У бабы Лиды случился праздник, которого она совсем не ожидала.
Она завтракала, когда в избу пулей залетела соседка:
— Чего сидишь? Там бракованных поросят продают, за бесплатно, считай! Сидит она…
Если бы не Мария, на всю голову контуженная, то баба Лида ни за что бы не купила «за бесплатно» поросенка. Зачем ей поросенок? Жила она одна, как перст, на небольшую пенсию. На хлеб хватало. А чтобы не отощать, было у Лиды с десяток рябых курочек. Хорошие курочки, ласковые, исправно снабжающие бабу Лиду коричневыми, словно пасхальными, яичками.
Баба Лида сварит на день пяток — красота. Лежат себе в тарелочке, загляденье. Проголодается Лида, облупит яичко, посолит, да и скушает под чаек. Зачем ей поросенок?
Но контуженная на всю голову Мария кого хочешь с толку собьет! «Побежали» да «побежали». Быстрее, выше, сильнее! «За бесплатно продают»! Баба Лида и побежала, еле-еле успев на артритные ноги резиновые боты натянуть. Без шерстяного носка!
И правда — продают. Но вовсе не за бесплатно. За убогого поросеночка надобно полторы тысячи отвалить. Это же сколько лекарств можно купить! Но Мария, бабу Лиду не спросив, схватила сразу трех поросят. Она бы и четырех схватила, да у бабы Лиды не хватило денег в кошельке. У Марии были деньги, а у нее — нет. Да и слава богу — было бы бабе Лиде ночное веселье. Хотя и так не скучная ночка получилась, пропади она пропадом, эта контуженная. На всю голову!
И вот приковыляла Лида с мешком, в котором тихохонько лежал поросенок, домой. Уже по дороге сердце ёкало: больно спокойный свин попался. Что она, Лида, не помнит, сколько визга от тех поросят! Затаив дыхание, вытряхнула поросенка из мешка. Батюшки светы — дохленький! Баба Лида всплеснула руками, прямо как та самая свинарка из черно-белого кино. Чуть не расплакалась. А плакать-то некогда. Надо как-то спасать животину. Реанимировать. Господи Боже, полторы тыщи, как корова языком…
Весу в поросенке никакого. Ребра торчат и даже хвост крючком не загибается. Какой-то ужасный поросенок, будто его только что из лагеря выпустили. Глазки зажмурены, пятачок холодный и выражение лица такое… Мученическое. А копытца крохотные. И реснички, как у маленького ребеночка. Не жилец, одним словом.
Баб Лиде так жалко его стало, хоть плачь. А плакать, опять же говорю, совсем некогда. Ну она принялась его спасать. Искусственное дыхание сделала. Помассировала тельце. Подогрела воду, искупала «дитятю» в теплой купели, закутала в мягкий платок. Умыла пятачок молочком (в холодильнике стояла литрушка), подула, даже поцеловала сердешного.
И чудо — глазки открылись у «Пятачка», расчихался бедолага, но хрюкнул. Слава богу, ожил. Баба Лида хотела его с соски кормить: была у нее в аптечке такая соска. Но поросенок вдруг поднялся на дрожащие пока ножки и затупал по избе, слабенько повизгивая. Лида молочка в миску полила — тот без лишних разговоров зачмокал, застонал, зачавкал.
Насытившись, забеспокоился, закрутился и напрудил лужицу. Пришлось оборудовать «Пятачку» жилье. Не в хлев же его такого махонького? Его там мыши целиком сожрут!
Баба Лида перевернула стол ножками вверх. Обложила ножки шиферными листами, поверху накинула байковые одеяла. Получился натуральный манеж. Выстелила «пол» мягкими тряпками и поместила в манеж заморыша. Тот, хрюкнув пару раз, завалился на бочок и отрубился. Бабе Лиде никак не отойти. Сердце не на месте — все кажется, что поросенок помер. Она уже раз двести к нему подходила, прислушивалась: дышит или нет? И ей все казалось, что не дышит.
Не выдержала, вынула поросенка из манежа, снова укутала в платок, прижала к груди и уселась у окна. Чувствует — дышит. Ровненько так, и сердечко «тук-тук» бьется. Жив, родимый! Ну, баба Лида и сама вздремнула. И снится ей, что она молодая еще, и муж живой, и она, вся уставшая от домашних хлопот, прикорнула на лавочке с сыночком грудным на руках. И тепленький сыночек, и дышит спокойно, и на душе Лиды спокойно, и все у них хорошо.
Разбудил ее поросячий визг. Ух, она спросонья чуть не подскочила. Чуть не выронила поросенка. Батюшки светы, а он ведь голодный! А у бабы Лиды и еды никакой. Она поросенка в манеж поместила, а сама бросилась к печке — варить кашу. Жиденькую, сладкую, манную — в самый раз!
Поросенок визжит, бабушка у печки прыгает. Поросенок, прям помирает, кричит — бабка на кашу пфукает, на месте подскакивает, кашу остужает. Наконец — управилась. Миску детенышу перед мордой ставит и смотрит, руки на груди скрестив. А тот так жадно ест, что даже хвостик его подрагивает, виляет, как у щенка! Так ест, что и бабушке захотелось кашки похлебать, а нельзя — кормить надо каждые четыре часа. Если Лида привалится к каше — помрет с голоду свин!
А потом она опять его закутала и пригрела на груди. Поросенок чавкнул пару раз успокоенно и глазенки закрыл. Баба Лида на его реснички поглядывает и умиляется — до чего милая животная! Да все малыши милые, только вырастает из них черте что! Вон, сын-то, какой басенький маленький-то был, такой хорошенький… А потом пошел гулять по тюрьмам. И все. Муж от инсульта помер. Она поседела вся, а пятидесяти еще не было. Опустел дом, нет в нем никакой радости. Только и радости, что свиданка с дорогим сыночком. Да после этой свиданки ноги не держат совсем.
— Мама, прости. Прости меня, мамулечка моя, — плакал ее мальчик, слезы в ноготь величиной роняя.
И что? Плакал, плакал, клялся, божился, что никогда, ни-ни… А когда пять лет отсидел, и года на свободе не побыл, загремел в тюрьму опять. И в общем, двадцать пять лет по тюрьмам проваландался. В последний раз явился — живого места на спине да на груди не было. Весь изрисованный. Срам один! Разрисованный и больной. И чужой какой-то. И все на вы матерь зовет, будто она ему чужая тетя.
Только начал привыкать к вольной жизни — только Лида у фермера вымолила, чуть-ли на коленях не выстояла, чтобы взял парня на работу. Хоть копейка какая… Да нет…
— Я не работаю, мамаша, мне запа*ло!
— А исть-то что будем, сыночек?
— Не бойтесь, мама, голодной никогда сидеть не будете!
Вот тогда-то и заныло сердце бабы Лиды. Опять за старое взялся! Опять со своими компаниями бандитскими связался! А кто виноват? Она, она виновата — потакала ему, от отцовского ремня грудью защищала, баловала! Радуйся теперь, Лида, разбойника, бандюгу вырастила, спасибо!
Это ей муж на прощанье сказал.
— Радуйся теперь, воспитала вора! Стыдобища! Света белого не вижу! — и упал с перекошенным лицом.
А теперь скоро и она сама упадет, раз такие дела.
Уж она в ногах у сына валялась, уж плакала…
— Угомонитесь, мама, что вы в самом деле! К бабе я в город собираюсь! Баба у меня, ясно?
— Ой, так приведи свою… женшину. Познакомь хоть, — воспрянула Лида.
— Накрывай стол к завтрему. Приведу, — сказал сыночек и ушел.
Навсегда.
Потом Лиду тоже в город повезли. На опознание. Застрелили мальчика Лиды. Нет больше сыночка дорогого…
***
Сначала баба Лида называла поросенка Пятачком. Но через день уже забраковала имя. Ерунда какая-то — Пятачок. Да ну… Со следующего дня бывший Пятачок стал зваться Борькой. Нормальное поросячье имя. Борька быстро умял манную кашу, и баба Лида еле-еле дождалась восьми утра. Быстренько натянула на изуродованные болезнью ноги шерстяные носки, всунула ноги в удобные резиновые боты, накинула мужнюю куртку и прихватила с собой Борьку, завернутого в платок. Она очень боялась оставить его одного: соплей ведь перешибешь — как его дома оставишь?
Слава богу, в магазине народа не было. Засмеяли бы: бабка рехнулась на старости лет, с поросенком по магазинам шастает! Еще бы в детскую коляску его уложила, дурында старая!
Продавщица Зоя, взвешивая геркулес, принюхалась к свертку Лиды и спросила:
— Чего там у тебя, баб Лида? Никак, щенок?
— Щенок, Зоя, щенок. Шла сейчас огородами, слышу — пищит кто-то. Смотрю — щеночка кто-то выбросил. Ну я его в платок… Жалко…
— Сволочи, — авторитетно заявила Зоя, — убила бы!
А бабушка молила Бога, чтобы Борька не хрюкнул и не завизжал. За щенка не стыдно, а за поросенка неловко прямо делается… Да еще Зоя, как назло, еле шевелится. Спит на ходу!
Зоя неторопливо записала сумму долга в специальную тетрадь. Она очень удивилась, за всю жизнь баба Лида только один раз занимала в долг — нужны были продукты на похороны сына. А вот теперь — снова здорово. Молоко сухое, крупы, масло постное. Совсем обнищал человек. Беда просто с пенсионерами. А вдруг на нее какие-нибудь кредиты навесили? Жуликов нынче — пруд пруди.
Она хотела спросить об этом, но бабу Лиду ветром сдуло.
— Анчутка, а не бабка, — вздохнула Зоя и принялась переписывать ценники. Цены скачут в последнее время, как блохи. И все вверх, все вверх!
К Борьке Лида попривыкла. Наконец-то он начал поправляться, и ужасные торчащие ребра на боках постепенно сгладила здоровая молочная полнота. Борька требовал еду и готов был разнести в пух и прах свою тюрьму.
Баба Лида поругивала поросенка и кормила, как на убой. А тот, наевшись до отвала, спать не собирался. Задирал пятак и требовательно похрюкивал, притоптывая копытцами.
— Спи, давай, разбойник! — говорила Лида.
А он не спал, глядел на бабушку голубыми смышлеными глазенками и хрюкал, повизгивал недовольно! И до бабушки дошло: он ведь на ручки просится, паршивец!
— Ох, ты… забаловала! И тебя забаловала! — причитала Лида.
Борька заснул победителем. Баба Лида укачивала его и плакала от собственной глупости.
***
К зиме Борька единственный остался в живых. В других домах, казня скотину, уже варили тушенку, засаливали бочками тугое, с розовыми прожилками сало. Коптили колбасу и рульки. Везде пахло жареным мясом, от которого бабу Лиду откровенно мутило. Будто не свиней кололи, а людей побивали.
Соседка, на всю голову контуженная Маша, три раза прибегала к ней: предлагала помощь.
— Чего ты сидишь, как барыня? Мужики пришли, уже палят поросят, а ты тут прячешься! Борьку не кормила? Попридержи малость, скоро и к тебе придут, я уж распорядилась. Бутылка есть? Нет! Ай, отдам за тебя.
А у бабы Лиды при словах «Скоро и к тебе придут» стынуло сердце, и дрожала голова. Она не могла даже приставить себе, какая жуткая смерть ждет ее Бореньку. Какая страшная погибель! А ведь он такой умненький, такой хулиган! Все лето пробегал по загороде, бывшему картофельному полю. Щипал клевер, резвился, как жеребенок, рыл носом ямы и просился в деревню на прогулку. Уж очень полюбил он купание в речке. Изгваздается весь на огороде, а потом с разбегу бежит в воду. С визгом! Полежит в воде, и весь чистенький топает к бабе Лиде, потряхивая ушами.
Народ смеется, животы надрывает — вот это бабка! А Борька у нее — не просто дрессированный, а сам по себе такой умный. В хлеву жить ему не нравится, а вот в избе в специальном уголке — очень даже. И не пахнет он вовсе. Как собака, дела свои сделает на улице, на реке искупается, а потом домой с чистой совестью трусит!
— Ты еще ошейник на него нацепи! — хохочет Васька-тракторист в магазине. — Пусть на прохожих гавкает. А то е́ду за бутылкой, гляжу — боров у магазина чинно-благородно сидит. Думал, из Шапито скотина какая сбежала. Так ведь у нас цирков нет! А это твоя свинья! Ну даешь, ну молодец! Как резать-то будешь, он ведь тебе, как собака Хатико!
***
— Ну, чего ты? — Маша прибежала в третий раз, уже заметно под хмельком, — Гони его в хлев и не рассусоливай мне! Тоже — нашла себе друга, дурында! Это скотина, и грех его за человека считать! Ты его не прокормишь зимой, чудная! Беги ко мне, покушаем, выпьем, мужики все сами сделают!
Она говорила чересчур громко, с визгами, и в голове Лиды звенело непонятно от чего: то ли от предсмертного поросячьего визга, то ли от высоких нот соседки.
Борька все чувствовал и не находил себе места. Пока убивали соседских поросят, он жался к ноге бабы Лиды и по-человечески трясся. После бойни Борька забрался в дальний угол и отказывался от еды. Баба Лида попробовала его пощекотать за ушами, но Борька вздрогнул, отошел от хозяйки.
— Да ты что, Борька? Что ты?
А он взглянул на нее раньше обычно хитрыми глазенками. И в них разливался такой ужас, такая человеческая тоска, что Лиде стало жутко…
И сейчас лежал на боку и бился в конвульсиях, вздрагивая длинным, по-спортивному поджарым телом.
Баба Лида не выдержала:
— Вот что, Маша! Иди-ка ты домой. Иди-иди. И больше не приходи ко мне, прошу тебя. И мужиков своих не приводи! — решительно сказала она.
— Да ты что, совсем уже «ку-ку»? Да над тобой вся деревня смеется!
— Иди вон! — Баба Лида повысила голос, — вон пошла!
Она напирала на дородную Машу сухонькой грудью и, несмотря на довольно приличную разницу в весе, толкала и толкала Машу из избы, пока совсем не вытолкала.
— Дура старая! Дура! — Маша, покричав у крыльца, сплюнула и ушла к себе.
Лида вновь присела около поросенка.
— Не плачь, Боренька. Не бойся, мой хороший. Никому я тебя, родный, не отдам!
***
Борька вольготно и счастливо живет у бабы Лиды уже восьмой год. С ним обожают играть ребятишки, а какой-то дачник привез из города нарядную шлейку. Специальную. Для ручных «пигов». Баба Лида гуляет с Борькой исключительно на поводке, соблюдая технику безопасности.
Каждый вечер после ужина Борька усаживается в ногах Лиды и внимательно смотрит с ней новости по телевизору, будто что-то понимает в этих новостях. А баба Лида, узнав, сколько лет живут свиньи, молится Богу, чтобы не забирал ее раньше времени и дал обоим, Лиде и Борьке дожить по-человечески.
