Тамара Георгиевна ворвалась в комнату так стремительно, что подол её домашнего халата взметнулся, словно парус на ветру. Она резко остановилась у двери, упёрла руки в бока и окинула внучку взглядом, в котором читалось неприкрытое негодование. Лиза сидела за письменным столом, внимательно рассматривая что-то на мониторе.
– Чего ты расселась? – голос бабушки прозвучал очень резко. – У тебя занятия в балетной студии через полчаса начинаются!
Лиза медленно подняла глаза. В её взгляде сквозила усталость, а под глазами отчётливо виднелись лёгкие тени. Она постаралась ответить спокойно, хотя голос невольно дрогнул:
– Бабуль, я плохо себя чувствую. Я уже предупредила, что меня не будет.
Тамара Георгиевна на секунду замерла, будто не поверив услышанному. Её губы сжались в тонкую линию, а ноздри слегка раздулись. Потом она резко выдохнула, едва сдерживая нарастающее возмущение:
– Кто тебе разрешил? Я сказала, ты пойдёшь, значит, пойдёшь! Плохо ей, видите ли! А как за компьютером сидеть – так всё замечательно!
Лиза невольно сжала пальцами край стола. Она хорошо знала, что для бабушки балет – не просто хобби, а вопрос принципа. Регулярные занятия были для неё доказательством дисциплины, упорства, умения держать слово. Но сегодня Лиза действительно чувствовала себя неважно – голова немного кружилась, болел живот, и даже чуть подташнивало.
Девочка глубоко вздохнула, собираясь с силами, и тихо, но твёрдо произнесла:
– Я реферат готовлю, на историю. Завтра сдать нужно.
В комнате повисла напряжённая тишина. Лиза смотрела на бабушку, надеясь, что та всё-таки услышит её, поймёт, что сегодня действительно лучше остаться дома. А ещё лучше, если она поинтересуется здоровьем единственной внучки и отвезет её к врачу!
Но… Тамара Георгиевна резко шагнула к столу, и не говоря больше ни слова, протянула руку к пилоту, с силой нажав кнопку выключения. Компьютер мгновенно погас, не оставляя ни единого шанса на продолжение работы.
Лиза вздрогнула, словно от удара. Её глаза широко раскрылись, взгляд метнулся к чёрному экрану монитора, будто она надеялась, что картинка вот‑вот вернётся. Руки непроизвольно сжались в кулаки, а губы задрожали от нахлынувшей обиды. Два часа кропотливой работы – текст, который она старательно набирала, подбирая каждое слово, проверяя факты, выстраивая предложения… Всё исчезло в одно мгновение!
– Я же не сохранила! – голос Лизы сорвался, в нём звучала настоящая боль. – Два часа печатала!
Она посмотрела на бабушку, и в её глазах застыли слёзы. В этот момент она чувствовала себя совершенно беспомощной – словно маленький зверёк, которого загнали в угол.
Тамара Георгиевна даже не вздрогнула от возгласа внучки. Её лицо оставалось жёстким, а в голосе звенела непримиримая сталь:
– Собирайся, я сказала!
Лиза сжала пальцами край стола, пытаясь сдержать подступающие слёзы. Она знала: спорить бесполезно. Бабушка всегда добивалась своего, не обращая внимания на чужие чувства. Жизнь с ней давно превратилась в череду бесконечных требований, упрёков и жёстких правил. Каждый день Лиза ощущала, как внутри растёт глухое раздражение, смешанное с горечью.
– Вся в мать пошла! – продолжила Тамара Георгиевна, и в её голосе прозвучала давно копившаяся горечь. – Та тоже вечно в экран пялилась! И чем это закончилось? Где она сейчас?
Она резко дёрнула головой, словно отгоняя неприятные воспоминания. Её дочь была для неё болезненной темой – своего рода ошибкой в воспитательном вопросе. Тогда Тамара Георгиевна позволила себе быть мягче, снисходительнее, и вот результат: дочь ушла из этого мира, оставив маленькую Лизу на попечение бабушки.
Тамара Георгиевна всегда считала, что главное в жизни – дисциплина и чёткое следование плану. Она рано осталась одна с маленькой Тасей на руках и, чтобы обеспечить дочь, вынуждена была много работать. Дни сливались в недели, недели – в месяцы: утренние смены, вечерние подработки, бесконечные отчёты и совещания. Времени на разговоры по душам, совместные прогулки или просто тихие вечера за книгой почти не оставалось.
Тася росла сама по себе. В детском саду её называли “девочкой‑невидимкой”: она могла часами сидеть в углу с книжкой или рисовать непонятные каракули в альбоме, ни с кем не общаясь. В школе дела обстояли не лучше: учителя жаловались, что Тася “витает в облаках”, не слушает объяснений и вечно погружена в свои мысли.
Чем старше становилась девочка, тем отчётливее проявлялся её упрямый характер. Она категорически отвергала любые попытки матери приобщить её к “полезным” занятиям. Балет? “Ужасные нагрузки, а толку ноль”. Музыкальная школа? “У меня нет слуха, и пианино занимает полкомнаты”. Рисование? “Я не умею и не хочу”. Даже простые кружки по интересам, куда Тамара Георгиевна пыталась её записать, Тася бросала через пару занятий, заявляя, что “всё это ерунда”.
Большую часть свободного времени девочка проводила за компьютером. Сначала это были безобидные игры, потом – форумы, чаты, бесконечные переписки с незнакомыми людьми. Тамара Георгиевна пыталась ограничивать время у экрана, но каждый такой разговор заканчивался скандалом: Тася хлопала дверью, запиралась в комнате и могла не выходить часами.
“Она просто ленивая! – думала Тамара Георгиевна, глядя, как дочь снова уткнулась в монитор. – Ни амбиций, ни целей. Только и умеет, что сидеть там, пялиться в эту чёртову коробку”.
Женщина искренне не понимала, почему дочь не хочет развиваться. В её представлении нормальная девочка должна была стремиться к чему‑то: побеждать на конкурсах, получать грамоты, строить карьеру. А Тася будто нарочно делала всё наоборот.
Когда Тасе исполнилось восемнадцать, она огорошила мать новостью: выходит замуж. Не за перспективного молодого специалиста, не за человека с планами и амбициями – за простого парня из соседнего двора, который работал автомехаником и мечтал открыть свою мастерскую.
Тамара Георгиевна была в ярости.
– Ты хоть понимаешь, что делаешь?! – кричала она, сжимая кулаки. – Это же не муж, а недоразумение!
Но Тася лишь пожимала плечами:
– Мне с ним хорошо. И мне не нужны твои “перспективы”.
А следом пришла ещё одна новость: Тася бросила институт. Тот самый институт, куда Тамара Георгиевна пробивала ей дорогу через знакомых, выбивала рекомендательные письма, уговаривала преподавателей.
– Я не хочу быть экономистом, – спокойно заявила дочь. – Мне это неинтересно.
Вместо престижного вуза Тася устроилась в небольшую фирму, занимавшуюся веб‑дизайном. Зарплата была копеечной, перспективы туманными, а название компании звучало так невнятно, что Тамара Георгиевна даже знакомым стеснялась его произносить.
“Вот к чему привело моё недосмотр, – с горечью думала женщина. – Упустила её. Совсем упустила”.
Она никак не могла принять, что дочь выбрала свой путь – не тот, который Тамара Георгиевна считала правильным, а свой собственный. И что теперь уже ничего не исправить.
Но с внучкой она подобного не допустит! Ни за что! Она твёрдо решила, что Лиза вырастет дисциплинированной, ответственной, целеустремлённой. Никаких пустых мечтаний, никаких бесцельных просиживаний перед экраном. Только порядок, только чёткие правила, только правильное будущее!
Лиза резко выпрямилась, её глаза вспыхнули негодованием. Она терпеть не могла, когда кто‑то позволял себе неуважительно отзываться о маме. Для неё мама была не просто родителем – она была примером, источником гордости, человеком, который сумел добиться многого вопреки обстоятельствам.
– Мама была отличным программистом! – выпалила Лиза, голос дрожал от сдерживаемых эмоций. – У неё был свой проект, её уважали на работе, она… она могла бы ещё столько всего сделать!
Слова лились потоком, словно Лиза годами копила их внутри, боясь произнести вслух. Ей хотелось, чтобы хоть кто‑то понял: её мама – не просто “та самая Тася”, о которой бабушка говорила с презрением. Это был талантливый, целеустремлённый человек, который не боялся сложных задач и всегда доводил дело до конца.
– И она не виновата, – продолжила Лиза, сжимая кулаки, – что таксист не справился с управлением и вылетел на встречку! Это была случайность, страшная случайность!
В комнате повисла тяжёлая тишина. Лиза тяжело дышала, глядя на бабушку, которая стояла у окна, скрестив руки на груди. Тамара Георгиевна медленно повернулась, её лицо оставалось холодным, почти бесстрастным.
– Если бы она в своё время меня слушала, – произнесла она ровным, лишённым эмоций голосом, – то вышла бы замуж за человека из своего круга. Сидела бы дома и детей воспитывала. Тогда ничего бы этого не случилось.
Лиза почувствовала, как внутри всё сжалось. Эти слова ранили сильнее любых криков. Бабушка снова сводила всё к одному: если бы Тася послушалась, если бы сделала, как велено, если бы выбрала “правильный” путь – всё было бы иначе.
– Ты не понимаешь! – воскликнула Лиза, и в её голосе прозвучала горечь. – Мама не хотела сидеть дома! Ей нравилось работать, нравилось создавать что‑то новое. Она была счастлива, когда писала код, когда обсуждала идеи с коллегами, когда видела, как её программы помогают людям!
Тамара Георгиевна лишь покачала головой, будто слушала рассуждения ребёнка, не способного понять простых истин.
– Счастье – это стабильность, – сказала она твёрдо. – Это когда знаешь, что завтра будет так же, как вчера. Когда у тебя есть опора, семья, дом. А всё это… – она махнула рукой в сторону полки с мамиными наградами и дипломами, – пустое. А мужа она вообще самого непутёвого выбрала…
Лиза резко отодвинула стул, тот с резким скрипом прочертил по полу. Она уже не слушала бабушку – внутри всё кипело от обиды и злости. Слова сами срывались с губ, горячие, непослушные:
– Мой папа – замечательный! Когда он вернётся, заберёт меня к себе!
Она говорила это не столько для бабушки, сколько для себя – словно повторяла мантру, которая помогала держаться. В воображении тут же возник образ отца: его тёплая улыбка, крепкие объятия, голос, всегда спокойный и уверенный. С ним она чувствовала себя в безопасности, с ним не нужно было оправдываться за свои мечты и желания.
Больше слушать бабушку Лиза не собиралась. Она вскочила из‑за стола и бросилась к шкафу. Ей хотелось поскорее уйти из этой квартиры, где каждый угол напоминал о бесконечных спорах и упрёках. Лишь бы не видеть бабушку, не слышать её едких замечаний, не чувствовать этого давящего контроля!
– Как же жаль, что у папы контракт ещё на три месяца! – думала она, застёгивая молнию на кофте. – И почему он не забрал меня с собой? Хотя это-то как раз понятно, бабушка опять вмешалась…
В памяти всплыли недавние разговоры – приглушённые голоса из соседней комнаты, обрывки фраз:
Дай ей спокойно школу закончить! Зачем девочку травмировать переездом?
Лиза точно знала – это бабушка убедила отца оставить её здесь. Снова решала за неё, снова выбирала, как будет лучше.
Тамара Георгиевна стояла в дверях, наблюдая за суетой внучки. На её лице играла едва заметная усмешка – она была довольна, что всё складывается именно так, как она задумала. Спорить дальше не имело смысла: Лиза уже завелась, и любые слова только подольют масла в огонь.
– Да нужна ты ему, – бросила она равнодушно, словно разговаривала сама с собой. – Твой отец личную жизнь налаживает, так что даже не мечтай, что он тебя с собой заберёт. Привыкай слушаться меня как минимум до совершеннолетия.
Эти слова ударили Лизу, будто пощёчина. Она замерла на мгновение, сжимая в руках балетные туфли, но тут же тряхнула головой, отгоняя боль. Не время раскисать. Нужно уходить. Срочно.
Тамара Георгиевна, не дожидаясь ответа, продолжила, уже мягче, с напускной заботой:
– Я попрошу соседа, чтобы он тебя подвёз. Собирайся быстрее.
Её тон не терпел возражений – это было не предложение, а приказ. Лиза молча кивнула, не глядя на бабушку. Она быстро завязала волосы в тугой хвост, схватила сумку и направилась к выходу. В груди сжимался колючий комок обиды, но она понимала, что лучше уж пойдёт на танцы. Потому что там, среди музыки и движений, она хотя бы на пару часов сможет забыть обо всём этом…
**********************
Лиза медленно открыла дверь балетной студии, и тёплый свет ламп на мгновение ослепил её. Она прищурилась, привыкая к освещению, и сделала несколько шагов внутрь.
Юлия Сергеевна, которая как раз расставляла по местам тренировочные станки, сразу заметила девочку. Она подняла глаза, и её лицо тут же изменилось – тревога проступила в каждой черте.
– Лизонька, ты плохо выглядишь, – произнесла она мягко, но с явным беспокойством в голосе. Педагог шагнула навстречу, внимательно вглядываясь в лицо ученицы. – Бледная вся… Что‑то болит?
Лиза остановилась, опустив плечи. Ей не хотелось жаловаться, но и скрывать состояние уже не было сил. Она едва слышно выдохнула:
– Живот.
– Давно? – Юлия Сергеевна подошла ближе, невольно положив руку на плечо девочки, словно хотела таким простым прикосновением снять её дискомфорт.
– Со вчерашнего дня, – ответила Лиза, глядя в пол. Голос звучал тихо, без обычных живых интонаций.
Педагог нахмурилась, обдумывая услышанное. Она хорошо знала характер Тамары Георгиевны – её твёрдость, порой граничащую с неумолимостью, её убеждённость, что любые недомогания можно преодолеть силой воли.
– А бабушкеты говорила? – спросила она, стараясь сохранять спокойствие, хотя внутри всё сжималось от тревоги.
Лиза тяжело вздохнула, подняла глаза, и в них мелькнула искра досады. Она чуть приподняла подбородок, скопировала бабушкину интонацию и произнесла, нарочито растягивая слова:
– Ерунда! Ты просто заниматься не хочешь!
Юлия Сергеевна сразу сменила тон – в нём больше не было мягкой участливости, только чёткая, деловая собранность. Она выпрямилась, взгляд стал сосредоточенным, движения – быстрыми и точными.
– Так, это не шутки, – произнесла она твёрдо, словно ставя точку в любых возможных возражениях. – Тебе нужно в больницу. А вдруг аппендицит? Сильно болит?
Лиза невольно схватилась за живот, слегка согнулась, будто пыталась унять нарастающую волну дискомфорта. Она не хотела паниковать, но страх уже царапал изнутри, смешиваясь с усталостью. Вместо ответа она лишь кивнула, выдавив из себя негромкое:
– Мгм. И тошнит.
Лицо Юлии Сергеевны стало ещё серьёзнее. Она быстро оглянулась, словно проверяя, есть ли рядом кто‑то, кто мог бы помочь, но в зале были только они вдвоём. Педагог достала из кармана телефон, не теряя ни секунды.
– Давай‑ка я вызову скорую, – сказала она уже мягче, но по‑прежнему решительно. – А там видно будет.
Её пальцы быстро набрали номер, и уже через пару секунд она чётко, без лишних эмоций, сообщила диспетчеру адрес студии, описала состояние Лизы, ответила на уточняющие вопросы. Пока ждала подтверждения, что бригада выехала, она подвела девочку к скамейке у стены и усадила, осторожно придерживая за плечи.
– Посиди тут, – велела она, присаживаясь рядом. – Всё будет хорошо, не волнуйся.
Лиза хотела что‑то сказать – может, отговорить, убедить, что всё не так страшно, но слова застряли в горле. Она чувствовала, как холод пробирает до кончиков пальцев, а в висках стучит настойчивый ритм тревоги. Юлия Сергеевна заметила её бледность, сняла со спинки соседнего станка лёгкий спортивный пиджак и накинула на плечи девочки.
– Тепло? – спросила она, слегка поправляя ткань.
Лиза кивнула, не поднимая глаз. Внутри всё сжималось от непривычного ощущения беспомощности. Она привыкла справляться сама, привыкла слышать от бабушки, что “ничего серьёзного”, но сейчас даже ей стало ясно: что‑то пошло не так.
Юлия Сергеевна сидела рядом, не отпуская её руку, время от времени тихо спрашивая, как она себя чувствует. В зале по‑прежнему пахло воском и где‑то вдалеке звучала музыка из другого класса, но для Лизы всё это будто отодвинулось на задний план. Остались только тёплая рука педагога, мерный голос, успокаивающий даже без слов, и глухой стук сердца где‑то в горле.
Когда за окнами послышался звук приближающейся машины с мигалкой, Юлия Сергеевна слегка сжала её пальцы.
– Вот и скорая. Сейчас тебя осмотрят, и всё станет понятно…
****************
Лиза проснулась от тихого писка медицинского прибора где‑то сбоку. Она медленно приоткрыла глаза, ощущая лёгкую тяжесть в голове и непривычную мягкость подушки под щекой. Палата была светлой, с бледно‑голубыми стенами и большим окном, за которым виднелись верхушки деревьев. В воздухе едва уловимо пахло антисептиком и свежевыстиранным бельём.
Постепенно к ней вернулись воспоминания: как Юлия Сергеевна вызвала скорую, как её усадили в машину с мигалкой, как в приёмном отделении задавали вопросы, осматривали, делали анализы. Потом – укол, сонливость, и вот она здесь.
Дверь тихо скрипнула. Лиза повернула голову и увидела, как в палату решительно вошёл отец. Его лицо было напряжённым, брови сдвинуты, а в глазах читалась плохо скрываемая тревога. За ним, чуть отставая, шагала Тамара Георгиевна – её губы были плотно сжаты, а взгляд метался между Лизой и её отцом.
– Я забираю дочь с собой! – громко и твёрдо произнёс отец, подходя к кровати. – Как только врачи смогут её выписать, мы уедем. Дома ей будет лучше.
Тамара Георгиевна резко остановилась, скрестила руки на груди и фыркнула:
– Да что ты ей дать‑то можешь? Вечно на работе пропадаешь! Она у тебя будет либо на улице с компашкой шататься, либо в компьютер пялиться, как мать!
Сергей сжимал кулаки так, что ногти впивались в ладони. Он изо всех сил старался держать себя в руках – вокруг белые стены, тихий гул больничных аппаратов, запах лекарств, шуметь тут никак нельзя. Но внутри него бушевала буря. Он смотрел на Тамару Георгиевну, и каждое её презрительное замечание только подливало масла в огонь.
– Зато она будет здорова! – голос Сергея дрожал от сдерживаемого гнева. – Вы её чуть на тот свет не отправили!
Он сделал паузу, глубоко вдохнул, пытаясь унять дрожь в голосе. Ему хотелось выкрикнуть всё, что накопилось за годы молчаливого недовольства, но он сдерживался – ради Лизы, ради того, чтобы не превратить больницу в место очередной скандальной разборки.
– Вы хотя бы раз поинтересовались, что ей нравится? К чему у неё душа лежит? – продолжил он, глядя прямо в глаза Тамаре Георгиевне. – Она же человек, а не кукла для воплощения ваших идеалов!
Тамара Георгиевна вскинула голову, её губы искривились в презрительной усмешке. Она поправила сумочку на плече, словно готовилась к долгой словесной схватке.
– Каждая девочка должна уметь танцевать, это даёт хорошую осанку, – произнесла она с напускным спокойствием, будто читала лекцию. – Должна разбираться в музыке, поддержать светскую беседу. Хотя тебе-то откуда это знать?
Её взгляд скользнул по Сергею с таким пренебрежением, будто он был кем‑то совершенно недостойным её внимания.
– Ну, Таисия, удружила! Привела в семью незнамо кого! – добавила она, и в её голосе прозвучала старая, давно копившаяся обида.
Сергей почувствовал, как внутри всё сжалось. Он знал: Тамара Георгиевна никогда не принимала его. Для неё он всегда оставался “не тем” – не из их круга, не с тем образованием, не с теми амбициями. Но сейчас речь шла не о нём. Речь шла о Лизе.
– А мы к вашей семье никакого отношения не имеем, – произнёс он твёрдо, шагнув ближе. – И дочь я заберу. Она будет жить со мной.
Его голос звучал спокойно, но в каждом слове чувствовалась непреклонность.
– А попробуете сунуться – пожалеете, – добавил он, и в его взгляде мелькнуло что‑то такое, от чего Тамара Георгиевна невольно отступила на шаг.
Она открыла рот, чтобы ответить, но слова застряли в горле. Вместо этого она лишь сжала ремешок сумочки так, что побелели пальцы, и резко развернулась на каблуках.
– Ты сам об этом пожалеешь, – бросила она через плечо, направляясь к выходу.
Сергей не ответил. Он смотрел, как она уходит, и чувствовал, как напряжение постепенно отпускает его. Теперь главное – поговорить с Лизой, объяснить ей всё, убедиться, что она готова к переменам. Он глубоко вздохнул, развернулся и направился обратно в палату…
****************
Тамара Георгиевна стремительно вышла из больничных дверей, и громкий цокот её каблуков эхом разносился по пустынной аллее. Ветер подхватил полы пальто, но она даже не попыталась их придержать – вся её энергия уходила на то, чтобы сдержать бурю внутри.
– Ну и ладно! – думала она, сжимая ручку сумки так, что пальцы побелели. – Они сами не понимают, чего лишаются.
В голове снова и снова прокручивались сцены недавнего разговора. Вот Сергей говорит твёрдым голосом: “Дочь я заберу”. Вот Лиза кивает, глядя на отца с робкой надеждой. А она, Тамара Георгиевна, остаётся в стороне – та, кто столько сил вложил в воспитание девочки, кто пытался сделать из неё настоящую леди!
– Я к ним со всей душой, а они… – эта мысль жгла изнутри, вызывая горькое чувство несправедливости.
Она замедлила шаг, остановилась у скамейки, но садиться не стала – не могла позволить себе слабость. Вместо этого достала из сумки зеркальце, поправила причёску, провела рукой по лицу, словно стирая следы раздражения. Привычный ритуал немного успокоил.
– Попытка номер два не удалась, – признала она, немного успокоившись. – Но это ещё не конец.
Мысли переключились на запасной план. В памяти всплыло здание на соседней улице – аккуратный двухэтажный дом с большими окнами и ухоженным двориком. Детский дом. Там наверняка есть девочки, которые мечтают о семье, о заботе, о возможности научиться танцевать, играть на пианино, вести себя в обществе…
– Можно осчастливить какую‑нибудь девочку оттуда, – размышляла Тамара Георгиевна, и в груди зарождалось знакомое чувство миссии. – Дать ей то, чего не оценила Лиза. Воспитать настоящую леди, которая будет благодарна, послушна, будет ценить всё, что ей дают!
Она снова зашагала вперёд, уже медленнее, обдумывая детали. Нужно навести справки, узнать, какие дети там находятся, поговорить с воспитателями. Наверняка найдётся кто‑то подходящий – с хорошими данными, с потенциалом.
Ветер усилился, сорвал с дерева жёлтый лист, который закружился у её ног. Тамара Георгиевна машинально проследила за ним взглядом, а потом твёрдо зашагала к автобусной остановке. В голове уже выстраивался план действий, а в душе теплилось упрямое убеждение: “У меня всё получится. Просто нужно попробовать ещё раз”…
