— Здравствуйте, Евдокия Алексеевна, я от социальной службы. Меня зовут Алёна. Меня к вам на постоянную помощь прикрепили.
— Да хоть Валькирия будь. Я сама себя обслуживаю, — отрезала баба Дуся, не вставая с дивана.
Алёна была высокая, с модным пучком на макушке, гелевыми ногтями и дерзостью в голосе.
— Ну-ну, обслуживаете, я вижу как . Сидите тут в халате, как мумия. Вам восемьдесят один. Вы хоть понимаете, что рискуете умереть одна среди своих кастрюль ?
— Я так и собиралась, девка. Где родилась — там и откинусь. Не в ту сторону значит ты пришла.
Алёна уселась на табурет, стянула шапку.
— Ладно, старушка, не будем препираться . Начнём с малого. Сегодня — уборка. Завтра — план по рациону. Послезавтра посмотрим, где спите. Вы тут как в сорок пятом живёте!
— Я в сорок пятом лучше жила. Без тебя, между прочим.
Алёна занялась кухней.
Сначала выкинула старую скатерть.
— Моль пожрала — выбросить надо. Грязища!
— А это не моль, это пятно от компота 1996-го! Там вон ягоды были, ещё с Глашиных кустов, — возмутилась баба Дуся.
Потом Алёна полезла в кладовку.
— Это что? Гвозди в банке? Полусгнившие носки? Термос без крышки?
— Всё нужное! — закричала баба Дуся .Термос — из поездки в Кисловодск привезли, между прочим. Носки шерстяные — внучке вязала, но у неё нога выросла. А гвозди — пригодятся, как крыша снова съедет.
— У кого съедет?
— У тебя, если всё выкинешь, — буркнула бабка.
На второй день Алёна принесла овсянку, кефир и морковку.
— Рацион пенсионера. Всё, как врачи велели. Жирное, жареное — в топку!
Баба Дуся вытаращила глаза:
— Я что — кролик?! Где мой борщ? Где шкварка, где сало?!
— Сало — это холестерин. А вы себя убиваете. И хватит чай пить с тремя ложками сахара!
— Девка! — бабка поднялась во весь рост, худощавая, но крепкая. — Ты себя-то видела? Вся в ногтях этих, как кефир мешать будешь ?
— Я — современный человек. И пришла навести порядок.
— А я — старая. И порядок у меня — с 1973 года. Не тебе наводить.
Алёна сжала губы.
— Вы привыкните.
— Привыкну — когда помру. А пока — вон из кладовки. Там мой боевой топор. Если что, то могу и не сдержаться.
Через неделю Дуся вышла утром на кухню — а там…
Микроволновка.
Новая скатерть с бабочками.
И… висячий органайзер «Уютная бабушка».
— Ты что натворила, ведьма?!
— Я сделала удобней! — гордо отчиталась Алёна. — Теперь еда — по расписанию. Полки — по цвету. График сна и прогулок я повесила на холодильник.
— Да чтоб ты сама по этому графику жила! — заорала бабка.
И правда, на холодильнике висело расписание:
7:00 — подъём
8:00 — зарядка
8:30 — завтрак (овсянка)
10:00 — прогулка до магазина (без покупок сладкого!)
12:00 — отдых
— Это тюрьма, а не дом! — завопила Дуся.
Алёна хмыкнула:
— Пока у вас здесь тараканы и мусор — это не дом, а берлога.
— Девка, не суйся, ты здесь ни кто! — рявкнула баба Дуся так, что по полу пошли мурашки. — Ты пришла нянчиться со мной , вот и няньчийтись ,а не царствовать в мою избу!
Алёна аж замолчала.
А баба Дуся плюхнулась в кресло и добавила:
— Не привыкли мы к оккупации. Мы её уже видели. В 41-м.
Алёна явно решила действовать в духе «реформ».
На второй неделе баба Дуся проснулась — а занавески уже другие. Розовые. В сердечках.
— Ты что, с ума спятила? Это же не кухня, а детский сад!
— Светлее стало. Уютней.
— Уютней было, когда висели занавески, подаренные мне подругой Ниной в 1984 году!
— Та, что потом у вас ковёр сперла?
— Не она сперла, а муж её, алкаш! И вообще, это были другие времена.
Алёна закатила глаза:
— Вам бы только вспоминать. Надо жить настоящим.
— Настоящее — это когда ты сам себе ложку кладёшь в рот , а не когда сиделка у тебя мёд отбирает!
Алёна молчала.
Но на утро бабка проснулась — и увидела, что из кладовки пропали её три деревянные табуретки.
— Где мои табуреты?!
— Я выкинула. Они гнилые.
— Они с характером были! Один — с Верой Алексеевной с дачи приехал, второй — от покойного соседа Вани…
— Ну, теперь соседи без табуретов, зато с модным пластиковым стулом.
— Девка… — зловеще выдохнула Дуся, — я тебе сейчас покажу пластиковый подход.
Самое страшное случилось на третий понедельник.
Алёна решила, что пришло время «полного порядка». Открыла старый сундук у бабушки под кроватью.
Внутри:
Конверты с письмами, перевязанные лентой;
Чёрно-белые фото с приписками на обороте;
Медаль с красной лентой;
И обёртка от шоколадки.
— О боже… — прошептала Алёна. — Это что, музей?
Баба Дуся как влетела:
— Не смей трогать! Это всё — моя жизнь!
— А я думала, это хлам…
— Да ты думать научись сначала!
Алёна попыталась оправдаться:
— Ну вы бы хоть выбрали, что оставить.
— А ты бы выбрала, что из своего детства можно выкинуть?
Они молчали.
Тишина повисла тяжёлая, как чугунная сковородка.
А потом — постучали в дверь.
На пороге стоял высокий парень в худи, с рюкзаком и лукавой улыбкой.
— Баба! Привет!
— Славка! — заулыбалась баба Дуся. — Неужели приехал!
— Сессия сдана, решил навестить. Ну и кефир привёз, как ты просила.
Слава зашёл на кухню — и застыл.
— А это кто?
— Это сиделка. От соцслужбы. Типа заботится обо мне.
— Приятно, — кивнула Алёна. — Я Алёна.
— А я внук. Слава. И я с бабкой Дусей на одной стороне. Так что веди себя аккуратней.
Алёна прикусила губу. Впервые за всё время кто-то был не на её стороне.
Через пару дней Слава сказал:
— Баб, ты держись. Я тебе помогу. А эту… ну, пусть ходит и кефир таскает, и то ладно.
— Она-то таскает, да не кефир а мою душу.
— Сильная ты, баба. Пережила мужа, перестройку, ковид — и тут вот… сиделка напала.
— Да уж. Я и фронт прошла, и поле пахала, а теперь меня заставляют чай пить по графику.
Слава задумался.
— А знаешь что? Надо ей урок преподать. Но мягко.
Баба Дуся сверкнула глазами:
— Мягко — это как? Через пирожки с изюмом и чёрный юмор?
— Почти.
На следующее утро Алёна проснулась и пошла на кухню — и сразу что-то было не так.
Во-первых, в чайнике уже кипела вода.
Во-вторых, на плите — сковородка с картошкой и шкварками.
В-третьих, баба Дуся пела. Всерьёз. Хриплым голосом, старую фронтовую.
— Ого. Кто-то с утра добрый, — пробормотала Алёна.
— Славка помог, — бодро ответила Дуся. — Решила начать новую жизнь.
— О, прогресс. С графиком?
— Нет. С юмором.
Слава вышел из комнаты, прикрыв телефон.
— Ну что, Алена. У нас план. Ты нам только не мешай.
— Это мне — не мешать? — возмутилась Алёна.
— Да. Сегодня день народного уважения к старости.
— День чего?!
— Сиди и наблюдай, — усмехнулся он.
К обеду в доме появились три соседки:
Тётя Мила — громкая, вечно в бегудях.
Зинаида Петровна — худая, как веретено, но с голосом, который мог бы обогнать бензопилу.
И баба Тамара, которая всегда носила фартук даже на похороны.
— Вот ты кто? — задала вопрос Зинаида Петровна, как только уселась.
— Я сиделка. По договору.
— А мы кто? — уточнила баба Тамара.
— Соседи?
— Мы — подруги Дуси. А значит — надконтрольная комиссия. Так и знай.
Алёна растерялась.
— Простите, а в чём дело?
— В том, что бабу Думаю ,заставляют есть овсянку и молиться по будильнику! — возмутилась тётя Мила. — А у нас, между прочим, демократия. И характер!
— У бабки характер, что бронепоезд, — хмыкнула Зинаида. — Ты что думала, она тут один на один ,с тобой осталась?
— Нет,она нас зовёт, когда опасность. И мы приходим, как феи на метле!
Алёна открыла рот — и закрыла. Сил на аргументы не было.
Вечером, когда баба Дуся сидела в кресле, закутавшись в любимый шерстяной плед (тот, который Алёна «по ошибке» прятала), она сказала:
— Девка, слушай сюда.
— Я Алёна.
— Всё равно девка. Я старше. Смотри… Ты пришла — и решила: я развалю всё, и ты построишь заново. Но у меня не стройка. У меня — жизнь. Она пусть старая, но моя. Ты выкинула мои табуретки, письма, скатерть, как будто вместе с ними выкинула то, кем я была.
— Я… — начала Алёна, но не знала, как закончить.
— Ты хорошая. Но с дурью. И да — ты здесь не хозяйка. Но можешь стать другом мне, если перестанешь ломать и лезть куда не поосят.
Алёна кивнула.
— Простите.
— Не прощаю. Сначала отмой сковородку. Старую. Там, где шкварки вросли. И верни мне медаль в ящик.
— А…
— Без “а”.
На следующий день Алёна встала раньше Дуси.
Пошла на кухню. Заварила не зелёный чай — а чёрный, как баба любит. Нарезала хлеб, порезала сало.
Поставила настол… любимую старую чашку с отбитым краем.
Баба вошла, посмотрела. Молча села. Начала есть.
— Вкусно? — осторожно спросила Алёна.
— Похоже на жизнь, — кивнула Дуся.
И улыбнулась хитро, по дружески.
Через неделю пришёл чиновник из районного отдела соцподдержки — молодой, в очках, с планшетом.
— Здравствуйте, Евдокия Алексеевна. Проверка плановая. Хотим узнать, как проходит уход, всё ли устраивает?
— А вы кто по жизни? — сразу спросила баба Дуся, не глядя.
— Я инспектор.
— А зовут?
— Роман Игоревич.
— Значит так, Ромочка. Ты инспектируй, но у меня свои стандарты. Тут не дом престарелых. Тут — территория памяти. А Алёна… — она посмотрела на сиделку и впервые не поморщилась, — научилась не мусорить ногтями в чужих судьбах. Умная стала — родственница по разуму.
Инспектор удивлённо вскинул бровь:
— Это хорошо?
— Это идеально. Если уволите — я сама к вам приеду . И буду жаловаться!
Алёна рассмеялась, открыто, не натянуто.
— Всё устраивает, — сказала она. — Мы нашли общий язык.
— Тогда молодцы, — сказал чиновник и быстро ретировался.
Алёна собралась уходить в свой выходной.
Слава тоже собирался на электричку.
Они столкнулись в коридоре.
Молча.
Потом Слава сказал:
— Слушай, ты изменилась. Раньше ты тут скакала, как министр ремонта. А теперь — как родная стала.
— А я и не знала, как с ней быть, — тихо сказала Алёна. — В книгах не пишут, что у стариков душа, как у детей. Только прожжённая. Всё чувствуют, но виду не подают.
— Не волнуйся. Ты прошла приёмку. Даже баба Тамара тебя хвалит. А это — знак.
Они оба рассмеялись.
Однажды ночью баба Дуся упала.
В туалете.
Поскользнулась.
Алёна проснулась от глухого стука.
Потом — тишина. Потом — стон.
Она кинулась, босая, с фонариком.
— Баб! Жива?
— Жива… — прохрипела Дуся. — Но на пятую точку больше не сяду — синия будет.
Алёна вызвала скорую, подняла, дала воды.
И всю ночь сидела рядом, держа за руку.
— Не умирай, ладно? — прошептала она. — Ты мне стала… настоящая.
— А я и не собиралась, — хрипло ответила бабка. — Я ещё спою тебе под баян, не расслабляйся.
Через месяц на лавке у ворот сидели:
баба Дуся (в любимом платке и фартуке),
Алёна (в кроссовках и с обычным маникюром),
и тётя Мила, которая плела козни против всех с первого взгляда.
— Вот что скажу, девки, — провозгласила Дуся. — Пока ноги ходят и язык ворчит — жить будем. А если что — Алёна отмоет, поднимет и уму научит.
— Так ты теперь её что ли хвалишь? — прищурилась Мила.
— А то! Она теперь как хлеб чёрствый — жёсткий, но тёплый. Надо — пожуёшь. Надо — на рану приложишь.
— О как, — усмехнулась Алёна. — А я думала, ты меня гонять будешь до гробовой доски.
— Ещё погоняю, — подмигнула баба Дуся. — Но теперь — из любви. А не из принципа.
Весной на окне у Дуси выросла рассада.
Алёна высаживала её под руководством «главнокомандующей».
Слава приезжал раз в две недели, привозил вкусности.
А баба Дуся писала мемуары в тетрадке.
На первой странице она написала:
> «Когда тебя называют старой — улыбайся.
Когда тебя называют упрямой — гордись.
Но если тебе кто-то скажет: “Ты здесь не хозяйка” —
посади его, накорми, выслушай.
А потом посмотри — заслужил ли он остаться.
Если да — не выгоняй.
Потому что хозяйка — не та, кто кричит.
А та, кого уважают даже в тишине.»
