Не спится Любе, вспоминает прошлую встречу с Андреем Ивановичем, и сама стыдится своих мыслей. А если уж разобраться, чего тут стыдного? Матери с отцом не до уроков, вот и упустили Володьку, младшего брата Любы. Володька-то шебутной у них, за уроки не усадишь. А уроки нужны, школа теперь в полную силу работает, и все годы военные тоже работала, только учителей не хватало.
А нынче, с осени 45-го, почти укомплектовали, даже учитель истории приехал к ним в район. Тот самый Андрей Иванович Самойлов, о котором Люба думает, уснуть не может. Девятнадцать ей. А ему, говорят, двадцать семь стукнуло. Он весной как вернулся в родной город, так сразу и попросился подальше — в районную школу.
Люба вздыхает. И не потому, что бабуся Сандалова, а попросту «Сандалиха» — так её называли – трезвонит на каждом углу, дескать, не проморгайте жениха, он хоть и в шрамах (на лице точно шрам есть), зато один-одинёшенек. С фронта пришёл, а его жена с другим упорхнула, говорят, красавица жена-то, вот и уехала с военным.
Люба сначала услышала, а потом увидела Андрея Ивановича и покраснела. Скромно стояла у печки, когда пришёл к ним домой учитель истории, такая у него работа, надо было всех учеников обойти.
Росточком-то как Люба, невысокий, лицом приятен, только шрам у него и рука плохо сгибается левая. А всё равно что-то торкнуло, будто в сердце постучали ей: тук-тук, к вам можно?
А Люба сердечко распахнула, и влетело в него птицей вольной любовь. Сначала как уважение, как жалость к фронтовику, а потом как к мужчине, который может стать её мужем.
Он взволнованно рассказывал о своем предмете, часто повторял, что историю детям учить надо, что не поверхностный это предмет, а самый наиважнейший. Нюра, Любина мать, всё ждала, когда же он на Володьку жаловаться начнёт, а он ни слова нарекания не произнёс, а только просил к предмету уважительно относиться, потому как предмет этот нужный, и не такой уж простой как кажется. Познакомился с семейством и дальше по дворам пошёл.
Любин отец, фронтовик Григорий Матвеевич, сурово взглянул на сына. Наказывать не хотелось, да и не за что пока, но предупредить надо: — Гляди, Володька, не позорь нас с матерью.
И теперь вспоминает Люба нового учителя, и мысли сон отгоняют. За окнами вьюга воет, а с вечера снега нападало, кабы калитку не задуло, а то придётся расчищать, как это часто бывает в сибирском краю. И вот что заметила, как пришёл учитель без варежек, так без варежек и вышел в студёную снежную мглу.
Утром вставать надо, а не хочется. – А ну полежу немного, может мамка не заметит, а если и заметит, то простит.
Нюра, укутанная в платок, топчется с Григорием на пару во дворе, понимая, что молодой девчонке иной раз и в постели понежится хочется.
Люба видит, как кот Мурзик крадётся к ней, распахивает одеяло и зовет: — кис-кис-кис.
Мурзик, кот с чёрной шерстью и белыми пятнами на спине, прыгает к ней на кровать под одеяло и начинает мурлыкать.
— Тише ты, — просит Люба, — мамка услышит, попадёт нам с тобой.
Но Мурзик, разомлев от тепла, мурлычет ещё громче.
Мать вошла в горницу в рабочем ватнике и, подойдя, к постели, рывком снимает одеяло. – А ну брысь! – Топает она ногой.
Мурзик пулей вылетает из укромного местечка и прячется под печку.
— Любка, ну здоровая же, а непонимущая… куда ты его на постель? Он и под крыльцом, и в дровяннике мызгается, а ты на чистое…
— Мам, так он чистый, он ведь умывается, — оправдывается дочка.
— Ээ—эээх, ладно бы Володька, а ты-то куда здоровила эдакая… ладно, вставай уже…
После обеда, не дождавшись сына из школы, мать просит сходить за ним. – Где он там провалился, кабы на речку не убежал, на льду играются поди… веди его домой.
Люба беспрекословно одевается и идёт в школу. Она даже рада, что попросили за братом сходить.
Деревянное одноэтажное строение с красным транспарантом, на котором всё ещё красуется надпись про победу, огорожено крепким забором. Люба заглядывает в класс – никого. Идёт по коридору, где уже помыты полы и пахнет влагой после уборки.
В одном из классов сидит Андрей Иванович с кипой книг и что-то увлечённо пишет. Тишина. Только пёрышко поскрипывает.
— А вам кого? – спрашивает он.
— Здравствуйте. Брата ищу… Вову Потапова.
— А-аа, знаю, Вову знаю. Но занятия давно закончились. Нет здесь никого.
Она кивнула в знак благодарности и вышла.
— Погодите, может они на речку пошли, — подсказывает учитель, — подождите меня, вместе посмотрим.
Он быстро накинул полушубок и шапку, и даже не застегнувшись, вышел вместе с ней. Снежная мгла простёрлась до самого горизонта, и снег слепил глаза и поскрипывал под ногами.
— А я помню вас, вы сестра Вовы.
— Ага, я тоже вас помню, вы к нам приходили. – она посмотрела на его руки, уже покрасневшие от мороза.
— А варежки-то ваши где?
— Да не знаю, видать потерял, — он рассмеялся как-то виновато, — такой я растеряха оказался, что же, бывает…
— Так ведь холодно, вы хоть в карманы спрячьте.
— Ничего, нам сибирякам холод не страшен.
Переговариваясь и смеясь, добрались до реки. Предположения оправдались: ватага мальчишек играла на льду.
Вовку она буквально вырвала из игры и сказав, что дома волнуются, чуть ли не под конвоем повела домой.
— Рано же ещё, — хныкал Вовка, вытирая раскрасневшееся лицо.
— Спасибо, Андрей Иванович, — Люба помахала своему спутнику.
— Да не за что.
С этого дня думала она про отсутствие варежек у учителя и вспоминала его обветренные руки.
Почту теперь разносила как можно быстрее. Она ведь с почтой с первого года войны возилась, помогала почтальонше, а потом и сама взялась разносить.
А однажды увидела, как фельдшерица работала и засмотрелась на её работу. Это она ещё в школе тогда училась. И представила Люба себя в белом халате и рядом также все доктора, и она им помогает. Вот с той поры эта мысль покоя не даёт.
Да только куда ей, работает после школы, бегает как савраска, про белый халат и вспомнить некогда.
Но вот варежки не давали теперь покоя, она и про свою мечту о белом халате забыла, только о варежках и думала.
Стрекотала прялка, и тонким ручейком тянулась шерстяная нить в материнских руках. Люба тоже так умела, но у матери лучше получалось. Выбрала она клубочек тайно от мамки, уединилась и стала вязать.
Вязать давно умела, да так искусно получалось, будто настоящая мастерица. Ровненько, да ещё нить другого цвета вставит – узор получается. Нюра не понимала, зачем эта красота.
И вот теперь эта красота Любе пригодилась, хотелось удивить Андрея Ивановича… только как вручить такой подарок… И что он подумает, а может к этому времени уже обзавёлся варежками.
В школу шла Люба наобум, не знала, что сказать, как вручить подарок. А более всего боялась, кто-то увидит. Долго стояла у запорошенной снегом сосны, что возле школы, выглядывала как ученица, не выйдет ли.
Вышел. Один. В руках перевязанная верёвочкой стопка книг.
— Андрей Иванович, — Люба побежала к нему, да запнулась и в двух шагах от него упала в снег. «Как же стыдно!» – подумала она, боясь взглянуть на него. А он сам помог подняться, держит её за локотки и в глаза пытается посмотреть. – Не ушиблась?
— Не ушиблась, — бормочет она и достаёт из кармана варежки. Они хоть и из грубой овечьей шерсти, но Люба так старательно их вязала, такой узор поверх, что других таких варежек во всём районе не найдёшь. – Андрей Иванович, я вам варежки… у вас ведь руки мёрзнут, — она подала свой подарок.
А он смотрит на варежки, потом на Любу и губы дёрнулись, будто что-сказать хочет, а не может… — Спасибо, Любушка, — наконец произносит. – Теперь уж точно не замёрзну, твоими руками связаны…
И после до самого дома её проводил. А она шла, встречая любопытные взгляды, опускала глаза, а всё равно радовалась. Сердцу приятно: с добрым человеком идёт, с таким человеком, который с первого взгляда понравился.
***
— Ой, батюшки, отцу-то плохо, видно старые раны открылись, — причитает Нюра, — а мне на ферму надо… Люба, покличь Митрофаныча, до больницы отца надо…
— Я счас, мам, я счас, — Люба помогает отцу подняться, накинув ему полушубок и нахлобучив шапку, выводят его с матерью.
— Гриша, ты уж держись, а я только до фермы и обратно, — наказывает Нюра.
Люба с Митрофанычем привозят Григория в больницу, а там фельдшер Ольга Васильевна в белом халате и в белой шапочке, строгая на вид, но говорят, умная фельдшерица. Тут ещё доктора позвали, увели на осмотр фронтовика.
Люба окунулась в запах карболки, разглядывает даже стены, смотрит, как тут всё устроено… Только не до этого сейчас, за отца переживает.
Григорий вышел через час сам, а рядом Ольга Васильевна. – Ну вот и всё, — говорит она, — принимайте своего героя.
Григорий виновато кряхтит, потирая плечо. – Сам виноват, ныло накануне, да думал, само пройдёт.
— А вот не надо ждать, у вас раны эти на всю жизнь, почаще к нам заходите, — советует Ольга Васильевна, и Люба благодарно кивает в ответ.
Смена у фельдшера закончилась, и она вместе с Любой и Григорием вышла из больницы. Григорий продолжает благодарить, даже кланяется, радуясь, что всё обошлось.
Ольга Васильевна, прощаясь, достаёт из кармана варежки и надевает их. И эти варежки, хоть и велики ей (это с первого взгляда, заметно), а всё же согревают. Февральский мороз бывает злее январского, к тому же метели часто случаются, а в ветер рукам ещё холоднее.
И смотрит Люба на эти варежки и понимает, что это её варежки – те самые, что Андрею Ивановичу подарила. Такой узор не найдешь, даже если весь район объехать придётся.
А фельдшерица улыбается, подбадривает фронтовика, Любе что-то наказывает, а она не слышит, на варежки смотрит… жарко становится, холода не чувствует… узнала свою работу.
Домой пришли, не помнит как. Вот только одна радость – отец жив-здоров. Почти здоров. Ему наказали ещё показаться докторам, а лучше в больницу лечь. Но разве Григория заставишь…
«Как же так? — думает Люба. – Разве те встречи напрасные были, разве случайно он за руку меня взял, разве можно так в глаза смотреть, если не люб человек?»
А ведь Андрей Иванович так в глаза Любе смотрел, словно любовь в них искал. Всего три встречи, как варежки подарила, но уже взглядом много сказано. Знала Люба, так бывает: ничего не говорят, а вместе пройдут и всё понятно становится, глядишь, вскоре и сватов присылают.
А теперь, когда варежки, подаренные, увидела на руках чужой женщины, красивой, статной фельдшерице Ольге Васильевне, всё перепуталось в душе у Любы. Не могла она понять, как же можно подарок кому-то другому отдать. Значит все эти встречи пустые, значит играет фронтовик с ней, а может насмехается, а сам с Ольгой Васильевной… она-то вон какая красивая.
— Что же ты избегаешь меня, Люба? – спрашивает Андрей Иванович, встретив её у почтового отделения с сумкой газет и писем.
Люба взгляд отводит, не хочет смотреть в глаза – больно ей. Сама видит, что снова без варежек Андрей Иванович. Тут-то все её сомнения и развеялись. Она ведь надеялась, что спутала варежки-то, а получается – нет, не спутала.
— Некогда мне, — говорит она и идёт прочь.
— Ну что же, — вздыхает он, — и так бывает.
И вдруг Любе подумалось: «а может он их потерял? Ведь сам называл себя «растеряхой».
Остановилась, обернулась. – Андрей Иванович, снова ты без варежек, руки-то замёрзнут… потерял поди? – спросила она голосом, полным надежды, что и в самом деле, потерял.
— А-аа, варежки, — он словно опомнился, — нет, Люба, не терял я варежки. Одному хорошему человеку отдал, ей они нужнее были.
Любе заплакать захотелось.
Он подошёл к ней. – Да, отдал на время фельдшеру из районной больницы. Может ты её и знаешь, Ольга Васильевна Сурина, хотя зачем теперь тебе это, теперь неважно… товарища моего жена. Очень хороший товарищ, вместе мы воевали. Двое деток у них, хотя тебе зачем это…
— Ну как же зачем? – спросила Люба. – Знаю я Ольгу Васильевну, недавно папке моему помогла…
— Она многим помогает, всю войну в эвакуационном госпитале работала. А сейчас Фёдор, муж её, товарищ мой, в Красноярске на железной дороге трудится, вот скоро и семью к себе заберёт, письмо пришло, я потому и заходил на почту, как чувствовал. – Он вздохнул.
Вроде можно уже и разойтись, но снова стал рассказывать. – Руки у Ольги золотые, а руки беречь надо. Ты прости, я тут как-то увидел её без варежек, снял свои и отдал ей. Не хотела брать, а всё равно заставил.
Шаль с головы Любы почти сползла, и Андрей Иванович, заметив, осторожно поправил. – Не простудись, Люба…
— Андрей Иванович, Андрей…. Да разве мне жалко… да я тебе ещё свяжу, я и носки могу связать…
— А что же ты тогда бегаешь от меня? – спросил он. – Я уж подумал, обидел чем, или может разонравился…
— Неправда! Нравишься, ой как нравишься… — и она уткнулась лицом в воротник его полушубка.
— Ладно, Любушка, ладно, если так, жди весной сватов.
***
Ещё перед свадьбой Люба поделилась с будущим мужем своей заветной мечтой: выучиться на фельдшера. – Только поздно мне теперь, — призналась она.
— Почему поздно? Доброе дело начать не поздно.
***
Прошли годы, и Люба заняла место Ольги Васильевны, которая уехала с семьей к мужу в большой город. На память Люба вручила ей, мужу и их детям варежки. – Пусть греют, — сказала она.
Обняла её Ольга: — Такой человек как ты и душой может согреть. Живите в мире и в радости, — пожелала она Андрею и Любе.
