Едкий дух краски еще стоял в дальнем коридоре нового родильного дома, куда заглянула Надежда. Поспешили его открыть, ещё не всё здание было отремонтировано.
Серое трехэтажное здание нового роддома появилось в их небольшом провинциальном городке совсем недавно.
Оно как-то совсем не соответствовало количеству рожениц и медперсонала. Многие кабинеты были и вовсе ещё пусты.
Вообще-то, Надя сюда не собиралась. Собиралась она в областной родильный дом. Там и наблюдалась уже, там и собиралась рожать.
Потому что во время первой беременности её ребенок умер, ещё не родившись. Мальчик был.
И сейчас … мальчик был. И когда плод опять замер, когда это определилось точно, она отказалась ехать в область.
Какими неведомыми заслонами можно было оградить со всех сторон сердце, чтобы оно не разорвалось на кусочки от услышанного врачебного приговора. Тот, которого так берегла, тот кого проносила семь счастливых месяцев, просто мертв.
Ей было уже все равно – какая разница, где вынуть то, что уже умерло.
Какая разница, что произойдет с ней дальше, если не смогла опять произвести маленькую жизнь, не смогла подарить близким дитя, зачем ей вообще жить дальше?
И приговор – больше детей не будет.
Горе оглушило, ошеломило и повело разум. Она в эти дни была в тумане, а ночи – в горе. Всеядная и всепоглощающая боль затаивалась в тёмном углу палаты и выходила именно ночью. Она вцеплялась в сердце и не давала спать.
Саша! А как же Саша? Он так ждал сына, а теперь похоронил его.
Он заботливый. Всю беременность баловал её. Однажды, ещё в самом начале, принес тазик винограда, который она очень любила. А потом прочли они, что есть при беременности его нужно с осторожностью.
Но все было хорошо. Вспоминали потом с улыбками.
В роддоме был карантин, сотовой связи ещё не было, общались записками.
«Надюш, ты как? Не переживай, пожалуйста. Главное, мы вместе. Выздоравливай, я жду тебя.»
А Надя ничего не писала. Не могла…
Тело ребенка отдали близким, а она после операции ещё два дня приходила в себя. Вставать отказывалась, жаловалась на головокружение. А потом у неё и правда поднялась высокая температура.
Её тело отказывалось принимать реальность. Ребенок родился мертвым, но грудь наполнялась молоком и никакие лекарства не помогали. Высокая температура, боль в груди бередили сознание ещё больше.
В палате Надя лежала одна. Она постанывала от боли, беда гиперболизировалась и укреплялась в её сознании. Указания врачей выполнять она не хотела. Ничего не хотела.
«Купил винограда. Ты же любишь. Теперь тебе можно. Жду домой.» – Саша успокаивал, как мог.
Можно, можно, но зачем?
Надя начала искать другой выход. Вышла в коридор, держась за стены, дошла до лестницы, которая вела на чердак. Там виднелся ещё коридор, ведущий дальше.
Мысль пришла …
Поздно вечером, когда нагрянула очередная волна отчаяния, она опять вернулась к этой лестнице и полезла наверх.
Медперсонал?
Просторный роддом с широкими коридорами ещё не был оснащен до конца. Дежурная медсестра сидела за углом, очень далеко от коридора с лестницей. Она периодически уходила и никак не могла наблюдать всех рожениц, хоть их тут было совсем немного.
Надежда забралась лишь до середины лестницы. Затряслись колени, заколотилось сердце и этот едкий дух краски, шедший с чердака, вскружил голову так, что Надю чуть не вырвало.
Она спустилась и села прямо на пол посреди коридора.
А в другом конце происходила какая-то суета.
– Вы лучше туда смотрите! Там плохо больной вашей! – услышала она грубый оклик в другом конце длинного коридора.
Это одна из рожениц говорила медсестре, которая держала на руках плачущего младенца.
– Вам плохо? Что случилось? – медсестра, держа малыша, быстро подошла к ней, – Позовите дежурную быстро, – крикнула кому-то.
Ребенок плакал громко. Так, как обычно и не умеют новорожденные.
– Нет-нет, все хорошо, я уже встаю.
Надежда постаралась быстро встать и пойти в направлении своей палаты, но от ослабленности перепутала направления и пошла в другую сторону – за медсестрой с ребенком.
А та зашла в детское отделение и, уже за дверью, кому-то жаловалась:
– Бесполезно! Отказывается, дрянь такая. Смесь готовь. Вот увидишь, её завтра уже здесь не будет.
– Ну как же … – казалось голосок плакал.
– А вот так. Встречаются такие, привыкай.
И медсестра вышла из детского отделения, не заметив Надежду, стоящую в темном углу. А за ней, спустя минуту, выпорхнула и совсем юная девушка в белом халате.
А как же ребенок?
Надежда удивилась, что истерично плачущий ребенок остался там совсем один.
Как же?
Она посеменила быстро как могла следом за медсестрой, но той и след простыл.
Как же?
Походила около детского отделения туда-сюда: ребенок кричал взахлёб, и порой казалось, что он уже задохнулся от этого плача, прекратил дышать.
Вот так и ее ребенок неожиданно прекратил дышать внутри неё.
Надо было что-то делать! И когда в очередной раз ребенок захлебнулся, Надя заглянула в детскую.
На весь огромный трехэтажный роддом было всего-то три младенца. Двое тихо лежали, а третий истошно кричал.
Надя подошла к нему. Красный, почти коричневый от скорчившего личико плача, малыш с голубыми венками по виску, в сдвинутой на одну щеку пеленке, жалостливо плакал.
– Ну, ну, – Надя покачала над ним рукой в нерешительности, а потом положила руку на маленькое тельце.
И надо же, малыш перестал плакать, но лишь на мгновение, потом заплакал вновь.
Надя оглянулась на дверь. Что же делать? И решилась.
Аккуратно подсунула под него руки и приподняла, прижав к груди. Покачала. Малыш зачмокал губками. Он …
Он хотел есть. Да. Мать отказалась его кормить. Это тот самый о котором говорили сегодня – отказник. Нет – отказница, они говорили. Это девочка. Мать не хочет забирать дочку …
Ни сейчас, ни тогда у Нади не возникло никаких чувств неприязни к этой матери. Ей было не до этого.
Она вообще в последнее время была на своей волне – без эмоций. Вернее с одной единственной эмоцией – нежеланием жить. И все, что слышала, казалось было где-то далеко, в другой уже жизни.
Малышка плакала, и надо было ее спасти. Какие сомнения – Надя вытащила правую грудь.
Как девочка всосала первый глоток! Так, что у Нади потянуло где-то в районе шеи, так, что она чуть не уронила дитя и наклонилась над пеленалкой, поставила туда локти, и так, в наклоне, продолжала кормить ненасытное дитя.
Девочка сосала и сосала, порой всхлипывая от долгого плача и опять немного заходя в обиде, морща лобик.
Потом успокоилась совсем и оторвалась от груди. С капелькой молока на щечке и открытым ротиком девочка спала.
И только теперь к Надежде вернулась реальность. Она посмотрела на дверь, положила девочку на её место, спрятала грудь под халат и быстро вышла из детского отделения.
Вовремя. Навстречу шла молоденькая медсестра, что-то неся в руках. Надя ещё походила недалеко, но так ничего и не расслышав, ушла к себе в палату.
Как крепко она спала сегодня! Боль скорчилась в своем углу.
Детский плач в коридоре раздался в шесть утра. Надя вышла. Юная медсестра детского отделения старалась очень – развозила детей по палатам, а в детском – одинокий плач брошенной девочки. Она была самой громкой.
Надя слонялась рядом, совсем безрассудно улучала момент.
И вот – медсестра в палате, а Надежда – в детской. Сейчас никакой нерешительности: смело взяла девочку и приложила уже к левой груди. Но или замешкалась, или что-то не то было с левой грудью, девочка никак не справлялась, да и Надя морщилась от боли.
Переложила опять к правой, и дело пошло…
– Вы … Вы что тут делаете?
– Я ребенка кормлю, не видите?
– Да, да как Вы смеете? Разве можно … это нельзя же. Это же не Ваш ребенок.
– Я знаю, – Надя продолжала кормить дитя, она была спокойна. Тем более, что юная медсестричка не бросалась к ней отнимать ребенка, она просто растерялась, – Я знаю, мой ребенок умер, а молока предостаточно, грудь болит. Вот мы и спасаем друг друга. Я и вчера её кормила.
– Как это вчера? Вам что Ольга разрешала? Вам врач … Нет, ну, что Вы мне голову морочите. Девочка переведена на искусственное вскармливание. Я читала …
– Зачем искусственное, если есть настоящее?
– Вы…Вы положите ребенка, пожалуйста. Я жаловаться пошла …– медсестричка сделала шаг к двери, надула губы и чуть не плакала, – А когда Вы её вчера кормили?
– Вечером, когда вы за смесью уходили.
Медсестра вообще поникла.
– Меня уволят. Я забыла смесь забрать, а должна была. Я не имела права детей оставлять одних. Теперь уволят…., – она упала на стул совсем раскисшая.
Тем временем малышка опять уснула на руках у Надежды. Она аккуратно положила ее в высокую кроватку.
Медсестра наблюдала, вздохнула.
– А мы не скажем никому, – Наде как-то по-матерински стало жаль девушку, – Я точно не скажу. Смотрите, малышке мое молоко нравится, вон даже побелела. Только … только можно я ее потом ещё покормлю?
– Нет-нет! Вы что! А если увидят! Это же … И ещё, – вдруг девушка нашлась, – Вам же лекарства колют. Это вообще преступление! Ох! А что Вам колют?
– Я только таблетки пью, но, если честно не очень ответственно. Потому что вчера ещё я хотела умереть и мне было не до таблеток, а сегодня я – кормящая …, – Надежда чуть не сказала «мать», но вовремя опомнилась, – А сегодня я кормящая, поэтому не пила ничего.
– Не обманываете?
– Нет, клянусь…
– Ну, слава Богу, – медсестричка вздохнула облегчённо, – Вообще-то, это можно, с назначения только. Что же делать?
– Ничего. Сделаем вид, что ничего не было, – Надя посмотрела на девочку, – Смотрите, какая она довольная. Прелесть просто.
– Как-то плохо начинается моя педпрактика, – медсестра подошла к кроватке, что-то начала поправлять малышке.
– Хорошо начинается, очень хорошо. Даже не сомневайтесь. Я – Надя, а Вас как зовут?
– А я Вера…
– Вот ведь … Ну, Вера и Надежда уже есть, значит это будет – Любовь, – Надя кивнула на девочку, и медсестра, наконец, улыбнулась.
Потом спохватилась – младенцы в палатах, и врач скоро прибудет.
Надя удалилась к себе. Температура ее была невысокая. Врач доволен. А она впервые ответила на записку мужа.
» Все хорошо, Саш. Я выздоравливаю. Не волнуйся.»
– Вы что на завтрак идете? – дежурная медсестра радовалась.
Эта больная, потерявшая ребенка, была совсем не в себе. Она прошлое дежурство никак не могла заставить ее поесть, а теперь та сама довольно резво бежит на завтрак. Да ещё и попросила молокоотсос. Значит, успокоилась, занялась собой. Вот и хорошо.
Пока дежурила Вера, Надя кормила малышку Любашу.
А как же дальше? Как быть? Надежда переживала очень.
Вера сменилась. Ей на смену пришла сухая суровая медсестра. Надя сунулась с предложением – а может покормить … но получила хороший втык.
Вот только юная Вера дома вся измучилась. Правильно ли она поступила? Не преступила ли все мыслимые медицинские законы? Не предала ли дело, которому решила посвятить себя? И самое главное – не навредила ли девочке?
Эти нервные переживания не дали даже отдохнуть после смены. Ей надо было с кем-то посоветоваться, и она отправилась к тетке – акушерке со стажем, довольно известной в городе, но в годы былые. А ныне – пенсионерке.
Рассказывала, винилась, плакала.
Ох, и досталось ей! По первое число. Тетка была резка, она орала с пеной у рта, выговаривала. А потом резко успокоилась и задумалась. У нее всегда так.
Вера боялась дернуться, ждала.
– Говоришь, внутриутробная смерть там была?
– Ага …
– Как фамилия? Ладно, ступай, спать ложись. Дай подумать.
Вечером к Надежде в палату вперевалку зашла пожилая полная тетка в белом халате. Уселась напротив. Что ли врач?
– Я все знаю. Вера рассказала, она племянница моя.
Надежда смотрела на тётку со страхом.
Вот сейчас все и оборвется. Вся ее связь с этой малышкой со сморщенным лобиком – с её девочкой.
А что придет на смену? А придет она – удушающая боль, а с ней старуха-смерть, которая так и звала к себе.
Сердце застыло, замерло и Надя схватилась за края кровати.
– Чего ты? Чего? Ну, ну, – тетка пересела на кровать, взяла за плечи, – Падать не соберись смотри. Я ж не пугать, я спросить пришла: удочерить девочку не думала? Или просто грудь спасаешь? Не поняла я … Карточку твою я посмотрела, замужем, второго ребенка теряешь. Не думала об удочерении? А?
Надежда медленно сейчас соображала. Повернулась к тетке, переспросила.
– Что?
– Что-что! Помочь с удочерением могу, но только при большом твоём желании. И мужа, конечно. При вашем желании. Хотите или нет?
– Мы?
– Ну, не мы же…, – тетка нервничала, – В общем, думайте. День даю. Завтра Вера дежурит, ей скажешь. Но завтра – крайний срок. Потом может поздно быть.
Тетка ушла также тяжело, вперевалку.
А Надя все думала, может ей показалось, что это была полная тетка в белом халате? Может это легкий ангел залетал …
«Саш, тут девочка есть. Её бросили. Возьмём?»
«Саш, спасибо тебе, нужно согласие подписать.»
«Саш, медсправка нужна твоя, это тоже – для удочерения.»
«Саш, виноград мне никак нельзя. Я – мать кормящая.»
