спинками лежала исхудавшая старушка — такая маленькая, что казалась почти детской фигуркой среди взбитых подушек.
Петр опустился на колени, осторожно взял морщинистую руку:
— Мама… Прости меня, мама…
Выцветшие глаза широко распахнулись:
— Петенька… сыночек мой… — слабые пальцы погладили его седую голову. — Дождалась всё-таки. Теперь и помереть не страшно…
На следующее утро Анна Павловна тихо ушла во сне.
Будто только и ждала возвращения блудного сына.
— Я позвонила Верочке, — Настя промокнула покрасневшие глаза платком. — Она прилетит завтра утром первым рейсом.
Петр молча кивнул.
Дочь… Как же она похожа на свою мать — те же выразительные карие глаза, та же привычка нервно заправлять выбившуюся прядь за ухо.
Только характером — вся в него. Упрямая, принципиальная до мозга костей.
*Снова накатили воспоминания, горькие и сладкие одновременно…*
После того рокового письма он не смог вернуться в родной городок.
Махнул в Норильск, на великие комсомольские стройки.
Там встретил Галину — молодого геолога из Ленинграда.
Поженились практически сразу, через год родилась Верочка.
А потом… Потом Галина не выдержала сурового заполярного климата, затосковала по большому городу.
Уехала с дочерью.
Он не держал — понимал, что не имеет права ломать их жизни.
Второй брак с Ниной, школьной учительницей, продлился десять лет.
Хорошая женщина, заботливая, домашняя.
Но что-то надломилось в нём после первого предательства.
Не смог раскрыться, довериться полностью…
Так и жили — как соседи по квартире, вежливые и чужие.
— Папа! — звонкий голос вырвал его из задумчивости. В дверях стояла Вера, осунувшаяся после долгого перелета, с дорожной сумкой в руках. — Господи, как же ты постарел… Совсем седой стал!
— Здравствуй, доченька, — он крепко обнял её, вдыхая знакомый с детства аромат жасминовых духов. — А ты всё такая же красавица.
— Врешь и не краснеешь, старый притворщик, — улыбнулась она сквозь слезы. — Мне уже сорок пять, между прочим! Старая тетка с двумя внуками.
*Сорок пять… Ровно столько лет прошло с того дня, когда он получил то проклятое письмо…*
Похороны прошли тихо, по-домашнему. Старушки-соседки негромко причитали, вспоминая «Анечку», какой она была хорошей, безотказной. Настя держалась из последних сил, но было видно — совсем измучилась за эти годы, ухаживая за больной матерью.
А вечером раздался негромкий стук в калитку.
— К тебе пришли, — как-то странно сказала Настя, и в голосе её промелькнула тревога.
На пороге стояла седая элегантная женщина с прямой, как струна, спиной и всё теми же васильковыми глазами, которые снились ему столько лет.
— Здравствуй, Петя… Не прогонишь?
— Здравствуй… Елена. Проходи.
Они сидели на старой скамейке в саду, под разросшейся яблоней.
Пахло антоновкой и прелой листвой.
В сумерках мерцали первые звезды.
— Я должна тебе рассказать… — её голос дрогнул. — Тот командировочный… Он оказался обычным аферистом. Наплел с три короба — про московскую квартиру, про высокую должность… Представился главным инженером, а сам… В общем, я попала в ловушку, как последняя дура. Гордость не позволила признаться, взять свои слова обратно. А потом — замуж по залету, пятнадцать лет унижений, пьянок, измен… Вот уже пятнадцать лет как вдова.
— Зачем ты мне это рассказываешь? — тихо спросил Петр.
— Чтобы ты знал — я получила сполна за своё предательство. Жизнь всё расставила по своим местам.
Петр долго молчал, глядя на заходящее солнце.
Где-то вдалеке лаяли собаки, с улицы доносились детские голоса — жизнь продолжалась, как и все эти годы.
— Знаешь, — наконец произнес он, — я давно тебя простил. Может, даже благодарен судьбе. Жизнь сложилась так, как должна была. У меня прекрасная дочь, замечательные внуки… И память о двух женщинах, которые любили меня по-своему.
— А у меня — только одиночество и горькие сожаления, — она горько усмехнулась, комкая в руках кружевной платочек. — Каждый день просыпаюсь и думаю — а что, если бы тогда…
— Не надо, Лена. Прошлого не вернешь. Да и нужно ли?
Они проговорили до глубокой ночи.
О юности, о мечтах, о том, как причудливо поворачивается жизнь.
О детях, о внуках, о простых радостях и горестях прожитых лет. Говорили легко, без напряжения — будто и не было этих сорока пяти лет разлуки.
Через неделю Вера улетела домой к своим мальчишкам.
А Петр… Петр остался.
Купил небольшой домик на соседней улице — с видом на речку и старый яблоневый сад.
По вечерам заходил к сестре, помогал по хозяйству. Иногда встречался с Еленой — просто выпить чаю, поговорить о жизни.
В городке его быстро приняли как своего.
Еще бы — сын уважаемой Анны Павловны вернулся!
Соседки зазывали на пироги, местные мужики приглашали на рыбалку.
Жизнь, как река, сделала новый поворот.
Он наконец-то вернулся домой.
Туда, где каждая улочка хранила воспоминания о юности.
Где даже воздух казался другим — особенным, родным.
В палисаднике он посадил куст жасмина — тот самый сорт, что когда-то рос под окнами родительского дома.
По утрам выходил на крыльцо с чашкой кофе, слушал щебет птиц и думал о том, как удивительно устроена жизнь: иногда нужно уехать за тысячи километров, чтобы понять — твое счастье было совсем рядом.
А по ночам ему снилась мама. Живая, молодая, в своем любимом ситцевом платье в мелкий цветочек. Она улыбалась и говорила: «Ну вот, сынок, теперь всё правильно. Теперь всё встало на свои места…»
