Елена стояла в прихожей и застёгивала молнию на дорожной сумке. Сердце билось немного чаще обычного. Не от спешки — от ожидания того, что снова будет всё, как всегда. Открытая дверь, колкий взгляд матери, ироничное: «Ну, что пожаловала? Наверное, скучно стало». За плечами сорок пять лет таких возвращений.
На кухне стоял запах кофе — горький, крепкий, тот самый, который она любила пить после сна, чтобы не думать ни о чем .Телефон завибрировал: «Жду. Не тяни резину. Руку крутит сильно».
Это была Лидия Николаевна — её мать. Женщина в возрасте, с жёстким, даже жестоким характером.
Они жили в разных концах города. Но с детства Елена была приучена к тому, что «мать надо уважать». Даже когда мать резала словами, даже когда говорила, что «с дочкой ей не повезло».
А когда Елена была маленькая она всем и везде говорила : «Меня папа родил ».Только так она могла отомстить матери за постоянное недовольство и ругань. Папа был добрым. Он никогда не ругал Елену.А после очередной порции недовольства от матери ,отец гладил по голове Лену, вытирал ей слёзки, и они уходили гулять по улицам. А после развода, он уехал в другой город. Обменял квартиру, и уехал. Мать осталась.
После него у неё были мужчины, но «ни с кем не вышло».
«Все трусы или пьянь», — говорила она. — «Я одна всё тяну».
И тянула. А потом упрекала дочь, что она «не умеет ценить материнского старания».
Елена вызвала такси и вышла с сумкой. В голове крутились фразы-предостережения психотерапевта:
— Вы не обязаны быть спасателем.
— Вы имеете право на границы.
Но голос матери звучал сильнее.
Двор был тот же — облупленные стены, серый подъезд, старые почтовые ящики. Всё пахло детством и усталостью.
Она нажала кнопку звонка. Мать открыла сразу.
— Опоздала, — бросила она вместо «привет».
— На десять минут.
— Десять минут это для тебя, а когда у тебя руку выкручивает, — это не десять, а сто. Но тебе не понять. У тебя ведь только твоя работа и твой любимый психоаналитик.
Елена промолчала. Она знала: спорить бессмысленно.
Мать оглядела её с головы до ног:
— Опять в сером. Как будто траур по себе самой. У тебя что, нормальных цветов нет?
На кухне стояла еле тёплая еда.
— Я думала, ты раньше приедешь, — буркнула мать. — Плов теперь остыл совсем.
— Я его разогрею.
— Разогрей но только на сковороде. Я так люблю.
— Ты, конечно, не в меня. Вся в отца. Он, кстати, тоже был мягкотелый. Ему в глаза плюют — а он: «Ну что вы, что вы».
— Он был добрый, — спокойно ответила Елена.
— Добрый? Никчёмный он был. Вот и убежал, когда всё стало плохо по-настоящему.
— Он не убежал. Ты сама его выгнала.
— Конечно, я! Я всегда во всём виновата. Ты у нас мученица. Родилась, чтобы обвинять мать.
Елена чувствовала, как в груди поднимается жар. Она больше не могла слушать.
— Мам…
— Что? Только не начинай опять. Я же пошутила! Ты вообще шуток не понимаешь!
— Это не шутка. Это нападка. Я не железная.
— Ой, ну всё! Началось. Ты ж опять сейчас в обморок грохнешься, как тогда на даче. Звоните в скорую, у дочки давление от маминой злобы.
У Елены зазвенело в ушах.
— Я пойду полежу немного.
— Ну конечно! Только и делаешь, что лежишь. Работа у неё тяжёлая — цифры считает!
В комнате пахло старым деревом и каплями валерьянки. Елена легла, приложила прохладную салфетку к виску. Голова гудела.
Ей вдруг захотелось позвонить отцу. Просто услышать:
— Ленка, как ты там? Всё будет хорошо.
Но номер его она не набрала .. Он жил в другом городе, своей жизнью. А она — здесь, в этом гнетущем напряжении, в этой квартире, где всё будто замерло с1993 года.
Она закрыла глаза и услышала, как мать ворчит на кухне:
— И на кого я надеялась. Всё как всегда. Бесполезно…
Где-то внутри закололо. Она медленно поднялась и подошла к зеркалу.
Женщина в отражении — уставшая, но всё ещё живая.
Елена подумала: «Я не обязана жить в этом. Я не обязана всё это выслушивать .Я могу уйти».
Но вместо этого пошла на кухню, чтобы разогреть плов — на сковородке, как любит мать.
Плов был готов через пятнадцать минут. Елена подала его на стол, аккуратно расставила приборы.
— Ты же знаешь, что я не емпосле четырёх, — сказала мать, глядя в окно.
— Ты сама просила разогреть.
— Просила — когда думала, что ты раньше это сделаешь. А сейчас уже поздно.
Елена опустилась на стул и выпила глоток воды. Головная боль не проходила. Больше всего ей хотелось тишины.
Но тишина с Лидией Николаевной была невозможна.
— А вообще то , ты стала очень озлобленная , — начала мать, глядя в тарелку. — Смотришь как волк. Говоришь как будто врага перед собой видишь. Где твоя дочерняя любовь?
Елена медленно повернулась.
— Мам, ты понимаешь, что мне плохо от этих слов?
— Господи, опять. Все у тебя виноваты. Психотерапевт твой, наверное, уже с ума сошёл — слушать твои жалобы на мать. Ты же вечно страдающая, вечно недовольная.
— Я не страдаю. Я просто, как могу так и живу.
— Живёшь? Да ты живёшь как тень. На работе устаёшь, друзей нет, мужчину себе не нашла. Вот я в твоём возрасте — у меня были кавалеры. Не лежала я вот так, с глазами в потолок. Жила.
Слова падали как гвозди.
Что-то защемило под рёбрами, и вдруг перед глазами — белое пятно. Воздух стал вязким, будто она тонула.
Елена с трудом поднялась.
— Мне… плохо, — прошептала она, держась за край стола.
Мать оторвалась от вилки:
— Ты что это? Из-за слов моих опять?
— Давление… — шепнула Елена и пошатнулась.
Скорая приехала через двадцать минут.
— 200 на 110. Пульс высокий, — сказала фельдшер. — Вам же нельзя нервничать, а вы …
— У неё это каждый раз, как ко мне приезжает, — ответила Лидия. — Очень ранимая она у нас. Душевная.
— Ранимая , потому что травмированная, — вставила фельдшер устало. — У неё нервная система на пределе.
Укол. Холод в плече. Тихий стон.
Когда врачи ушли, мать долго стояла у окна. Потом бросила:
— Ты сама себя довела. Вечно всё принимаешь близко к сердцу. Надо проще быть.
— Я завтра уеду, — сказала Елена.
— Ну и уезжай. Я тебе не держу. Как будто ты мне нужна.
В автобусе, когда ехала домой, Елена смотрела в окно. За стеклом бежали деревья, магазины . Она чувствовала себя опустошённой, тряпичной куклой. Всё, что жило внутри, выгорело.
Телефон запищал — мама писала:
> «Прости, если сказала что-то не так. Просто ты стала чужая какая-то. Раньше ближе мы были».
Елена не отвечала. Ей казалось, что за каждым словом — попытка вины, которую хотят снова навесить на неё.
Через три дня она пошла к психологу. Та молча слушала рассказ, не перебивая. Только в конце сказала:
— Вы всю жизнь живёте под диктовку человека, которому невозможно угодить. Вас приучили быть удобной. А вы имеете право быть собой.
— Мне страшно. Если я не поеду к ней — она скажет, что я неблагодарная.
— Она скажет это в любом случае. Это не вы плохая дочь. Это она не умеет любить . Но вы можете перестать давать ей власть разрушать вас.
Слова вошли как-то глубоко. Елена вдруг заплакала — впервые за долгое время не от боли, а от разрешения быть собой.
Через неделю отец написал.
> «Леночка, я буду в вашем городе на выходных. Очень хочу увидеться. Как ты?»
Она ответила:
> «Я бы очень хотела. Но я сейчас прохожу лечение— нервное. Но видеть тебя — это как глоток воздуха».
Он написал:
> «Ты у меня сильная. Я тобой горжусь. И я тебя очень люблю. Всегда любил».
Эти слова она прочитала вслух. И улыбнулась.
Прошла неделя. Телефон молчал, и Елена почти привыкла к тишине. Она даже начала спать. Не так, как раньше — тревожно и поверхностно — а глубже, с короткими просыпаниями, но без боли в сердце. Она смотрела старые фильмы, мыла окна, и вдруг заметила, что воздух в квартире стал легче. Как будто сама жизнь отпускала её на передышку.
Звонок раздался в пятницу в обед.
— Да?
— Это я, — голос матери. Хриплый, усталый.
— Привет.
— Мне руку крутит. Не могу открыть банку. Даже зубной пастой толком не пользуюсь. Может, приедешь?
Елена молчала. Она слышала эту просьбу сотни раз, но сейчас… что-то в ней изменилось.
— Я приеду. Но с одним условием .
— С каким ещё условием?
— Говорить будешь без насмешек, без колкостей. Если хоть слово услышу в мою сторону — то я уеду сразу.
— Ты что, теперь условия мне ставить будешь?
— Да. Буду . Потому что у меня есть на это право.
— М-да… — мать замолчала. —Дожились. Приезжай. Постараюсь быть потише.
Это был рекорд. Никогда раньше Лидия Николаевна не говорила «постараюсь». Никогда.
Елена приехала в субботу утром. В подъезде было всё то же — запах краски вперемешку с сыростью, старый лифт, покосившаяся дверь. Но в ней самой уже не было той тревоги.
Мать открыла дверь молча. Лицо было сухим, уставшим.
— Проходи. Чайник на плите. Я руки не чувствую с утра.
— Давай покажу, как снимать напряжение. Делала в больнице. Упражнение простое.
Мать посмотрела на неё как на чужого человека.
— Показывай.
За день они не поссорились ни разу. Не потому что всё стало хорошо — а потому что Елена не позволила.
Когда мать начала:
— Ты опять как будто недовольная…
Елена мягко, но чётко сказала:
— Мам, стоп. Или мы помогаем друг другу, или я ухожу.
Мать отшатнулась.
— Странная ты стала. Не узнаю.
— Просто я теперь не боюсь говорить, что мне больно. Это нормально.
— У нас в семье раньше так не было.
— Знаю. В этом и была беда.
Вечером они пили чай. Телевизор показывал старый фильм, но звук был выключен. Лидия Николаевна держала кружку в дрожащих пальцах.
— Ты всё же не такая, как я думала, — сказала она вдруг. — Терпеливая ты. Это ведь труднее, чем срываться.
— А ты не такая уж жестокая, как я помнила. Просто… ты всегда боялась показаться слабой.
— Может, и так. Я наверно многое делала не так, Лен.
— Мы обе делали многое не так. Но я больше не хочу жить в обиде.
Мать кивнула. Впервые за много лет —
они разговаривали в спокойном тоне.
Когда Елена уезжала, мать подошла к двери.
— Спасибо, что приехала. Я правда постараюсь не язвить. Только не исчезай, ладно?
— Я не исчезну, если будет место для меня — не как объекта критики, а как человека.
— Ты стала говорить как взрослый человек.
— Я и есть взрослая. Просто раньше боялась это показать.
В тот же вечер позвонил отец. Голос — спокойный, как всегда.
— Как ты, доченька?
— По-другому. Я, кажется, впервые… говорила с мамой не как жертва.
— Я тобой горжусь. Ты всегда была сильной. Просто не разрешала себе ей быть.
Елена стояла у окна. В городе зажигались огни.
Она думала, размышляла , а на душе было спокойствие. И это было главное.
Иногда не нужно победы, не нужно полностью менять другого.
Иногда достаточно — отстоять себя.
Так и закончилась эта история: не объятиями, не извинениями, не волшебным перерождением.
А спокойной тишиной, в которой наконец-то нашлось место для Елены — настоящей.
