— Ну, раздевайся, Колька. А может сперва накатим? — усмехнулся Виктор Назаров, коренастый, с кривыми ногами парень, стриженный под «бокс» и с перстнем на безымянном пальце, разглядывая худое, с выпирающими лопатками тело товарища. — Для храбрости, а? Да и куда тут колоть, плечо у тебя куриное, неудобно!.. Мож на спине наколем? Хоть места побольше?
— Нет, на плечо хочу. Убери спирт, не пью я, ты же знаешь. Да и на работу завтра. Давай уже, не томи.
Виктор видел, как Николай вцепился руками в края сидения табуретки, как побелели костяшки его пальцев. От Кольки пахло страхом. Виктор знал этот запах, он, как бродячая собака или волк, ощущал исходящий от человека страх. Что это, Виктор объяснить не мог, чувствовал, и всё.
Страх Николая заставил Витьку улыбнуться. Это даже приятно — вызывать у других чувство страха. Это делает тебя как бы выше, сильнее, прибавляет уверенности…
— Ну садись, любовничек! — осклабился Витя, вытер руки о грязное, взятое со стола полотенце. — Сейчас рисунок нанесу, а потом уж терпи. Будешь орать, выгоню, понял? Мне проблем не надо. Ребят, вы держите его, если что! — бросил он через плечо дружкам, режущимся в карты прямо на полу.
Николай на миг замер, увидев, как Витька берёт в руки самодельную машинку с иглами, как, улыбаясь, разглядывает фото девчонки, которое принес с собой парень.
— А может якорь, русалку или так просто, розу с шипами, а? Делают еще сердце с ленточкой внизу, а на ленточке имя. Влюбился в другую, имя можно поменять, — почесав подбородок, предложил Витька. — Так сказать универсальное дело, а эта твоя баба…
— Она не баба! Ну, будешь делать или нет? — зло буркнул Коля.
— Баба, Коленька, как и все. И вот ты тут сейчас страдать собрался, думаешь, она оценит, а вдруг за другого пойдёт? Как мать моя говорит, мол, сердцу не прикажешь! Найдет себе посолиднее, с очочками и портфелем кожаным, укатит с ним в столицы, а ты так и будешь её физиономию на себе носить. А другую девку встретишь, как быть? Она тебе, мало ли, не простит, что на плечике Олюшка твоя улыбается… Подумай ещё, а я пока перекурю.
Виктор встал, шикнул на загоготавших от какой–то скабрезной шутки ребят, вышел на крыльцо заброшенного лесничего дома, где теперь обреталась его банда. Тут было всё, что нужно – печка, посуда, лежаки, кое–что из еды, а главное – защита от посторонних глаз. Лес давно накрыл избу, запрятал в чащу, да так, что, если не знаешь этого места, то и не найдёшь.
Виктор любил ночевать здесь. Дома было шумно, скандалил отец, кричала на него, замахивалась кулаками мать, швыряла на пол кастрюли, пока пьяный муж не прикладывал кулаком по столу так, что сотрясались стены.
А здесь, в лесу, в светящейся оранжевато–белым светом от гниющих пней чаще, под зияющей звездными дырами крышей Витька был сам с собой в мире и согласии, мог часами лежать с открытыми глазами на набитом сеном тюфяке, потом погружался в дрему, будто в туман нырял. Здесь же вершились все тайные дела, коих у Виктора становилось всё больше…
— Это глупо, Колян. Такие вещи просто так не делают. Наколка — это посыл, знак, имеющий тайный смысл. Вы с Ольгой без году неделя, а ты уже готов её физиономию на себе малевать. Не рано ли? — увещевал он друга накануне.
— Не рано. Я люблю её. Она должна это понять, она сама просила подвиг! Ну так что, сделаешь? — упрямо спросил Николай, положил перед товарищем несколько бумажек. — Столько хватит или дороже? Ты скажи, у меня скоро получка, я еще принесу.
— Хватит, — оттолкнул деньги Витька. — Она у тебя первая что ли? — усмехнувшись, спросил он.
— Это совершенно не важно, мое дело и только моё! — сжав кулаки, разозлился Николай. Он всегда был чуть нелеп, мягок, неказист, не умел знакомиться с девушками, терялся и краснел, если кто–то проявлял к нему интерес. Но ведь с Ольгой как–то сошлись… Может и правда, это его судьба? Созрел мальчик?..
Виктор бросил окурок в жестяную банку, вернулся в избу.
— Ну садись, дружок. Начнем…
Николай сел, опять схватился руками за края табурета, отвернулся. Было страшно. Колька боялся боли. Страшнее даже было само ожидание, когда иглы войдут в кожу. А потом ещё и ещё раз… Страх ожидания парень усвоил, когда его порол в детстве отец. Достанет ремень, велит встать в угол и тянет время, поигрывая в руках своим оружием. Николай тогда закрывал глаза, сжимал руки в кулаки и, прикусив язык, ждал, когда кожаная лента полоснет по спине.
— И только попробуй мне тут ныть! Еще больше тогда получишь! — шептал батя. Он знал, что, если Коля будет плакать, кричать, стонать, прибегут из комнат соседи, начнется куриный гвалт, женщины разведут демагогию, и никакого воспитательного момента не получится. А так не должно быть! Никто не смеет мешать отцу воспитывать своего сына!
И Николай молчал. Кусал побелевшие костяшки пальцев, дышал часто, сбивчиво, но молчал.
— Опять порол? — сочувственно кивал другу Витька, когда тот, кряхтя, забирался по лестнице на верхний этаж голубятни и медленно садился на перевернутый ящик из–под «Нарзана».
— Да ну его! — махал рукой Коля. — Вожжа под хвост попала, вот и буянит. Деньги пропали у него, сам, небось, обронил где–то, а на меня валит.
— Ну так и дай ему ответочку! — вынув из кармана пачку «Беломора», пожимал плечами Витька. — Я своего так вымуштровал, пальцем меня не трогает, даже в мою сторону не глядит. Одного раза хватило ему, чтобы понять, что кончилась его власть, баста. Он тогда на мать пошел, ну ты помнишь, орали все, как резаные, а я…
— Да помню я, не надо. Я так не могу. Он сильный, а я… — с досадой отворачивался Николай. Телосложением он пошел в материну породу, субтильность и миловидность лица выступили тут на первый план, а вот сила и мужская хищность куда–то пропала, не развилась. Этим Коля и раздражал отца. Он–то думал, что «мужик» растет, а выросла хворостинка.
— Внешность обманчива. Ну, дело твоё, Коля, смотри сам!
Их жизни шли рядом, пересекались иногда, потом снова разбегались, идя разными курсами. Николай, окончив восемь классов, послушно поступил на завод учеником. Виктор же, повзрослев, ввязался в какие–то темные дела, его часто видели в сомнительных компаниях, домой он приходил поздно, всегда был при деньгах, делился ими с матерью, а вот отцу ни копейки не давал. Тот, было, хотел силой взять, но Витька тогда так отделал его, что тот больше не совался, забивался в угол комнаты и помалкивал, пока сын ужинал.
По документам Виктор работал на автобазе водителем. Он гонял фургоны и грузовики по нарядам, а потом, уже порожний, заезжал в ему одному известные места, ворочал какие–то мешки, ящики, коробки, шушукался с людьми в черных кожаных куртках, а потом, убрав в карман деньги, уезжал. Николай знал, что Витька связан с криминалом, но это его особенно не смущало.
— Зря ты с этим Назаровым! — качала головой мать Коли, Нина Яковлевна. — Он же бандит!
— Да такое творится вокруг, что не разберешь, где бандит, а где хороший. Витя мне ничего плохого не делал, тебе тоже. Не надо наговаривать! — одергивал её сын.
Вроде бы и не друзья, парни как–то всегда старались не терять друг друга из виду, даже когда их коммуналку расселили.
Николаевой семье за то, что отец был передовиком производства, дали отдельную квартиру, а Вите с матерью — комнату побольше. Они переехали туда уже после смерти Викторова папы.
— Ну, счастливой жизни, Колян! — протянул руку Витя, когда выгрузили все вещи и прощались, стоя у подъезда. — Свои хоромы есть, теперь дело за малым!
— За чем? — буркнул Коля.
— За женой, смекаешь? — рассмеялся Витька, поправил кепку и, прыгнув за руль грузовика, уехал. У ворот дома еще посигналил, пропуская перебегавшую дорогу черную кошку…
Ольга, героиня сегодняшнего Витькиного вечера, окончила медицинское училище и приехала в этот городишко по распределению. Медицинская сестра из нее была так себе. Уколы Лёлька ставила болючие, с пациентами особенно не церемонилась, но зато была красива, как богиня. Огромные, серо–зеленые глаза в обрамлении густых ресниц, тонкие черты лица, пухлые губки, походка, как у манекенщицы— просто куколка, а не девчонка. Мужские палаты замирали и следили за ней взглядом, вызывая ворчание нянечек.
Ольга умело пользовалась косметикой, после смены надевала модные платья и ходила исключительно на каблуках. По выходным она ездила купаться нагишом с подружками за город, на холодную, быстротечную Елангу. Для неё это было пикантным развлечением, хотелось пощекотать нервы. Там её и увидел Николай. Он рыбачил, стоя в зарослях рогоза и внимательно глядя на замерший в толще маслянисто–тягучей воды оранжевым бочонком поплавок. Клева не было, рыба играла, плескалась, предчувствуя грозу, дразнила парня, выпрыгивая из воды и сверкая чешуйчатыми боками. Мальки били носами крючок с хлебным мякишем, поплавок от этого начинал судорожно дергаться, Коля резко подсекал, подтягивал леску, но крючок оказывался пустым. На севере уже были видны тонкие, полупрозрачные, серо–голубые облака. А за ними ползла, клубясь ватными краями, сине–сизая туча.
За кустами ивняка вдруг раздался девичий смех, всплеск воды. Колька подкрался поближе и стал разглядывать девчонок, разложивших на траве покрывало, скинувших платья и теперь плещущихся в теплой воде, ничуть не стесняясь проплывающих мимо катеров.
Николай, затаив дыхание, любовался белыми девичьими бедрами, притягательными округлостями, до этого виденными им только в журналах. Внутри всё как–то сжалось, запульсировало, стало жарко.
— Что, нравятся? Они тут часто бывают, — услышал он вдруг за спиной голос Витьки. Тот, выспавшись после работы в своей избе, тоже пришел полюбоваться девчонками. — Вон та хороша, белобрысая, — ткнул он в сторону Ольги пальцем. — Не то, что наши, костистые, как воблы. А она даже очень ничего, мягонькая, — дернув головой, продолжил Витька.
— Да ну, — смутился Николай. Ему вдруг стало стыдно того, что он увидел.
Однажды Николай, услышав какие–то шорохи и стоны из комнаты соседей, подглядел в замочную скважину… Он тогда был маленький, ничего толком не понял, но чувство стыда от созерцания нагого женского тела уже тогда сделало его лицо красным, как скатерть на столе в их комнате.
Вот и теперь это чувство вернулось. Николай отвернулся, стал быстро собирать снасти.
— Да что ты суетишься! Я вот считаю так – раз им не стыдно, то и нам не должно быть! Гляди, какая красота! — схватил Виктор товарища за руку и развернул обратно к купающимся.
— Не хочу. Пора мне! Да отстань ты! — оттолкнул тот Витю и зашагал по тропинке прочь от реки…
В следующий раз «белобрысую» Олю он встретил на профосмотре. Она принесла терапевту карточки парней с завода, потом, будто случайно, толкнула плечом стоящего с голым торсом Николая.
— Ой, простите… — опустив взгляд, прошептала она.
Николай кивнул, сделал шаг в сторону, задел ногой стул и чуть не упал.
— Не ушиблись? — проворковала Лёля. — Осторожней, до свадьбы заживёт.
Ольга снилась парню каждую ночь. Встретив её на улице, он отводил глаза, стыдясь того, что подглядывал за ней там, у воды. Она мерещилась ему везде — в магазине, в кино, на танцах, в компании идущих вечером по мостовой девчонок. Теперь Коля понял, что значит «болеть» кем–то. Он был болен Олей, поражен её красотой, как вирусом, и лекарства от него нет…
— Оля, извините, — как–то раз подкараулил он девушку после работы, протянул ей букет ромашек. Ему показалось, что эти цветы, простые, но такие восхитительно нежные в своей незатейливости, как нельзя лучше подойдут к Олиному устройству души. — Разрешите, я вас провожу?
Стайка девушек, сбегающая по ступенькам, рассмеялась. Ольга кивнула им, шепнула что–то и медленно, осторожно шагая на шпильках, подошла к парню.
— Привет, Коля. А я всё думала, когда же ты решишься…
Сердце молодого человека ухало где–то в темени, дышать было тяжело, горло как будто сжало. Вот это да! Она тоже запомнила его!..
Им, кажется, было хорошо вместе. Витька заметил, что с другом что–то происходит, он стал рассеянным, вечно где–то пропадает, одевается намного аккуратней, но Коля особо не распространялся о своем увлечении, Виктор не спрашивал. Раз молчит парень, значит серьезно там всё.
Николай был неопытен, робок. Ольгу это забавляло, она замирала, чувствуя, как кладет Коля ей руку на спину, потом, оглядевшись и убедившись, что рядом никого нет, девушка опускала его ладонь чуть ниже, заставляя парня краснеть.
— Это так приятно… — улыбаясь, говорила она.
— Что? — хмурился он.
— Что ты так нежен и не испорчен. Только понимаешь, Коля, мне важно, чтобы мужчина совершил какой–то подвиг! — вдруг игриво ударила она его кулачком в плечо. — Ради меня, как в средние века. Тогда я пойму, что ты действительно от меня без ума!..
Подвиг… Николай долго думал, потом решился…
И вот теперь, бледнея и чувствуя, как на лбу высыпают бисерины пота, Николай думал, что эту наколку со своим изображением Оля должна оценить очень высоко.
Витя работал молча, слушал, о чем разговаривают товарищи, покашливал, сплевывал на пол, потом наконец сказал:
— Странный ты, Колька. Видать, душа высокого полета. Разные мы. Я ради Лёльки этой не пошёл бы на такое. А ты…
И вздохнул, как будто сожалел, что сам таким уже не станет.
— Почему высокого полета? Я простой работяга, какие уж тут полёты?!— прошипел парень, жмурясь. Под кожей жгло огнем, иголки в руках Виктора делали свою работу быстро, четко.
— Потому что ты как будто из другого теста слеплен. Влюбился, веришь в чистую и светлую любовь, наколочку, вон, организовал себе, а ведь она, твоя Ольга, далеко не идеал. Она обычная баба.
Витька как будто нарочно глубоко прошелся иглой по коже, Николай вдохнул побольше воздуха. Играющие в карты ребята обернулись, с сочувствием посмотрели на парня.
— Тебе–то какое дело? Я заплатил, коли, не отвлекайся! — прошептал влюбленный.
— Мне – никакого, ты прав. Жалко тебя просто, не по той девке сохнешь. Я с твоей Ольгой тоже близко не знаком, но сразу ж видно, что гулящая она. Да сиди ты, не дергайся, а то носик криво выйдет! — рассмеялся Виктор, придержал дрожащего парня.
— Тебе не понять, Витёк! — разозлился Николай, хотел вскочить, но Виктор осадил его.
— Ну куда уж нам… Мы люди серые, малообразованные, вон, делами плохими занимаемся, тебе не ровня, понимаю. Но шире надо на людей смотреть, по одежке не мерить. Оля хоть и красиво себя подает, да внутри там намешено много, и не факт, что вкусное. Вот Тамара с вахты у вас, ну с проходной, вот настоящая девчонка, домашняя, хозяйственная, очень вдумчивая. С такой можно и на край света. Может, Томку тебе изобразить?
Коля дернулся, но Витька зашикал на него, успокаивающе похлопал по плечу.
— Ладно, ладно, извини, понял. Любовь…
Николаю показалось, что он сидел в избе лесника безумно долго. Плечо горело адским огнем, покраснело уже, пульсировало. За окном потемнело.
— Ну вот, сейчас последний штрих, и всё, — довольно кивнул Назаров. — Учти, приятель, наколки – дело серьезное. Сделал себе бабу на коже — значит должен эту бабу и в жизни своей сделать. Через себя перепрыгни, но… — шепотом, уткнувшись в самое ухо клиента, добавил он.
— Понял.
— А раз ты такой понятливый, выпей со мной, не отказывай, друзья же. Хороший ты человек, Колька, жалко мне тебя.
Виктор протянул парню стеклянный стакан, доверху наполненный спиртом пополам с водой. Второй взял сам.
— За любовь, за деньги! — осклабившись, гаркнул Назаров, стал пить, кивнул Коле, чтобы не отставал.
— Не стоит меня жалеть. Но выпить – выпью. Будем, — Николай выдохнул, как всегда делал отец перед тем, как опрокинуть стопку, стал заглатывать напиток, поперхнулся, захрипел.
Виктор, пару раз ударив парню кулаком между лопаток, покачал головой.
— Нет, не по зубам тебе эта Ольга. Зря колол. Всё, иди.
Он подтолкнул парня к выходу, но Коля дернулся, стал упираться.
— Ну а кому по зубам? Может, тебе? Скажи сразу, что вокруг да около–то всё ходить!
Николай пошел с кулаками на соперника, тяжело задышал. Он никогда не пил спирт, потому и повело его, затуманилось всё.
— Выведите его, ребята, до остановки проводите. Рубаху–то надень, влюбленный! — усмехнувшись, кинул ему одежду Назаров. Потом, встав напротив, близко–близко, так, чтобы слышал его слова только один Коля, прошептал:
— Я у своих баб не отбиваю, понятно? Ты мне не враг, я, если что, помочь могу. А Ольга… Не достойна она тебя, вот что. Всё, иди.
Виктор чувствовал, как его стаскивают с крыльца, как болит кожа на плече, пульсирует, горит, будто туда спичку вставили, тысячи спичек. В голове крутились слова Виктора про Олю, было душно и муторно.
Пока Коля стоял на остановке, его рвало, он даже сам не понимал, почему – то ли спирт был паленый, то ли от перенесенного страха, то ли от боли.
Дома он появился в третьем часу ночи, тихо прокрался к себе в комнату, разделся, хотел лечь, но вдруг включился свет. На пороге стояла мать, Нина Яковлевна. Она испуганно смотрела на спину Коли, потом охнула, когда он повернулся боком.
— Что это, сынок? Ты подрался? Тебя мучили? — зашептала она. — Отец! Отец, посмотри на него! — уже кричала женщина, рванулась к спальне, растолкала мужа. Тимофей Ильич, кряхтя и жмурясь от света, послушно пошел за ней.
— Ты что это удумал, а, шельмец? — разобравшись, что к чему, строго спросил он, нарочно ткнул рукой в распухающее плечо. — Ты что мне тут тюремные рисунки изображаешь, а? Ты куда податься решил?!
— Да куда я от вас подамся?! Всё, дайте отдохнуть. Это мое дело, не ваше. А будете орать, вообще съеду, сидите тут одни! — Коля гордо вскинул голову, потом лег и накрылся одеялом.
Мать, причитая, пошла вслед за мужем в их комнату.
— Что же теперь будет–то, а, Тимоша? — шептала она. — Кто же он теперь?
— Да никто. И зовется никем. Сделал себе на коже рожу, размалевался, думает, молодец. А на самом деле молокосос еще, мальчишка. Не переживай, мать, зарастет… А завтра, Колька, на завод, как штык, явишься! Не вздумай больным сказаться!
Тимофей Ильич отпил из чайника холодной воды, хмыкнул и ушёл спать.
Нина Яковлевна, еще поохав, тоже затихла. Скоро Николай услышал мощный отцовский храп и постанывания матери. У той болели ноги, вены, как канаты, выпирали из–под кожи синими полосками, бугристыми, узловатыми. Надо делать операцию, но мать боится, вот и мучается по ночам, а утром перебинтовывает ноги и ходит, опираясь на трость.
— Коленька, ну как же это? Ты гляди, как вспухло всё! — едва прикасаясь пальцем к красной коже сына, шептала она утром, когда Коля пришел завтракать. — Зачем же такой рисунок сделал, а? Влюбился что ли? — совсем тихо спросила она.
Николай, насупившись, жевал бутерброд. В кухню зашел отец.
— Влюбился? Да не умеют они любить, современные –то! — харкнул он в раковину с презрением. — Срамное одно у них на уме. Ты, сынок, слышь, слюни–то подбери и марш на работу! Давай, кишка! — тут он толкнул Колю, тот скривился от боли.
— Тимоша, да не трогай его, ну что ты! — запричитала мать.
Но мужчина только махнул рукой.
— Тело уродовать — это глупо. А если гангрена, если руку отрежут?! Ты работник, Николай, дело для государства делаешь, а теперь план не выполнишь. Сколько ещё это всё заживать будет?! Эх…
… — Лелька, слышала, Николай наколку себе сделал! — догнала подругу Лена, пошла рядом. — Колька Леонов, ну тот, что вздыхает по тебе, поняла?
Ольга пожала плечами, улыбнулась.
— И что же там? На наколке что? — равнодушно спросила она.
— Ты, конечно! Говорят, Назаров набивал, по твоему портрету. Я сама, правда, не видела, но ребята рассказали…
— Назаров, Леонов… Ты совсем меня запутала, Лена. Сделал и сделал.
— Неужели не льстит это тебе? — удивилась Елена, Олина коллега.
— Ой, отстань. Спешу! — будто равнодушно отмахнулась Ольга, побежала к автобусу, но потом улыбнулась, вспомнив Николая.
«Теленок, — подумала она. — Это хорошо. Таким вертеть легче…»
Ольга вышла из автобуса, быстро зашагала по деревянному настилу через разлившийся после дождя ручей. Каблучки ее туфелек отбивали победный марш. Она вся была какая–то важная, уверенная в своей красоте, власти над окружающими.
Свой портрет на теле парня Оля увидела, заманив его к себе в комнату. Комендантша общежития на такие посещения закрывала глаза, если девочки не шумели.
— Да ну что вы, мы просто музыку послушать! — уверенно кивнула Оля. — Коля, пойдемте!
Они поднялись на третий этаж, Оля открыла дверь, быстро втолкнула Николая внутрь комнаты…
— Это всё ради меня… Больно было? — с сочувствием поглаживая Колино плечо, спросила она.
— Терпимо, — ответил растерянный парень. Лёлька, почти в том же наряде Евы, что и на реке, уже садилась рядом с ним на кровать…
— Скажи, а кто же у вас так хорошо наколки делает? — наконец, расправив волосы, спросила Лёлька. — Я тоже хочу, малюсенькую…
— Друг у меня есть, Назаров Витя. Он мастер—самоучка, — ответил Николай. — Да и только мужчинам он колет. Как–то не принято у нас женщинам… Очень больно, да и потом заживает долго.
— Назаров? Интересно. Нет, я бы всё же хотела малюсенькую татуировочку. Не скажу, что, даже не спрашивай! Всё равно не скажу! — засмеялась кокетливо Ольга. — Мы отстаём! В других странах все известные рок–музыканты, даже женского пола, делают себе рисунки на теле.
— Да что ты! Не нужно! Забудь вообще об этом! — строже, чем нужно, рассудил Коля, проведя рукой по шелковистой коже ее плеча.
— Ну вот ещё! Вы мне не указ, я сама, если захочу, найду этого Назарова. Коля, тебе пора. Уходи!
Она вдруг резко встала, набросила халат, стала причесываться.
— Оль, ты обиделась? Оль, не надо тебе никаких наколок. Главное, что я себе сделал, я люблю тебя, Лёля!
Николай вскочил, развернул девушку к себе. Но она только насмешливо скривилась.
— Ой, Коленька… — протянула она, поправляя завернувшийся ворот его рубашки. — Любишь, и хорошо. Иди уже.
Оля не верила в любовь, смеялась над нею, презирала тех, кто воспевает её в стихах и песнях. Мать не любила отца, изменяла ему. Он тоже её не любил. Никто из них не любил Олю, она была лишней, мешала, отнимала время. Её часто отправляли к бабушке. Та, заперев ребенка в комнате, уходила гулять, а Оля сидела на подоконнике и смотрела вниз, на играющих во дворе детей. Любовь, поняла однажды Оля, это только для удовольствия. Остальное — это навязанные обществом обязанности. Ты должна быть замужем, стирать и гладить мужнины рубашки, ты должна рожать ему детей. Он должен зарабатывать деньги. Это не любовь, а глупость. Лёля, упустив в детстве сущность того, что называется семьей, теперь не могла взлететь. Она, как птенец—переросток, билась крыльями, думая, что летит, но на самом деле только ползала по дну опустевшего уже гнезда…
… Назаров появился на пороге гаража, где копался в моторе автомобиля Николай, внезапно, как будто не пришёл, а просто возник из темноты.
— Привет. Зашел вот узнать, как дела? Как рука? — спросил он.
Коля вздрогнул, поднял глаза и увидел темный силуэт на фоне света, текущего на землю из—под колпака уличного фонаря.
— Нормально.
— Показал ей? Получилось заарканить? — шаря по гаражу глазами, уточнил Витя. — А миленько вы тут всё устроили! Не то, что у меня в лесу… Буржуи! Слышь, а нельзя мне тут у тебя вещички попридержать, а? Ну в знак нашей дружбы? Там мешка три будет, найдется место?
Коля внимательно посмотрел на Виктора. Тот как–то изменился с их последней встречи, посерел, осунулся, губы были какого–то неприятного синюшного оттенка.
— Вить, ты не заболел? А насчет подержать вещи — это нет. Был бы мой гараж, милости прошу, а так отец не разрешит! — пожал плечами Колька. — А что за вещи? Переезжаете? Или чужое что?
Коля смутно догадывался, чем промышляет Назаров и его дружки, не мешал, но и ввязываться в их темные дела на желал.
— Боишься! — скорее утвердительно произнес Виктор, присвистывая, прошелся по бетонному полу гаража. — Да не бойся! Мы с тобой не в одной лодке, братан. Разные фарватеры. Ладно, нет так нет. Но если что, милости прошу ко мне.
Назаров развернулся, ушел, не попрощавшись.
Колька посмотрел ему в спину, кивнул…
… Оля, задумчиво листая очередной журнал и прикидывая, какие ткани бы заказать у отца, чтобы сшить себе обновку, шла по улице, ничего не замечая. Она подняла глаза в тот момент, когда какой–то мужчина в сером пальто и шляпе, высунувшись из окошка трамвая, закричал, что его грабят. Трамвай остановился, народ хлынул по ступенькам вниз, на мостовую. Уже свистел бегущий к месту происшествия милиционер, а пострадавший мужчина всё кричал, багровея и задыхаясь. Стала собираться толпа, люди толкались, вытягивали шею, чтобы разглядеть, что творится в трамвае.
— Кошелек! Целый кошелек увели! Только пенсию получил, а тут такое! Люди, вы видели, кто стоял рядом со мной?!Да куда же вы?!
От толпы, обступившей пострадавшего, отделился коренастый паренек, быстро зашагал прочь, но тут за ним припустился милиционер.
— Подождите! Вы же тоже свидетель, нам надо… — закричал он.
Но Ольга шагнула вперед, улыбнулась, радостно завизжала:
— Витя! Витя, привет! Наконец–то ты приехал! Мама так ждёт, пойдем скорее!
У нее получилось очень естественно, милиционер опешил, остановился.
Назаров тоже растерялся сначала, потом обнял девушку, громко ответил:
— Лёлька! Ну здравствуй, родная
— Ну сколько можно ждать?! Я уже замерзла! — скуксилась девушка.
Она так и липла к Назарову, он стал шептать нежности и уверять, что задержался по делам, потом приобнял, стал целовать.
— Ну что вы на дороге целуетесь?! Мешаете! Отойдите же! — слегка оттолкнул их какой–то прохожий. Молодые люди угукнули и зашагали в сторону, по тропинке к заводским складам.
Виктор шел, крепко сжимая Олину руку и таща девушку за собой, потом, уйдя уже достаточно далеко от места происшествия, резко остановился.
— Зачем ты это сделала? Хочешь долю? — холодно спросил он, потом, разглядев лицо девчонки, хмыкнул. — Ольга…
— Вы меня знаете? Ну и отлично. А что я сделала? Разве не может такой, как вы, с первого взгляда влюбиться в такую, как я? Ведь к краже кошелька вы не имеете никакого отношения, правда?
Ольга насмешливо улыбалась. Виктор показался ей забавным, этаким медведем по сравнению с хилым Николаем.
— Не твоё дело. Иди домой, — одернул её Витя. — Откуда про меня знаешь?
— Домой не пойду. Ты же тот самый Назаров Виктор, что Коле наколку сделал? Тебя все знают! — Тут девчонка игриво сбросила кофту с плеча. — Я тоже хочу себе картиночку.
— Я бабам не делаю! — отвернулся Витька.
— Ну тогда я сейчас закричу, и тебя посадят! — Ольга уже открыла рот, чтобы позвать на помощь, но парень накрыл её лицо своей рукой.
— Ладно, будет тебе наколка. Сам тебя найду, не приходи! — прошептал он и ушел.
А Оля, напевая что–то, пошла дальше. Да, жизнь в этом убогом городке может стать интересней, если завести нужные знакомства!..
Виктор ворочался с боку на бок, вспоминая улыбающиеся, сладкие губы, длинные ресницы, темно–каштановые волосы, тело, чью упругость и тепло он почувствовал сразу, только лишь прикоснувшись к стоящей перед ним Оле…
Виктор долго гнал от себя Лёлькин образ. Она — девушка друга, это святое, это вообще вне всяких вариантов. Табу!
Но Оля сама нашла его, подловила на улице, вцепилась в рукав своими короткими, как будто спрятанными в подушечки пальцев ноготками.
— Привет. Ну что же ты, обещал найти, а всё никак… Я хочу чайку, небольшую, красивую чайку на пояснице. Ты сделаешь? — быстро спросила она, потом, встав на мысочки, поцеловала Назарова в щечку.
— Чайку?.. — с сомнением протянул он. — На пояснице? А мама не заругает?
— А мне всё равно. Я ей назло сделаю. Витя, отведи меня к себе, а? Ну туда, в избу. Я всё знаю, мне девчонки рассказали, что есть у тебя логово разбойничье. Я хочу посмотреть.
— Постой, да погоди ты! — дернул её за руку Витя. — Не надо тебе туда. И вообще со мной не надо быть. У тебя своя тропинка, у меня своя. Потом, Николай же у тебя… Он мой друг…
— Кто? Коля? Да он и мизинца твоего не стоит. Он липнет ко мне, но мне это не нужно. Я с ним так просто была, а вообще других люблю…
— Каких?
— Ну… Как ты, с прошлым и будущим, с тайнами, — пояснила весело Ольга. — Ну, поехали уже! Где там у тебя нора?
— Колька мой друг, — остановился Виктор. — Так нельзя. Знаешь, что, Оля, ты иди домой, ладно? Зря мы вообще с тобой познакомились.
Девушка секунду задумчиво смотрела на Витю, потом кивнула.
— Хорошо. Пока.
Парень смотрел, как она садится в автобус, как мелькает в окошке её лицо, развернулся и зашагал прочь, коря себя за то, что чуть не предал их дружбу с Николаем…
Она пришла к нему сама, почти уже ночью. Он услышал сначала скрип ступенек, потом дверь открылась, и на пороге, в темно–синем спортивном костюме и легких кожаных ботиночках, появилась она.
Виктор сначала решил, что ему всё это снится, перевернулся на другой бок, что–то пробормотав, но почувствовал, как девчонка нежно гладит его по волосам, уловил аромат её духов. Не открывая глаз, Витя притянул Ольгу к себе.
Она не сопротивлялась, улыбалась только. Он видел, как блестят её глаза, чувствовал, как от холода бегут мурашки по её телу, а потом мир взорвался, заискрил, точно короткое замыкание, заплясали перед глазами белые точки звезд…
Было всё еще темно. Витя стоял на крыльце домика и курил. Ольга вышла в нему, поежилась.
— Можно мне тоже сигарету? — тихо спросила она. Виктор протянул ей пачку.
— О, шикуешь! У отца такие же. Я иногда беру, хотя он и не разрешает. Ты вор, да, Вить? — еще тише спросила девушка, приникла к его плечу, передернула плечами.
— Не твоё дело! — отстранился парень. — И сюда больше не приходи, поняла?
— Совсем–совсем? — будто обиженно уточнила она. — Жаль… Хорошо мне с тобой, а ты гонишь…
— Да не гоню я! Оля! Ну… Ну… Мы с тобой разные, не по пути нам. Всё, в общем. Всё, я сказал! — убрал ее руки со своей спины Виктор.
Девчонка улыбнулась, ушла в дом. До рассвета оставалось не больше часа, она пока побудет здесь, а потом уйдет, обязательно. У них с Витей есть целый час…
Николай ждал её у подъезда.
— Ты где была?! Я весь город обегал. Где ты была, я спрашиваю? — Он поймал Олю за руку, но она вырвалась, пошла дальше.
— Какая тебе разница?! Отвяжись от меня. Я уже взрослая, сама за себя отвечаю!
— Но я волновался, Лёля, я же люблю тебя… — растерянно ответил Николай. — Да люби хоть фонарный столб и наколи его себе на второе плечо. Коля, неужели ты не понимаешь, ты мелковат для меня. Найди себе кого–то попроще!
Она оттолкнула его, скрылась за дверью общежития. Николай, сжав зубы, выкинул букет цветов, который до сих пор держал в руках. Он купил его еще вечером, хотел подарить любимой…
Оле было больно и в то же время сладко. Виктор наколол ей чайку, красивую, расправившую крылья над волной. Она ни разу даже не застонала, пока он работал. Оля стала другой, она это чувствовала, и жить, как раньше, уже не могла. А Николай теперь её раздражал. Прогнать его — это лучшее решение…
Виктор понял, что одержим Лёлькой почти сразу же, как она ушла в то утро. Это не любовь, здесь не хочется просто быть рядом, разговаривать, делиться тем, что случилось за день. Здесь было другое, страстное, почти животное, неудержимое влечение, побороть которое Витя пока был не в силах…
… Николай сидел на поваленном дереве на краю оврага, равнодушно смотрел на ковер ярко–синих люпиновых свечек в овраге. Было жарко, парило, кажется, обещали дождь. У Николая выходной. Раньше бы он пригласил Олю куда–нибудь, но теперь всё в прошлом. Говорят, у красавицы—медсестрички кто–то есть, она не бывает дома, возвращается только к ночи.
Быстро же она остыла к Николаю… Он винил в этом себя: неловкий, неказистый, не умеет ухаживать, в любовных делах совершенно неопытный… Наверное, Оле с ним было скучно. А он уже хотел привести её домой, познакомить с матерью…
Николай облокотился локтями на колени, положил голову на руки, вздохнул. И тут услышал, что по тропинке, чуть дальше от того места, где он сидел, кто–то идет. Слышались два голова. Коля узнал их.
— Вить, да Бог с ним, с этим Николаем! Что ты всё про него мне рассказываешь?! Знаешь, он отвратительно целуется. Я с ним связалась просто так, было приятно, что он в меня так втюрился. И эта наколка на плече… Это мой привет его будущей жене! Вот будет забавно!
Оля весело рассмеялась, запрокинув голову назад. Этот звук её смеха снился Коле по ночам, он садился на кровати и невидящим взглядом таращился в темноту…
Девушке ответили. Николай услышал мужской голос, но слов было не разобрать. Оля снова засмеялась.
— Ой, Витя, да нет её, этой дружбы. Книжки, фильмы — всё сказки. И любовь ваша — это только красивое название совершенно горизонтального чувства. И вообще, я не вещь, никому не принадлежу. Тем более какому–то Николаю. И хватит о нём. Вить, побежали к тебе! Я соскучилась…
Коля смотрел вслед исчезнувшей за деревьями парочке…
… Он пришел к Виктору вечером, распахнул дверь избы, огляделся.
— Ну что, друг, да? — усмехнулся он, найдя наконец Назарова спящим на тюфяке в углу.
— Коля? Ты что? Коль, ну прости, это как–то само собой… Ну так бывает… — заговорил, щурясь спросонья, Виктор. — Это как наваждение, ничего нельзя поделать…
— Знаешь, ты был моим другом, Витька, много чего было у нас с тобой. Голубей наших помнишь? А помнишь, как горела голубятня, и ты руки обжег, потому что я там застрял, а ты меня вытаскивал… А помнишь, тогда, летом, киоск обокрали на Перовской. Ты пришел ко мне поздно вечером, я знаю, что ты был в этом замешан, но я не сдал тебя. Плохо? Наверное. Но я уважал тебя. Когда отец порол меня, я всегда думал, что вот стану таким, как ты, и отвечу ему… А теперь я не хочу быть тобой. Противно!
— Коль! Коля, ну чего ты завелся?! Поверь, Лёлька — это не тот человек, который тебе нужен. Она из «плохишей», испорченная, полна грязи. Поверь!
— Значит это ты так меня спасал? — усмехнулся Николай. — А ну получай!
Парень схватил с пола какую–то доску, замахнулся, хотел огреть ею Виктора, но тот, сгруппировавшись, перекатился по полу, сбил Колю с ног, заломил ему руку назад.
— Брось, Леонов. Хватит. Всё, перестань. Согласен. Не друзья мы. Уходи.
Николай хотел опять кинуться в драку, но пришли Викторовы друзья, скрутили его, увели из избы…
Ольгу Николай больше не встречал, старался не ходить там, где могла быть она. Но каждый день, стоя перед зеркалом, он видел её на своем плече. Наколка «прижилась», ушло воспаление, Оля смотрела на него, улыбалась.
Николаю хотелось выжечь её со своего тела, но это больно. А он боится боли…
…Нина Яковлевна попала в больницу прямо с рабочего места. Отказали ноги, она упала, разбила голову. Начальник вызвал скорую.
Женщину пока положили в терапию.
— Леонова? Вы Леонова? — равнодушно кинула ей на тумбочку таблетки Ольга. — Ну что вы молчите?! Вы, нет?
— Я, детка. Я Леонова. Послушай, мне бы в туалет… Неудобно так, но ноги… Не слушаются совсем, я не дойду. Помоги мне.
— Чего? — с досадой бросила, повернувшись, Лёля. — Некогда мне. Сами идите.
— Да как же сама?! Ноги отказали у меня, не могу! — чуть не плача, прошептала Нина Яковлевна. Ей было стыдно, больно и страшно. Сын всё никак не шёл, да и помощь у него в таком деле просить неудобно…
— А так! Думать надо было! — зло буркнула Ольга и ушла.
Нина Яковлевна закусила губу, застонала, потом вздохнула, попыталась задремать.
Лежащие в палате женщины переглянулись. С койки у окна встала грузная, одышливая женщина, сняла со спинки кровати трость, опираясь на неё, зашагала к Леоновой.
— Не обращайте внимания, она такая злая, холодная всегда., эта медсестра! И как её только в больнице терпят… Давай, милая, подсоблю.
— Нет, нет, стыдно мне, отойдите. Не беспокойтесь, потерплю я! — замахала руками Нина Яковлевна.
— А чего тут стыдного? Я за мужем три года ходила, за свекровью четыре. Привыкшая.
— Нет! Нет, я прошу вас! Я не хочу, я не смогу. Лягте, вам нельзя вставать! — запротестовала Леонова.
Нинина соседка вздохнула, покачала головой, медленно пошла в коридор…
Ольга закричала, чтобы все зашли в свои палаты, что сейчас будет обход.
— Да что ты кричишь, злыдня! У нас человеку плохо! — гаркнула в ответ женщина с тростью.
Лёлька и бровью не повела, стала заполнять какие–то журналы…
Николай приехал в больницу только к вечеру, потому как был в другом городе, в составе заводской делегации по обмену опытом.
Его отец уехал на охоту еще два дня назад, вернется только к воскресенью.
— Леонова. Моя мать, Леонова Нина Яковлевна. Она утром поступила, мне передали! — быстро пояснил он в окошко регистратуры.
— Минуту… Да, Леонова. В реанимации. Вам бы лучше с врачом поговорить, — сочувственно ответила девушка в белом халате.
— Как же? Сказали, она… Ай, ладно… Оля! Оля, помоги мне, пожалуйста! — заметив Лёльку в коридоре, закричал Николай.
— А… Ты…Что?
— Оля, моя мать лежит у вас в реанимации. Ты не могла бы?.. — начал он.
— Ах вот почему она так на тебя была похожа! Приспичило ей в туалет, привязалась ко мне. Ой, ладно, отстань, у меня других дел много. Я тебе не справочное бюро! Пока!
Она ушла, цокая каблучками…
… — Понимаете, ваша мама упала… Нет, вы не поняли, не на работе. Она попыталась встать в… Вы только не вините наших сотрудников…
Коля слушал врача, но голос его как будто шел откуда–то издалека. Мама… Реанимация…
Мир куда–то ухнулся, завертелся, стало душно…
— Что значит, не винить сотрудников? Я сейчас милицию вызову! Я требую объяснений! — кричал Николай, замахиваясь на сидящего за столом мужчину.
— Х–х–х–хорошо, дело в том, что… Медсестре мы уже вынесли выговор, она… Да вы успокойтесь, Ольга Артамонова уже наказана!
— Артамонова? Ольга? — Коля осел на стул, закрыл глаза.
— Так вот, вы не волнуйтесь, мы…
Но Николай не слушал. К матери его уже не пустят, велели звонить завтра утром. Ольгу тоже было не видно. Парень выскочил из больницы, чуть не сбив идущих навстречу людей, бросился к автобусной остановке.
Он плохо помнил, что было дальше. Витька потом рассказывал, что, ворвавшись к ним с ребятами в лесничий домик и увидев, что из маленькой печки торчат поленья, он выхватил одно из них и прислонил его к плечу, на котором была наколка.
— Ненавижу! Ненавижу тебя! — шептал он.
По домику пополз запах паленой кожи.
Колька выл от боли, но не давал выхватить горячую палку из своих рук, потом, покрывшись мелкой испариной, упал в обморок…
Когда открыл глаза, рядом сидел Витя, пытался перевязать ожёг. На месте наколки теперь были пузыри и красные пятна.
— Нет больше? — тихо спросил Николай.
— Нет. Нет, успокойся. Да не буянь ты. Всё, нет больше её там…
…Они сидели на крыльце лесничего домика и пили из жестяных чашек чай. Из леса тянуло влажной прохладой, пахло мхом и грибами.
— Оля приходила, пока ты спал. Я велел ей уезжать из города, пригрозил убить, — сплюнув, рассказал Виктор.
— Убил бы, правда? — покосился на него Николай.
— Не знаю. Возможно… Я тоже уезжаю, Коля. Схорониться надо на пару–тройку месяцев. Дельце одно у нас не выгорело, скоро ловить начнут. Ты давай тут, не скучай. И зла не держи. Я виноват и…
— Брось, Витёк. Нормально всё. Вить, а может, хватит уже тебе по подворотням скакать? Иди к нам на завод, честные деньги будут…
Виктор усмехнулся.
— Нет, не смогу уже. Слишком глубоко завяз я. Да и какой из меня рабочий?.. Просьба у меня к тебе есть, не сочти за труд, Томку с проходной навести, передай тут ей, я денег скопил. Она ребенка ждёт… Моего… Жениться, увы, не могу, да и она не хочет. Пусть хоть так помощь от меня будет.
Назаров передал Кольке свернутую в тугой рулончик пачку денег. Тот спрятал её во внутренний карман куртки.
— Да… Дела… — протянул Леонов, потом, дернув плечом, скривился. — Болит…
— Так всегда бывает, когда ненужное уже чувство из себя изгоняешь. Тяжело… Но зарастет, Колька! Всё зарастет!
…Много лет спустя, когда невеста Николая увидела его шрам и спросила, что же случилось, Николай махнул рукой.
— Ошибки молодости, — только и сказал он. — Зато память на всю жизнь…
Это была не ошибка даже, а любовь, но не к настоящей Ольге, а скорее к образу, увиденному тогда, на реке, образу романтичному, легкому, такому же чистому, как быстрая вода Еланги. Разве могло быть в душе такой красивой девушки столько зла?! Оказалось, что могло…
Нина Яковлевна тогда еще долго лежала по больницам. Врачи говорили, что второе падение ухудшило ситуацию… Но и она оправилась, потихоньку ходит гулять с внуками, читает им сказки о светлой и чистой любви…
Николай нашел–таки свою единственную, настоящую, чистую и светлую женщину, он счастлив тем, что не остался тогда с Олей, что развела их судьба, освободив место для настоящего счастья…
… А женщина с наколкой на пояснице в виде чайки смотрела, как допивает очередную бутылку её муж, Виктор Назаров.
Он так и не смог выжечь из себя эту неправильную, злую, горькую любовь, и от этого было еще больнее… Он пытался уйти, убежать, спрятаться, но всё равно, как почтовый голубь, возвращался к Лёльке. Она впилась в него своими коготками, как кошка, поймавшая птенца, не отпускала, дергала за ниточки, манила, а потом гнала прочь, радуясь своей власти. Где–то за сотни километров от него росла девочка Аня, его дочка. Он еще ни разу не видел её, но знал, что она такая же красивая и нежная, как Тамара. И пусть так всё и остаётся. Ольга не разрешала Виктору навещать дочь. Она вообще сделала из прежде непокорного, свободного Виктора Назарова своего слугу. Лесничий домик, убежище Витьки, давно спалили. Поговаривали, что это был поджог… Ольга уничтожала всё, что могло отнять у неё Виктора. Это была не любовь, а одержимость…
Артамонова не подарила Виктору ребенка, избавилась от него, не доносив и до третьего месяца. Ребенок бы отобрал у неё Витю, захватил его внимание, любовь, да и ей бы пришлось любить кого–то просто так, без какой–либо выгоды. А Ольга так уже не умела. Чайка на ее коже все летела и летела куда–то, протяжно плача и то и дело кидаясь в воду, исчезая там, а потом выныривая снова. Так и Ольга махала своими красивыми крыльями, летела вперед, терзая клювом влюбленного в неё Виктора. Он — её добыча…
Однажды Витя получил письмо из родного города, от Николая. Раскрыв конверт, Витька увидел фотографию девочки с белыми бантиками на голове и в школьной форме. Мужчина улыбнулся. Где–то далеко живет его человечек, даже двое. Пусть они будут счастливы. Хорошо, что без него…
