Галя металась по дому, как раненая тигрица. Не отдышаться – не хватало воздуха. Странно побаливало под мышкой, стреляло в локоть. Раскалывалась голова. Гале страшно – она читала где-то про такую боль и знала, что она предвещала.
-Уф, тошно-то как…ну и сволочи, какие сволочи! Из-за них окочуриться? – Галя искала в аптечке корвалол.
Как назло, пузырек с каплями оказался практически пустым, да и вообще, кроме активированного угля и аспирина в аптечке практически ничего не оставалось: Галина собиралась в город только через неделю, тогда, думала, и закупится лекарствами.
«Алкоголь расширяет сосуды» — единственное, что пришло в ее голову.
Галина открыла старый буфет: в отличие от корвалола, коньяк – подарок мужу на юбилей, стоял на своем месте, непочатый. Галя достала рюмку и открыла красивую бутылку из матового зеленого стекла. Вкусно чмокнула пробка. Галина заполнила рюмку до краев и залпом выпила коньяк, как заправской пьяница.
По горлу полилась горячая струйка, обжигая пищевод, и тут же, ухнув в желудок, мгновенно согрела его изнутри. Удивительное дело: желудок горел, а пламя в голове – утихало. Галина наполнила еще одну рюмку, нашла в холодильнике лимон и порезала его на дольки.
Коньяк сработал как надо. Боль уходила, и сердце, замедлив бег, перешло на мерный шаг. Галина, притулившись к столу, посмотрела в окно и дала волю пьяным, горячим, облегчающим душу слезам.
Она дружила с Татьяной, соседкой, с детства. Так получилось: дома их стояли рядом, матери дружили, отцы вместе работали. Сам Бог велел, как говорится. Вместе из школы, вместе домой. На выходных и каникулах – вдвоем, не разлей вода. То Галька у Таньки, то Танька у Гальки. Матери, не различая уже, кто свой, кто чужой, воспитывали обеих, как родных. И если обед – то вместе, а если взбучка какая за шалости, то прилетало и Таньке, и Гальке одинаково, с той разницей, что мамка Танькина доставала с гвоздя отцовский армейский ремень, а Галкина мама рвала крапиву.
Их так и называли: Танька-Галька.
-Танька-Галька, тащите дневники!
— Танька-Галька, на дискотеку намылились? Морды накрасить успели, паразитки, а вода в баню не ношена?
— Танька-Галька, бегом в лавку, сахару десять кило взять надо. Нюшке скажите, пусть запишет!
Вместе поступили в техникум, выучились, устроились на работу, единственные, наверное, из молодых девах, укативших в город, оставшиеся в деревне. Татьяна сменила «вечную» продавщицу Нюшку и встала к прилавку магазина, приняв в наследство замусоленную толстую, в девяносто листов, тетрадку с долгами. А Галина отправилась на ферму, чудом уцелевшую во время «блестящих» перемен в аграрном хозяйстве страны.
Вовремя и без задержек обе вышли замуж за местных парней. Мужики, они такие, не больно-то в город рвутся, если здесь есть, за что держаться. А держаться было, за что.
Танька – вся, как кусок упругого каучука, плотная, активная, крепкая, крикливая, — создана для тяжелой бабской, крестьянской работы. Где городская фифа на тоненьких палочках-ножках осядет и захныкает бессильно, потряхивая ладошками в кровавых мозолях, Танюха легко управляется. Кидает ли она навоз, косит ли, вытаскивает ведерные чугунки из печи, таскает на могучей спине мешки с картошкой – все у нее получается легко и с огоньком.
Галька – поуже будет, но – жилистая, тугая, крученая-верченая с крепким задом и круглой, словно мячики, грудью. Гальку можно было считать красавицей – у нее самое манкое для мужиков есть – тонкая талия. Фигура – песочные часы. Лицо, правда, простенькое: реснички белесые и носик пупочкой. Но для чего нужна косметика на белом свете? Реснички накрась, делов то… А носик пупочкой можно уж как-нибудь перетерпеть!
После замужества немного все поменялось, конечно. Танькин Олег, веселый парень, выпивоха, лентяй и шалопут, гулять любил, а работу по дому на жену сваливал. Галкин Васька, наоборот, угрюмый, молчаливый неулыба, гостей терпеть ненавидел, зато дом держал в полном порядке – не придерешься.
Танькину привычку туда-сюда, из калитки в калитку шастать Василий не переносил на дух. А виду не показывает. Но Галка знает – бесится. Васька, когда злится, пыхтеть начинает пуще прежнего. Таня сидит в гостях, чай дует, тапкой на ноге покачивает и не видит, что у хозяина нервы на пределе. Гала дергается – вечером мужик опять будет ей за Таньку претензии выставлять: выкурит две пачки за раз и к стенке зубами отвернется. Гале это надо?
Это у Татьяны дом – проходной двор, и Олег всем рад. Особенно тем, кто «со своим» является. Да пускай неделю живет, он радехонек! То, что Таньке надо как-то кормить дорогих гостей, Олеже не интересно. Ему вообще было не интересно, как там Таня выкручивается, как деньги зарабатывает, огород под картошку пашет, выгребную яму чистит, дрова на зиму заготавливает, лишь бы в холодильнике бутылочка стояла, да грибочки в кадке всегда свежими были.
Дети пошли, один за другим. Танюха первая отчиталась. У нее родился Сашенька, Шурик. Потом и Галка подоспела. На свет появился Петруша. Танька эстафету не приняла, поняла, что с Олежиком кучи ребятишек не нарожаешь. Поддержки никакой. А вот Галина не боялась и родила еще парочку: Аленку и Володьку.
Ну и закрутило, завертело… Галя едва успевала уворачиваться: семья большая, и муж – требовательный. Стройку затеял, три халтуры на себя, ко всему прочему, взял – деньги нужны до зарезу. Галя на работе упахается, да еще и дома – вторая смена: одной жратвы сколько всей «бригаде» нужно наготовить, да еще и скотины – полный двор. И стирки-то, стирки…
Со временем Вася скважину пробурил, водопровод сделал, туалет и душевую, и машину стиральную, и теплые полы – все Галине предоставил. Хозяин! Полегче стало. Но зато забот с Петькой, Аленкой и Володькой прибавилось. Не хотели учиться, хоть ты тресни. Галька ругалась:
— Да что это такое, тра-та-та! Я вместо вас, ироды тупоголовые, математику по третьему разу изучаю! Я это «Мороз и солнце, день чудесный», ночью разбуди, назубок отчеканю! «Квадрат гипотенузы равен сумме квадратов катетов»! Жи-ши, сволота! Вы на Сашку тетки Тани гляньте – какой паренек, пятерочки одни! Не стыдно?
Не, что об стенку горох! Петька и Володька, сопляк еще, около отца крутились больше. Им пилой сподручнее, чем авторучкой. Аленка, зараза, над учебником слюни распустит, наревится, а потом, тайком от матери, на улицу смоется. И куда? К тетке Таньке в магазин. Нравился ей новый кассовый аппарат – она на нем быстренько щелкать научилась. Пока Таня товар принимает, та шмакодявка, из-за прилавка не видать, покупателей обслуживает.
Галя попсиховала, конечно, но рассудила так: да тьфу на эту школу. Много ей самой пользы эта школа принесла? А парни растут работящие, и у Аленки – талант, недаром Татьяна ее хвалила:
— Ну и Алена, ну и голова! Все знает, все понимает: что где лежит в магазине, сколько стоит, и кому из покупателей, что надо – в курсе. Я, Галя, хоть на работе немного отдохну. Совсем от ирода жизни нет!
Ирод, это Олеженька дорогой, любимый. К тому времени ему уже грибочков не надо было. Лишь бы водка в холодильнике стояла. Да можно и не в холодильнике. И не обязательно, чтобы водка. И самогон, и спирт, и денурат сойдет, лишь бы не сдохнуть от похмелья. Человеческий свой облик Олег давно потерял, и в основном, отлеживался в пустом курятнике: грязный, синий, опухший…
Одна отрада у Тани – Шурик. Умница. Отличник. Помощник. Глазки у Шурика ясные, все понимающие. Сам – еще от горшка два вершка, а уже и на огороде рядом с матерью колотился, и по дому, всегда у Танькиной юбке.
Василий Таньку хоть и не жаловал, часто говорил: «Трепло, а не баба», но иной раз, взглянув, как валится у соседки все из рук, поднимался, заходил в курятник и тряс Олега за шкирку, в чувство приводил:
— Вставай паразит! Или работай или вали на все четыре стороны!
Василий и забор Тане подновил, и печку переложил, и Шурика вместе со своими детьми не раз в Питер на экскурсию свозил. Гмыра гмырой, а сердце живое, жалостливое…
Галя и думать не думала, что таким слабым оказалось сердце у мужа. Однажды (дети уже выросли, разъехались по городам) поднялся Вася утром с постели, умял с аппетитом яичницу из семи домашних, из-под курочки яиц, и, стеснительно улыбнувшись, пожаловался Гале:
— В сон клонит что-то. Дел куча, а я спать хочу.
Прилег (никогда такого не было) и уснул. Галя, пока на утреннюю дойку на ферму слетала, пока вернулась, пока моталась по хлеву, да по двору, даже не заметила, что деловитый Вася так и не появился в мастерской, где торчал с утра до вечера. Управившись с утренними делами, зашла в дом, посмотрела на спящего мужа и удивилась: во дает хозяин! Стареет, совсем мышей не ловит!
Перемыла посуду, включила телевизор: передачу Баженова посмотреть на пару с Васей. Заварила чай. Тронула мужа за плечо, а он не двигается…
***
Хоронили Василия всем селом. Галя лежала бревном. Ей казалось всегда, что особой любви у них и не было: какая там любовь, сказки для дурочек, целыми днями смотревшими турецкие сериалы. Пахота, труд. Труд и пахота. С утра до ночи. Всегда. Они мало с Василием смотрели друг на друга – в одну сторону, будто лошади в опряжи, глядели. Шли вперед, стараясь идти шаг в шаг, чтобы не сбиться.
Ничего такого романтического Василий ей не дарил: ни цветов, ни колечек. Слов красивых не говорил. Да и постельных всяких утех было мало, иначе у Гали детишек не трое, а куда больше детишек в доме было. И вот странность какая – дышать без Васи, оказывается, невозможно. Забывала Галя, как это – дышать своими легкими и думать своей головой, будто не отдельный человек ушел, а от Галины отрезали большую часть, даже разрешенья не спросив.
Аленка, приехавшая из города, поила мать из чашки и плакала. Петр и Володя, рослые, молчаливые, в отца, сами, без всяких похоронных бюро, сварганили гроб, обтянув его бархатом. Выпилили из реек искусные завитушки, позолотили их и набили сверху, на алый бархат.
Сами яму выкопали около могил деда и бабки, и прабабки, и пра-пра-прабабки, среди сосен, в легкой песчаной земле. Вот тебе и горожане, все умеют, все понимают – хороший след после себя Вася оставил. Галя может гордиться. Все на похоронах так и говорили: заглядение, а не парней, Галинке Бог дал. Царство небесное Василию, хорошими людьми своих мужиков воспитал! Не то, что это чучело гороховое, Танькин муженек. Гляди-ка, подрядился к парням, пристроился: тоже с лопатой. Черный весь от пьянки, а туда же:
— Я соседа должон по-соседски проводить! – и лопату по самый черенок в песок – ррраз! На пропой надеется заработать, алкаш! Вот почему Господь хороших людей прибирает, а такую мразь оставляет на грешкой земле?
Татьяна рядышком к Галке приклеилась, плечо свое крепкое подставив. Ничего не говорила, страдала за Галинку, чтобы той меньше горя досталось. Напополам беду разделить если – все полегче будет, правда? Шурик ее подоспел ко дню похорон, помнил все хорошее, что дядя Вася для него делал.
Галина ничего не слышала, ничего не видела. Дети рядком за столом. Аленка стол сама творила, кудесница: все в руках горит. И голубцов накрутила, и холодца наварила прозрачного, как слеза, плотного, тающего на языке…
И кутья нее медовая с изюмом, рисинка к рисинке, и на салатах – розочки из свеклы, ажурной листвой из огурца украшенные. Гости горюют, а кушанья Аленушкины подметают, только вьет!
Шурка сурово на своего папашку, не ко времени нализавшегося, молча из-за стола вывел. Галину обнял:
— Не плачьте, тетя Галя. У вас есть ребята, дочка, мама моя и я. Не плачьте.
Хороший, хороший какой. Умница. Два высших получил, и уже в какой-то престижной фирме деньги большие зарабатывает. На дорогущей машине прикатил. Хоть какая отрада матери. Хоть мать дух переведет – сын поможет.
***
Так и вышло. Шурик стремительно строил карьеру. Через пять лет уже фирмой той престижной сам владел. Это у такой-то грязи из-под ногтей, как его папенька, вырос человечище. У Татьяны на участке рабочие завелись и скоренько ей отгрохали домину – за день не обойдешь. Танька по четыре месяца в году по морям шастала – заботливый сынок. На него и Гале грех обижаться, пару раз она с соседкой и в Египте, и в Италии бывала. Впечатлений – на всю жизнь. Правда, тянуло Галю в деревню неимоверно. Ну не создана она была для долгих путешествий: скучала по дому родному. Танька пообижалась, но остыла. Ей, наоборот, хотелось убраться подальше, чтобы глаза Олежу не видели.
Тот уже лежал в постели, не вставая. Отказывали ноги. В больнице врачи качали головами: доигрался. Ну, не в подворотне валялся, на чистейшем белье, на дорогущей специальной ортопедической кровати, при вышколенной сиделке. Галя, конечно, не понимала и не принимала такого – все таки, муж. Плохо ведь ему. Хоть бы Танька немного рядом посидела, за руку подержалась, что ли. По-человечески, ну?
Сынам, в гости приезжавшим, не раз сетовала, Таньку осуждая. Но те, глядя на нее отцовскими глазами, угрюмо отмахивались:
— Мать, прекрати! Пусть еще спасибо скажет. Такие деньжищи… Квартир понакупить можно сколько…
Они, наверное, немного завидовали Шурику. Да и Аленка – тоже. У всех троих – ипотеки, кредиты… Детей боялись завести. Галя диву давалась – за конуру в двадцать квадратов нужно всю жизнь на банк ишачить. А дом, собственными руками выстроенный, в деревне практически пустует. И ведь нет, упрямцы, упорно не возвращаются, все какую-то птицу счастья надеются за хвост ухватить. Как Шурик. Так Шурик такой – один на миллион. Понимать надо!
— А вот учились бы хорошо, так и…
— Мама! – хором кричали, — не лезь ты в чужое дело!
Галина обижалась. Ну как тут не лезь. Сосед ведь. Сердца у Тани нет. Загордилась, дура старая…
***
Она не выдержала. Пошла. Таньки, как всегда, не было, но сторож, специально нанятый Шуриком, пропустил ее без проблем. Сиделка Ирина Петровна, она же, по совместительству – помощница, удивленно приподняла брови, услышав просьбу Гали, но ничего по этому поводу не сказало: мало ли что взбредет в голову людям. Надо поговорить с больным, так пусть разговаривает. Хозяин никаких ограничений на действия Галины не накладывал.
Олега и в постели с трудом найдешь, до чего он высох. Ничего не осталось от балагура-весельчака. Но и от пропойцы, допившегося до скотского состояния тоже ничего не было. Видно, что человеку осталось совсем немного мучиться на этом свете. Он сразу узнал соседку и даже попытался изобразить подобие улыбки на скуластом, обтянутом пергаментной ломкой кожей черепе.
— Здра-а-а-вствуй, Га-а-а-а-ля. А ты пр-и-и-ишла…
— Здравствуй, здравствуй, Олег, — Галина старалась говорить ласково, тихо, — что же ты, сосед, сотворил с собой? Олег, Олег…
Сосед вдруг посмотрел на Галину все понимающим, страдальческим взглядом, и глаза его были чистыми, ясными, как у младенца. Или святого.
— Виноват. Виноват. Я… не… Это все из-за… Из-за Ва… Василия.
— Василий? – не поняла Галя.
Олег говорил долго. Плохо. Медленно. Но Галина хорошо его понимала. Слишком хорошо.
Олег начал пить, когда увидел свою жену, целующуюся с Васей. Они обнимались крепко, крепко. Они любили друг друга. Это было видно. Это любой дурак бы понял. А Олег дураком не был. Он был слабаком. Вместо того, чтобы разбить Ваське морду в кровь, в ошметки, подать на развод, и уйти от неверной Таньки раз и навсегда, пока не поздно, он… внушил себе, что НИЧЕГО НЕ БЫЛО.
ЕМУ ПОКАЗАЛОСЬ. Примерещилось. Бывает же, что мерещится всякая ерунда.
Олег любил жену больше всего на свете, и боялся уйти. Вот как уйти? Как ее, поганку, вырвать из души? Пусть лучше так. Так ведь лучше? И он жил так, будто ничего страшного не случилось. Правда, в сторону Василия смотреть не мог, и спать не мог. Ему снилось, как он убивает соперника, как стреляет в него, как отрубает ему голову, как топит его в реке или душит голыми руками.
Сны становились маниакальными. И, чтобы не сойти с ума, Олег начал пить. Легчало, отпускало, сны уходили. Жизнь продолжалась. А Танька родила мальчика. Олег считал, анализировал, думал… Но жена ушла в материнство, показывала хорошенького младенца Олегу, хвастаясь и радуясь. И Олег НЕНАВИДЕЛ этого мальчика.
— Он простой двоеженец, Галя. А ты… ничего и не знала, — шептал умирающий человек.
— Зачем ты с ней жил? Зачем? – Галя еле сдерживала крик.
Олег не знал. Зато каким он был счастливым, когда Васька умер. С каким удовольствием рыл ему могилу. Это был самый прекрасный день в его жизни. На поминках хотелось пить и петь, пока Васькин ублюдок не вытолкал его из –за стола.
— Прости, Галя. Я был таким… козлом и… подлецом, что… не рассказывал тебе ничего…
Галина не выдержала и закричала надрывно:
— Ты не был! Ты и остался козлом и подлецом! Зачем ты мне это все сказал! Сволочь ты поганая! Да вы все – сволочи поганые!
Она выбежала из дома, трясущимися руками открыла свою калитку и долго металась по комнате, натыкаясь на стулья и кресла, как птица, нечаянно залетевшая в окно…
***
Олег умер через три дня. Галя на похороны не пошла.
— Что же ты, мама? – Аленка, прикатившая домой, недоумевала, — никчемный человечишка, согласна, но… Надо было. Тетя Таня – нам не чужой человек…
«Ага, не чужой. Мы тут все родные, все. Как в гареме. Султан, правда, помер» — носилось в Галиной голове.
Было жалко себя, своих лет, Олега, Шурика, детей… Как же так, Василий? Как же ты мог? Мог! Да еще как! Ювелир! Так изображать неприязнь к Таньке… А она? Стерва. Стерва! Ах ты, Господи, дыхания не хватает…
Шурик неожиданно пришел к Галине. Алена и ребята уехали в свои взрослые жизни, а этот… почувствовал что-то, что ли? И, главное, Танька носу не показала, хотя была в деревне все девять дней, приличная вдова, гляньте на нее. Поди, перед гостями морду кривила в обиде на Галину.
— Тетя Галя, вы здоровы? – присел перед Галей на стул, глаза внимательные, взгляд пытливый, умный… Васин. Высокий, сильный, привыкший властвовать и повелевать. Крутой. Невыносимо смотреть на него.
Галина прикусила язык: молчать. Молчать! Но Шурик погладил женщину по плечу. Черные зрачки в серой радужке, Васины. И губы, словно черкнул кто-то линию – отцовские. Ждет ответа, требует, добивается…
— А я ведь все знаю, тетя Галя.
У Галины сердце ухнуло в пятки, как камень с горы. Ой, нет. Нет, нет, нет!
— Ирина Петровна слышала, как вы кричали в папиной комнате. И слышала, ЧТО вы кричали. Мы с Ириной Петровной доверяем друг другу.
Почему вы ему поверили? Вот так, взяли и поверили?
Галина заморгала ресницами быстро, быстро. Напряжение, (словно стальные обручи лопнули), ушло, убрав незримую плотину, перекрывавшую горячую лаву слез. И сразу стало легче, а боль в груди отпустила, убрала когтистую лапу от сердца.
— Да. Вот такой он, мой отец. И никуда от этого не денешься. Пока здоров был, плевал и на маму, и на меня с высокой колокольни. А как свалился и понял, что это – все, началось…
Неизлечимо больные люди страдают по разному. Одни стараются отдать долги, поделиться душевным теплом, попросить за все прощения у близких. А другие брызжут ядом: если так плохо мне, то почему – только мне? Пусть будет плохо всем!
Александр, услышав крики матери, доносившиеся из комнаты отца, взлетел по лестнице, распахнул двери и увидел родную мать обескураженной, сумасшедшей… Она… душила мужа. Еле-еле разомкнув руки, сцепившиеся на горле отца, Шурик оттащил женщину от кровати.
— Тв-а-а-а-рь! Твари! – Татьяна орала, визжала, и успокоить ее смогла только пощечина.
Она билась в руках сына, захлебывалась рыданиями, пока Олег сипел и откашливался…
— Ви-и-иноват, сынок… Виноват, прости, сынок!
С трудом удалось добится объяснений произошедшего.
Всю жизнь папа спал тайком с Галиной. И Аленка, оказывается, его родная дочка. Вот, решил повиниться перед смертью, так сказать, облегчить душу.
Каково?
— Я не… Я никогда… — побелевшими губами произнесла Галина.
— Я так и понял, — Шурик снова прикоснулся к ее плечу, — как уговорил Аленку сдать генетический материал? Да просто, подарил им абонемент на лечение у дорогого стоматолога. Да и парням – тоже. Кто откажется?
Галина благодарно кивнула головой.
— Ну а там – дело техники. Вот и выяснилось – никакого совпадения. Врал папаша. Врал чудовищно. Специально, чтобы добить мать. Она всю жизнь на него горбатилась, и вот как он отплатил. Да еще честное имя дяди Васи в грязи извозил! Я бы жизнь отдал, чтобы у меня такой отец был, как дядя Вася! Я никогда его не забуду! Но не судьба. Вы мне верите?
Галя обняла Шурика. Ей стало совсем хорошо.
— Я могу сделать экспертизу для вашего спокойствия. Хлопотно это, правда, но я сделаю!
— Не надо, Шурик. Совсем не надо. А отца прости. Боли адские у человека, что уж теперь… Мама-то надолго уехала? Мне бы с ней повидаться…
— Скоро приедет, повидаетесь, теть Галь, — улыбнулся Шурик.
***
Это для Гали он был Шуриком. Для своего разросшегося концерна он давным давно именовался Александром Олеговичем. Грозой, властелином и повелителем! Никакой жалости, сочувствия и понимания. Бизнес нужно держать в ежовых рукавицах!
При своем жестком характере Александр Олегович имел лишь одну слабость: нежную любовь к своей несчастной матери. Угораздило ее выйти замуж за этого… уродца. Ведь не любила никогда, зачем? Почему не бросила? Жалко. Жалко мужа. Жалко жену любимого…
Встречались тайно. Шурик – Василия сын. И Татьяна однажды сказала Шурику об этом. Ему было двенадцать лет, и он чуть вены себе не вскрыл от стыда за папу, валявшегося в грязной луже и оравшего на Шурку у людях на виду:
— Эй, дебил, сюда иди! Помоги! Куда ты, выродок, побежал!
Мать сама тряслась. Она жалела о том, что не удержала язык за зубами. Но ради ребенка, который чуть кровью не истек… И из-за кого?
И так прошла вся жизнь, все молчали, лишь бы не курочить Галину судьбу. Пусть уж… Хотя выть Татьяне хотелось по ночам. А Василий честно заботился об обеих семьях. Помогал. Тащил всех. И… любил Шурку. Порой проведет ладонью по голове, посмотрит на него мудрыми глазами:
— Держись, брат, все будет хорошо…- душа Шуркина заходилась, и он едва сдерживался…
Кто знал, что алкоголик Олежек, никчемное существо, вздумает раскрыть свой рот, тварь неблагодарная…Ну да ничего, отговорил свое, ничтожное создание. А он, Александр, мать его за ногу, Олегович, весь в родного отца. Он всегда будет заботиться и о матери, и о тетке Гале, и о братьях, и о сестре. Квартиры всем купил, деньги дает регулярно… Он хороший сын и брат. Просто так получилось…
А что Олеженьку оговорил, так за это ответит когда-нибудь. ТАМ он все популярно ЕМУ по полочкам и разложит. Потом. А пока… Зачем делать больно пожилой женщине? Зачем Галине вся эта правда?
Пускай живет и радуется…
