— Мам, твоя чашка опять на столе стоит! — Марина схватила синюю кружку с ромашками и сунула её в шкаф. — Я же говорила: всё наверх убираем, когда гости приходят.
— Какие гости, Мариночка? — Галина осторожно выглянула из коридора, поправляя домашний халат. — Серёжа что ли из школы придёт?
— Не Серёжа, мам. Подруга заедет, из работы. Ты же знаешь Светку, она всегда всё подмечает. Не хочу, чтобы думала, будто у нас бардак.
Галина кивнула и тихо прошла на кухню. Её тапочки — мягкие, войлочные — почти не стучали по линолеуму. Она налила себе чай из заварника, который стоял на плите, и устроилась у окна. За стеклом моросил октябрьский дождик, капли стекали, как её невысказанные слёзы.
— Мам, а твои таблетки зачем на холодильнике? — Марина уже метала по кухне, вытирая поверхности. — Давай и их наверх уберём. А то как аптека какая-то.
— Да ладно, дочка, — тихо ответила Галина, обхватив кружку ладонями. — Только я их часто пью, от давления. Может, не надо?
— Мам, ну что ты как маленькая! Один раз достанешь — и порядок. А так некрасиво же.
Галина покорно встала и собрала свои лекарства — от сердца, от суставов, витамины. Сложила всё в старую коробку из-под печенья и понесла в комнату, которую Марина называла «маминой», хотя там стояли в основном коробки с зимними вещами и старая швейная машинка.
— Вот и отлично! — Марина окинула взглядом кухню. — Теперь как у людей выглядит.
Галина вернулась к столу, но её чашки уже не было. Она заглянула в шкаф — стояла на верхней полке, куда без стула не дотянуться.
— Мариночка, а можно чашечку назад поставить? Я ещё чай не допила.
— Мам, так не пей пока. Света через полчаса будет. Попьёшь потом, хорошо?
— Хорошо, родная.
Галина села на диван в гостиной и взяла в руки вязание — недоделанные носочки для внука. Серёжа, правда, уже в седьмом классе, но она всё равно вязала. Хотелось чувствовать себя нужной хоть в чём-то.
— Мам! — раздался голос из кухни. — А эта твоя газета зачем тут валяется? «Здоровье» какое-то…
— Это я читаю, дочка. Там про травы хорошие статьи.
— Давай тоже наверх. А то стыдно перед людьми — везде старческие журналы.
Галина сглотнула комок в горле. «Старческие». Неужели всё, что с ней связано, стало старческим? Она молча отдала газету и снова села вязать. Петли выходили неровными — руки дрожали.
В прихожей зазвонил телефон.
— Алло, Светка? Да-да, жду тебя. Всё готово, заходи смело.
Марина повесила трубку и оглядела квартиру критическим взглядом. Всё было идеально прибрано. Никаких следов присутствия пожилой матери.
— Мам, может, пойдёшь к себе в комнату? А то мы тут с девочками посидим, обсудим кое-что. Взрослые разговоры, понимаешь?
— Понимаю, Мариночка, — Галина поднялась с дивана, спрятала вязание в сумочку. — Я не буду мешать.
— Вот и хорошо. И музыку не включай, ладно? Мы тут поговорим спокойно.
Галина кивнула и пошла к себе в комнату. Там пахло пылью и старыми вещами. Она села на край кровати и посмотрела на свои руки — морщинистые, с выступающими венами. Когда она стала такой… лишней?
За дверью раздались голоса, смех. Марина с подругой обсуждали работу, мужчин, планы на выходные. А она сидела тут, как спрятанная вещь. Как всё остальное — «наверху».
Галина прислушивалась к разговору из-за тонкой стены. Света рассказывала про отпуск в Турции, Марина жаловалась на начальника. Обычные женские разговоры, но почему-то слушать их стало больно.
— А твоя мама как? — вдруг спросила Света. — Давно её не видела.
— Да нормально, — ответила Марина равнодушно. — Живёт тут, ничего особенного. Правда, всё время что-то раскладывает по квартире — то таблетки, то газеты. Приходится постоянно убирать за ней.
— Понятно. А здоровье как?
— Ну что здоровье в её годы? Жалуется периодически, к врачам ездит. Я ей говорю: мам, в твоём возрасте что-то всегда болит, это нормально.
Галина закрыла глаза. «В твоём возрасте». Как будто она уже списанная, не имеющая права на заботу. А ведь ей всего шестьдесят восемь, многие в её годы ещё работают, путешествуют.
Когда Марина была маленькой, Галина сама растила её — муж погиб в аварии, когда дочке было всего три года. Работала на двух работах, чтобы купить ей красивое платье на выпускной, оплатить институт. Отказывала себе во всём.
— Слушай, а помнишь мою тётю Валю? — говорила Света. — Так она в доме престарелых теперь живёт. Говорит, там хорошо — и общение, и уход.
— Да ну, — отмахнулась Марина. — Рано ещё. Моя пока сама справляется.
«Сама справляется». Галина горько усмехнулась. Справляется настолько хорошо, что её присутствие стало неудобным.
Она встала и подошла к окну. Во дворе играли дети — кричали, смеялись, гоняли мяч по лужам. А она наблюдала за ними из окна, как за чужой жизнью.
На подоконнике стоял маленький кактус в горшочке — единственное растение, которое ей разрешили держать в комнате. «Он неприхотливый, мам, и места много не займёт», — объяснила тогда Марина.
Галина погладила колючий стебель пальцем. Даже цветок у неё какой-то одинокий.
Из кухни донеслось:
— Слушай, а может, в театр сходим на выходных? Давно не были.
— Отличная идея! Только маму придётся на Серёжку оставить. Он сейчас самостоятельный уже.
Галина вздохнула. Значит, и внука ей доверить нельзя надолго. Только присмотреть, пока Марина куда-то отлучится.
Через час Света ушла, и квартира погрузилась в привычную тишину. Галина осторожно вышла из комнаты — может, теперь можно будет допить свой чай?
— Мам, ты чего бродишь? — Марина мыла посуду, не оборачиваясь. — Я уже всё убрала, не трогай ничего.
— Я просто хотела чашечку достать. Чай остыл совсем.
— Да заварись новый! И сразу в раковину поставь, хорошо? А то вечно твоя посуда везде стоит.
Галина встала на цыпочки, пытаясь дотянуться до верхней полки. Чашка была слишком высоко.
— Мариночка, помоги, пожалуйста.
— Ой, мам, да подожди ты! — Марина раздражённо вытерла руки. — Вот, держи. И больше не оставляй на столе, договорились?
— Договорились, родная.
Галина заварила себе свежий чай и села у окна. За стеклом уже стемнело, зажглись фонари. Где-то там, в тёплых квартирах, другие бабушки ужинали с семьями, рассказывали внукам сказки, чувствовали себя нужными.
— А где Серёжа? — спросила она.
— У друга остался делать уроки. Поздно придёт.
— Может, я ужин приготовлю? Он наверняка голодный будет.
— Не надо, мам. Я сама. Ты только набардачишь, потом мне убирать. Лучше иди к себе, телевизор посмотри.
«Набардачишь». Галина когда-то готовила на всю семью, пекла пироги к праздникам, принимала гостей. А теперь она «набардачит».
Она допила чай и, как просили, сразу понесла чашку в раковину. Но случайно задела локтем баночку с солью. Та упала, рассыпав белые кристаллики по всему столу.
— Вот видишь! — взорвалась Марина. — Я же говорила — не трогай ничего! Теперь мой все столы!
— Прости, дочка, я нечаянно…
— Нечаянно, нечаянно! Всё у тебя нечаянно! То чашку не туда поставишь, то соль рассыплешь, то газеты по квартире разбросаешь!
Галина молча взяла тряпку и стала собирать соль. Руки тряслись, несколько крупинок снова рассыпались.
— Да отойди ты! — Марина отобрала у неё тряпку. — Сама уберу. Иди лучше спать, что ли.
— Но ещё рано…
— Мам, я устала! Целый день на работе, дома дела, за тобой убирай постоянно. Хочется хоть немного покоя.
«За тобой убирай». Галина кивнула и пошла к себе. В коридоре повесила халат на крючок — аккуратно, чтобы не упал. Зубную щётку поставила в стаканчик ровно. Тапочки расставила параллельно. Всё по правилам.
В комнате она села на кровать и достала вязание. Носок для внука был почти готов — оставалось довязать мысок. Но зачем? Серёжа носит только покупные носки, красивые, с рисунками. Её шерстяные он наденет только если мама заставит.
За стеной работал телевизор. Марина смотрела какой-то сериал — слышались голоса, музыка. А Галина сидела в тишине со своим ненужным вязанием.
Она отложила спицы и подошла к шкафу. На верхней полке стояли её вещи — таблетки, газеты, старые фотографии. Всё, что составляло её жизнь, было спрятано наверху, подальше от глаз.
Около полуночи Галина услышала, как открылась входная дверь. Серёжа вернулся от друга — тяжело топал по коридору, бросил рюкзак у вешалки.
— Бабуль, ты не спишь? — он заглянул к ней в комнату.
— Не сплю, внучек. Как дела?
— Нормально. А что ты тут в темноте сидишь?
Серёжа щёлкнул выключателем, и комната залилась жёлтым светом. Галина прищурилась — не привыкла к яркости.
— Ты кушать хочешь? — спросила она. — Я могу что-нибудь разогреть.
— Не, бабуль, спасибо. Я у Димки наелся. — Он сел рядом с ней на кровать. — А что ты вязание в руках крутишь? Опять носки?
— Да так, внучек. Думала, тебе пригодятся.
— Бабуль, да я уже не маленький! Мне четырнадцать скоро. Какие носки?
Галина кивнула и убрала спицы. Конечно, он прав. Она всё время забывает, что Серёжа уже взрослый.
— А почему ты грустная такая? — мальчик внимательно посмотрел на неё. — Что-то случилось?
— Ничего, родной. Просто… устала немного.
— От чего устала? Ты же дома сидишь.
Галина улыбнулась. Дети такие прямые. Для него «дома сидеть — значит отдыхать».
— Серёж, а скажи мне честно, — она погладила его по руке. — Я вам не мешаю? Маме твоей особенно?
— Что за глупости, бабуль! — он нахмурился. — С чего это вдруг?
— Да так, спрашиваю. Вот сегодня подруга мамина приходила, так меня в комнату попросили. Говорят, взрослые разговоры, мне нечего слушать.
— Ну так мама же права. Света всякие глупости болтает, тебе зачем это слушать?
— А мои таблетки все наверх убрали. И чашку мою. И газеты. Говорят, некрасиво.
Серёжа задумался. Потом встал и пошёл на кухню. Галина слышала, как он открыл шкаф, что-то переставил. Вернулся с её синей чашкой в руках.
— На, бабуль. Теперь стоит на полке, где ты достанешь.
— Спасибо, внучек, — Галина чуть не заплакала от такой простой заботы.
— А таблетки зачем наверх убирать? Ты же каждый день пьёшь. Глупо это.
Он снова вышел и притащил коробку с лекарствами, поставил на тумбочку рядом с кроватью.
— Вот так лучше. И не слушай маму, когда она говорит всякие глупости. Она на работе нервничает, потом домой приходит злая.
— Она не злая, Серёжа. Просто усталая.
— Усталая, злая — какая разница? Нельзя на тебя срываться. Ты же хорошая.
Галина обняла внука, прижала к себе. Хоть кто-то считает её хорошей.
— Бабуль, а помнишь, как ты меня в детстве сказки рассказывала? — Серёжа устроился поудобнее. — Про Колобка, про трёх медведей?
— Помню, родной.
— А теперь почему не рассказываешь?
— Да ты же большой уже. Тебе неинтересно.
— А мне нравится. Твой голос такой… спокойный. Расскажешь что-нибудь?
Галина растерялась. Давно никто её ни о чём не просил.
— Ну… Жили-были дед и баба, — начала она неуверенно.
— Не, не Курочку Рябу! — засмеялся Серёжа. — Что-нибудь другое. Про принцессу, например.
— Хорошо. Жила-была принцесса в высоком замке…
Она рассказывала, а он слушал, положив голову ей на плечо. Как в детстве. И впервые за долгое время Галина почувствовала себя нужной.
Но тут в комнату заглянула Марина.
— Серёжа, что ты тут делаешь? Иди спать, завтра в школу. И бабушку не задерживай, ей тоже пора.
— Мам, да мы просто разговариваем…
— Поговорите завтра. А сейчас все по кроватям.
Серёжа нехотя встал, поцеловал бабушку в щёку.
— Спокойной ночи, бабуль. И не грусти, ладно?
Он ушёл, а Галина осталась одна. Села на кровать, взяла в руки свою чашку — единственное, что Серёжа вернул ей из «наверху».
И тут слёзы, которые она сдерживала весь день, наконец хлынули. Она плакала тихо, в подушку, чтобы никого не беспокоить. Плакала от одиночества, от ощущения ненужности, от того, что стала обузой для собственной дочери.
Утром Марина встала раньше обычного. Собираясь на работу, она заглянула к матери — проверить, всё ли в порядке. Галина сидела у окна с красными глазами, держа в руках свою синюю чашку.
— Мам, ты плакала? — Марина остановилась в дверях.
— Нет, дочка. Просто глаза устали, — соврала Галина.
Марина подошла ближе, села на край кровати. Впервые за долгое время она действительно посмотрела на мать — увидела морщины, которые углубились, сутулые плечи, дрожащие руки.
— Серёжа вчера говорил… что ты расстраиваешься из-за чашки и таблеток.
— Серёжка хороший мальчик, — тихо ответила Галина. — Не сердись на него.
— Я не сержусь. Просто… — Марина запнулась. — Мам, я правда не хотела тебя обижать. Просто иногда хочется, чтобы дома было красиво.
— Я понимаю, родная. Ты молодая, тебе стыдно за старуху.
— Какая ты старуха? — возмутилась Марина. — Тебе всего шестьдесят восемь!
— Тогда почему всё моё должно быть спрятано? Чашка, лекарства, газеты? Словно меня самой нет.
Марина молчала. Она впервые видела ситуацию глазами матери.
— Помнишь, как ты в детстве болела? — продолжала Галина. — Три дня температура не спадала. Я не отходила от твоей кровати, компрессы меняла, сказки рассказывала. А сейчас ты моих таблеток на столе не выносишь.
— Мам…
— Или когда ты институт заканчивала, диплом писала? Я всю ночь чай заваривала, бутерброды носила. Говорила: «Мариночка, не переживай, всё получится». А теперь мой чай мешает тебе жить.
Марина почувствовала, как щиплет глаза. Она встала, подошла к шкафу и достала газету матери с верхней полки.
— Вот, читай когда хочешь. И на столе оставляй, если нужно.
— Дочка, не надо из жалости…
— Не из жалости. Из любви, — Марина села рядом, обняла мать за плечи. — Прости меня, мамочка. Я совсем забыла, что это твой дом тоже.
Галина прижалась к дочери, и обе плакали — каждая о своём, но вместе.
— Знаешь, что мы сделаем? — сказала Марина, вытирая слёзы. — Переставим мебель. Поставим твоё кресло у окна, рядом столик маленький. Для чая и газет. Чтобы тебе удобно было.
— А как же гости?
— А пусть видят, что у нас живёт замечательная бабушка. Которая вяжет носки внуку и рассказывает ему сказки.
Галина улыбнулась сквозь слёзы. Впервые за много месяцев она почувствовала себя дома.
В тот же вечер они вместе переставили мебель. Серёжа помогал, таскал стулья и смеялся. А Галина заварила чай в своей синей чашке с ромашками и поставила её на новый столик — не наверх, а туда, где могла достать.
— Теперь хорошо, — сказала она, глядя в окно на вечерний двор.
— Теперь — как дома, — согласилась Марина.
